Наденька опасается, что я со своим мужским шовинизмом посягну на её свободу эмансипированной леди, которая гуляет сама по себе. Мы едим жареную рыбу (она не верит в Христа, но любит рыбу)… Её тараканы не так избалованы, как мои, — она травит их не реже двух раз в неделю. Мы пьём чай с вареньем. Я предлагаю её навестить Ивана Новицкого — мне хотелось бы послушать его новые стихи. Она стоит у своего окна с рассохшейся рамой (белая краска во многих местах облуплена), рядом с колючими своими родственниками, и глядит сквозь подёрнутое морозной плёнкой стекло на унылый только-только заснеженный двор, и зябко обнимает себя за плечи, и этим тут же заставляет меня запнуться и обескураженно умолкнуть (я мочил какой-то свой очередной умняк)… Чуть погодя, я подкрадываюсь к ней, касаюсь её плеча — её передёргивает, как от удара электрическим током…

Как её бывшая коса согласуется с этой её претензией на эмансипэ? Это только мода, думаю я, очередное веянье духа а ля рюс… Теперь она столичная штучка. Великомученица Надежда не выдаёт своих мучений напоказ. Родители ея, прекрасной лицем, а паче того сердцем, чтобы никто из простых и худородных людей не мог видеть красоты ея, долго держали ея взаперти. Отроковица взросла, вырвалась на свободу, ударилась в науку, в книговеденье. Всё внутри — ничего напоказ. Я слишком быстрый. И этот мой мужской шовинизм…

Сижу, листаю сборники и журналы с её занудными статьями, морщу лоб…

Неожиданно, когда я уже потерял всякую надежду, она соглашается идти, отказывается, чтобы я подавал ей пальто, судорожно и решительно (в омут головой!) застёгивается, подхватывает сумочку с вешалки, бросает её на плечо (словно дуэльную шпагу), дёргает дверь, но замок заедает, дверь не хочет открываться, ещё рывок, ещё (ч-чёрт… скрипит зубами)… Пытаюсь помочь, но она не подпускает (её проблемы)…

С Иваном мы шатаемся по каким-то катакомбным развалинам на Чистых Прудах, оказываемся вдруг в шумной компании художников-авангардистов, пьём с ними водку, жуём переваренные, слипшиеся макароны из огромной закопчённой кастрюли, избегая взглядывать друг на друга, слушаем экзотический треп… включаемся в сумбурный разговор о смысле жизни во вселенной…

На грани комендантского часа, под лёгким сплошным снегопадом, вздрагивая от холода и невольно прижимаясь друг к другу, спешим к тёплому зеву метро…

Её обнажённое тело кажется более девичьим, чем лицо. Я вижу её груди впервые, она закрывает глаза и говорит: Они очень маленькие…

                                                                                                                                             28.11.93 (23-46)

В одной космологической книжонке обнаружил фотку уютного Эйнштейна (из фотоархива Халтона, Би-Би-Си) — в большой шляпе и просторном плаще он только что тихо присел на скамеечку и мягко, по-джокондовски, улыбнулся — отец родной! Вырезал эту фотку из книжонки, приладил на стенку рядом со старой философствующей гориллой и очень кстати нашёл его ответ на вопрос, в чём больше всего нуждается сейчас человечество: «Больше всего человечество нуждается в скамеечке, чтобы сесть на неё и подумать».

Послал Юрику Солодову образцы заявок на киносценарии, чтобы он готовился к конкурсу на Высших курсах сценаристов и режиссёров, куда я недавно поступал, почти поступил, прошёл все круги, но яйцеголовый Финн «зарезал» меня на финишном собеседовании; краснорожий Фрид только кивал осовелой башкой, а Рязанцева бормотала что-то примирительно-дипломатичное… Не сошлись вкусами, о каковых не спорят, но по которым встречают, аки по одёжке… и выпроваживают.

В одном из окон супротивной общаги поздними вечерами стал вдруг замечать некую, будто именно меня высматривающую, дамскую полуфигуру: это супротивное глядение уже становится как будто нашим ритуалом… Мустамяэская любовь (был такой рассказ у Арво Валтона)…

По Тимофееву-Ресовскому, есть три структурные уровня материи: молекулярно-генетический, онтогенетический и популяционно-генетический.

В.П.Казначеев и Е.А.Спирин в книге «Космопланетарный феномен человека» (Новосибирск, 1991) на стра.171 пишут: «Таким образом, опираясь на современные культурологические обобщения, основанные на анализе древнейших общеиндоевропейских представлений, удаётся выявить истоки идеи всеединства, вычленить смысловые структуры, в которых отражались первичные представления о единстве универсума и человека, об организации и функциях макрокосма и неотделимого от него для первобытного, традиционного сознания микрокосма, психофизиологической организации человека. В соотнесённости с четырёхчастным Брахманом, представлений о мировом дереве, классифицировались (далее авторы цитируют В.Н.Топорова») «не только стороны света, но и временные отрезки, элементы космоса, небесные тела, стихии, вещества, внутреннее состояние человека, части тела и т.д. Таким образом, через Брахмана не только описывался мир, но и ставились в связь разные аспекты описания макрокосма и микрокосма»».

А на стр.148 они пишут так: «Данные и обобщения, касающиеся охотничьего образа жизни предков человека, важны и потому, что позволяют вписать человека в размерность космопланетарных и космических ритмов, вскрыть космоцентрические установки архаического синкретического единства ритуала и культуры, представить раннего человека не как запуганного грозными природными явлениями полуживотного или дикаря, а как умудрённого обитателя Космоса, умеющего ориентироваться среди ксомопланетарных явлений. По-видимому, миф о титане Прометее повествует об исконной «космической мощи» человека, которую основатель социобиологии Э.Уилсон и его последователь физик-теоретик Ч.Ламсден обозначили как «Прометеев огонь» <…>. Есть серьёзные основания полагать, что в реализации у человека этого «Прометеева огня» прямо участвуют космические, полевые факторы <…>».

                                                                                                                                             29.11.93 (01-50)

© Copyright 2012 Андрей Лопухин, All rights Reserved. Written For: НОВАЯ ЖИЗНЬ