(10-16) Шумная, суетная жизнь нынешнего городского населения, отягощённая отравленной средой, тяжёлой едой, какофонией радио, телевидения, назойливым интернетом и прочей вездесущей техникой и электроникой (вводящей в разрушительный соблазн безудержной развлекаловки и консьюмеризма), обращает психическую энергию человека (беззащитную и нежную) в дикий, агрессивный (и грязный) сумбур, что становится полновластным хозяином и диктатором сей безнадёжно изуродованной жизни: отсюда новое явление последних лет — дауншифтинг (downshifting): побег в девственную глубинку, ещё не изнасилованную нынешней цивилизацией.
Тишина и покой на лоне природы и вправду, как хлеб (хотя мы, праноеды и веган-сыроеды, хлеба не едим), необходимы нынешнему зачумлённому человеку: отсюда неимоверно возросший в последние годы дачно-огородный бум, ведь надо же, дабы вконец не загубить измочаленную психику, хоть иногда отпадать, отвлекаться от тотального давления этого безумного городского морока!..
(13-08) Потихоньку — всё же! — возвращаюсь к веган-сыроедению, не прерывая однако исступлённых попыток расширить сознание и овладеть в более полной и рационально осознаваемой мере космопсихической энергией пространства и своего Высшего «Я» (Атмана), которой каждый из нас худо-бедно владеет и без того, но, увы, крайне бессознательно и неэффективно.
Строгое моё веган-сыроедение будет теперь лишь одним из базовых аскетических упражнений, той дисциплиной, что, вкупе с физическими упражнениями, медитативными и иными практиками, поможет освобождению моего сознания, стеснённого пагубным давлением цивилизации, для овладения им космической энергией психожизни, а точнее, актуальными возможностями её могучего эволюционного начала.
Современный мир являет нам не Бога, а нашу собственную гордыню, алчность и ложное стремление к власти. В своей гибельной одержимости материальным благополучием и накопительством вещей мы беспощадно изуродовали и разграбили всю Землю, мать нашу. Мы лишили мир его священного начала и живём, будто жизнь — это нечто отдельное от нас, будто это не часть нашего собственного существования, а нечто такое, чем можно владеть как бездушной вещью. У нас уже нет представления о настоящей природе жизни, её великой цели и о нашей глубинной связи с ней. И жизнь этим нашим делам и представлениям до поры до времени никак не противилась.
Однако сегодня в жизненной подоплёке начинает наконец что-то меняться. Заканчивается очередная эпоха, и в сокровенном сердце творения начинает вроде бы пробуждаться некая НОВАЯ ЖИЗНЬ. Тайно сияющий где-то в центре мира Свет разгорается снова, чтобы сообщить нам о наступлении совершенно НОВОЙ ЖИЗНИ, когда мы вспомним о нашей подлинной природе и высшей, божественной цели. С каждым днём он становится для нас всё явственней и ярче, на глазах меняя облик нашего мира.
Пробуждение великого Света в центре мира обещает нам Новое Откровение, когда мы увидим Новую Землю и Новое Небо, когда мы просто сами не сможем уже жить так, как жили, когда мы начнём иначе мыслить, иначе себя ощущать, иначе относиться к себе и к друг другу, когда нам приоткроются конкретные проявления божественного единства всего сотворённого свяше мира. Мы с вами стоим на пороге великой эпохи в эволюции жизни и сознания, на пороге НОВОЙ ЖИЗНИ, новой парадигмы мира.
Завеса между материей и сознанием становится всё более тонкой и проницаемой. Мы находимся сейчас в фазе перехода между четвёртой и пятой мировыми эпохами, который несёт с собой не только преобразование физического тела Земли, но и грандиозное преображение всего человеческого сознания через армагеддон и последующее перевозрождение на более высоком уровне эволюции сущего.
Четырёхсотлетней парадигме нынешней цивилизации, похоже, пришёл конец. Без радикальной перестройки и оперативной корректировки мировых практик вероятность того, что человеческий вид в нынешнем своём виде скоро прикажет долго жить, как это не раз уже случалось со многими другими видами живых существ, весьма велика. По авторитетному мнению учёного-юнгианца Эдварда Эдингера, мы переживапем сейчас «архетип Апокалипсиса«.
Формула «самсара равна нирване» подразумевает общий когнитивный сдвиг, вследствие которого явленный мир становится проницаемым благодаря высшей мудрости. Явления и предметы больше не рассматриваются по отдельности, как некие замкнутые реальности, — а вместо этого всё видится высшим целокупным единством. Реальность — это следствие нашего личного восприятия, пусть даже всё вроде бы выглядит внешне совсем не так и даже совсем наоборот. Уж если самсара — это нирвана, то значит, всё всегда происходит так, как и должно происходить, ибо было заведомо закольцовано бесконечном числом обратных связей вне времён и пространств, то есть во всех измерениях сразу и навек.
Социальный капитал интернета мог бы стать основой новой общественной парадигмы и партнёрской инфраструктуры, позволяющей идеально координировать природные ресурсы и рабочую силу в случае сокрушительной глобальной катастрофы, а также способствовать созданию новых институций, помогающих нашей трансформации в новое человечество, носителя новой космопланетарной культуры.
Интернет-технологи уже разработали протоколы новой тайной сети, сочетающей в себе ориентированное на пользователя профилирование, операционную совместимость данных и стандарты открытости. Подобная сеть поможет идейно родственным организациям и партнёрам делиться необходимой информацией на более глубоком (высоком) уровне, поощрять прозрачность, стимулировать не мегакорпорации, а отдельных людей, а также поддерживать развитие местных и виртуальных сообществ, основанных на совместном использовании ресурсов и конкретных интересах.
