Потом и кровью дни и труды   даются и умнику, и дураку…   Мельница мелет и, как ни крути,   сотрёт эту жизнь в труху.     Наша планета и наша жизнь —   испытательный полигон   наших возможностей, взлётов, крутизн,   которых, оказывается, вагон.     Чем больше ты тратишь и отдаёшь   энергии, денег, всего себя,   тем больше взамен обретаешь их, — что ж,   такова наша доля и воля — судьба…     Как ты хочешь — так и живёшь,   и неча на фатум пенять,   ты — не беспомощный клопик, не вошь:   надобно это понять.     Ты можешь и минус на плюс поменять,   и даже секунду на год растянуть,   что дважды два не четыре, а пять   доказать и золотом сделать ртуть.     Дело погибели — сторона…   Для примера возьмём зерно:   мельница мелет муку из зерна,   но жить продолжает оно.     Метаморфоза иль метемпсихоз,   когда бабочкой чудной нелепый червяк   обращается, — не курьёз,   а показательный знак.     То, что Богу не жалко, подохнет — и пусть,   вселенная — место отхожее,   трупами наших дедов и бабусь   вдосталь она унавожена.     Но суть, квинтэссенция, отчасти душа   этих дедов и бабусь,   проделав незримые нам антраша,   совсем не исчезла — клянусь!

Много ли, Господи, надо,   чтобы героя награда,   как бандюгана засада,   не обошла стороной,   чтобы святые обеты   преображающим светом   преисполнялись не где-то   там, за последней чертой?..     Не говорю о Нагорной   проповеди, но в загробный   статус слуга ваш покорный   верил до самых седин:   чуял по-детски, что чудо   дремлет всего лишь под спудом   наших обид, пересудов   и повседневных рутин.     Годы прошли, как в тумане,   стал увязать я в обмане   и сомневаться, в чём ране   был я уверен вполне…   Но, слава Богу, недавно   ногу сломал я — обидно,   только одно и отрадно —   я изменился, зане     травма — не только мучитель,   но и отличный учитель,   базовый перекроитель   приоритетов людских…   Что-то я понял такое,   что стихотворной строкою   не рассказать, но, не скрою,   я воскресенья достиг…

Сегодня бежалось отлично   по травке зелёной — туда,   где воздух, мой друг закадычный,   прохладен и почва тверда.     Живой нивелир горизонта   маячил в ряду перспектив,   какие лелеял я, с понтом   от прочих слинявши в отрыв.     Но мне и не надо иного,   каким я пленялся досель,   простора, ведь Божья основа   везде, где я стал или сел.     Доступны любые тропинки   тому, кто беспечен и прост,   кто весело и по старинке   свой висельный крестик несёт;     кто в некий момент догадался,   что, в общем, на всё наплевать,   и если прозреть ты пытался,   то, в общем, тебе — исполать…     Коль бдителен был ты и юрок   в житейских волнах, даровит,   спасён ты, хоть каждый придурок   тебя попинать норовит.     Бежишь ты себе по просёлку   своей неказистой трусцой,   похерив дела, кривотолки,   свободный и потный — простой…

Полчаса ушло на йогу,   два часа на силовую   тренировку… Понемногу   новый облик формирую     тела, духа и размаха,   на каком теперь стою я,   чтобы вызволить из праха   ту штуковину простую,     на какой стоит от века   и идёт на смену тлену   вдохновенье человека   и дыхание вселенной…

На мелкотемье развожу турусы   (мне, пустомеле, это не впервой),   наивно полагая, что вотрусь я   в доверие к элите мировой.     Вот, например, ходил по магазинам,   набрал жратвы увесистый рюкзак,   с полуулыбкой трепетной Мазины   глядел на белый свет, разинув зрак.     Потом ходил платить за коммуналку,   за мерзкий телик и за интернет,   в который я ни шатко и ни валко   заглядываю раз в сто лет в обед.     Потом увидел парня и деваху,   что матом разговаривала с ним,   и прежде чем заохать и заахать,   вдруг осознал, что это ведь интим!..     Такое время и такие нравы,   когда самим собой не стыдно быть,   когда на мненье общества по праву   вольны мы все с прибором положить!..