Однако наступающий экологический и космопланетрный кризис вынудит человечество совершить квантовый скачок и вовсе на нематериальный план бытия, где не будет никаких привычных нам материальных технологий, взамен которых в жизнь широко войдут технологии энергоинформационные, экстрасенсорные — своего рода духовно-психологический интернет. Изобилие древних и новых целительских и преображающих модальностей, основанных на использовании тонких, сверхвысокочастотных энергий (ци, праны, эфирных потоков и т.д.), может подвести нас к иным способам реализации сознания, которые уже очень скоро получат техническое применение. Не исключено, что «эсхатон», или «сингулярность», теоретически предсказанный Теренсом Маккеной, и есть тот самый синтез разума, квантовой механики и материальных технологий, который ожидает нас в ближайшем будущем.
Как бы там ни было, самые разные источники свидетельствуют о том, что мы живём в необычное время и что в промежутке между 2012-2014 годами произойдут поистине эпохальные перемены, что приведут нас к новой эре, НОВОЙ ЖИЗНИ. В итоге резкого эволюционного рывка возникнет такой мир, который будет устроен по совсем иным законам, чем прежде.
Атлантида погибла в результате смещения полюсов Земли, что совершается примерно за двадцать часов. Но весь процесс длится три с половиной дня. И, возможно, нам всем предстоит пережить грядущие страшные потрясения, когда целые береговые куски США, Великобритании, Испании, Чили, Швеции, Индии, Японии, России будут откалываться от своих материковых плит и погружаться в океан. Но это будет лишь первым знаком немыслимых глобальных бедствий. Хотя, возможно, ничего такого уж явно катастрофического и не будет. Скорее всего, однажды утром вы проснётесь как обычно, а уже перед заходом солнца окажетесь пустоголовым младенцем в совершенно иных обстоятельствах НОВОЙ ЖИЗНИ.
В «Изумрудных Скрижалях» Гермеса Трисмегиста сказано, что каждый раз, когда мы проходим через прецессию равноденствий и полюса планеты смещаются, мы в течение трёх с половиной дней проходим через пространство пустоты. Майя описывают Пустоту в «Троанском кодексе». В каком-то месте повествования три с половиной камня закрашиваются в чёрный цвет. Это относится к тому времени, когда мы вступаем в то, что теперь называется электромагнитной нулевой зоной. В ходе смещения полюсов возникает феномен, когда на три с половиной дня мы оказываемся в темноте (на самом деле это может быть где-то от двух до четырёх дней). По крайней мере, когда погибала Атлантида, это длилось ровно три с половиной дня… Это не просто темнота — это некое мировое замирание, великое ничто, когда вы и Бог — это будет новое целокупное единство, «пребывающее» вне времени и пространства. Магнитное поле нашей памяти будет стёрто, память наша обнулится. Всё, что мы знали, помнили, умели и любили будет в нас бесследно сожжено, будто могучий удар молнии поразит наш мозг… Выжившим — диким, всё забывшим — представителям человеческого рода придётся начинать всё сначала. Строить НОВУЮ ЖИЗНЬ человечества на измочаленно-одичавшей планете. Однако некоторые из нас, наиболее подготовленные к высшим вибрациям, пройдя через Великую Пустоту, исчезнут своим прежним телом из нашего измерения, чтобы появиться уже в новом, более тонком теле в плане более высокого измерения.
Нет такой вещи, как смерть, а есть просто разные состояния существования. Это напоминает разные агрегатные состояния воды, которая может пребывать в твёрдом, жидком и газообразном состоянии, не переставая при этом быть водой.
Никакие приготовления на физическом плане не помогут нам на уровне более высоких измерений. Успешное продвижение в высших мирах зависит от нашего духовного осознания и нашего характера.
За пять-шесть часов до великого перехода начнутся странные явления. Прежнее и новое измерения, накладываясь друг на друга, породят странные эффекты. Вы, допустим, можете сидеть у себя дома и вдруг перед вами возникнет нечто необъяснимое для вашего сознания, какой-нибудь объект из четвёртого, грядущего измерения, что не вписывается в ваше понимание реальности. Вы вдруг увидите цвета и формы, которых никогда прежде не видели и не могли видеть… Ни в коем случае не прикасайтесь к этим объектам, ибо ваши вибрации ещё настолько сильно отличаются друг от друга, что, прикоснувшись к ним, вы тут же, слишком для вас резко, без необходимой в таком случае периода постепенной адаптации, будете втянуты в четвёртое измерение, что может вас попросту моментально погубить.
Увидев начало великого перехода, не волнуйтесь, успокойтесь. Если вы будете бдительны и осторожны, верховные силы не бросят вас на произвол неумолимой судьбы. Наслаждайтесь чудесами наблюдаемых вами преобразований, станьте ребёнком, доверяющий царящей вокруг всеобщей мировой любви. Отдайтесь энергии божественного всеприятия.
После парения в пустоте и темноте трёх дней или около того на каком-то уровне вашего существования вам может показаться, что прошла уже тысяча лет. Потом в единый миг и совсем для вас неожиданно весь ваш мир взрывается сияющим белым светом. Он будет столь ослепительным, что ваши глаза не скоро к нему привыкнут. Вы снова станете маленьким доверчивым ребёнком. Именно тогда для вас начнётся настоящая НОВАЯ ЖИЗНЬ. Потом вы увидите новые цвета и новые формы, материя вашего тела изменится, но вы этого не заметите, так как это можно нагляднее всего увидеть из третьего измерения (хотя в его ракурсе вы будете практически бесплотны). Вы будете ощущать себя тело, но вы будете мощнейшим духом, который будет управлять реальностью посредстовм своих мыслей, своих желаний. Вы должны сконцентрироваться на происходящих переменах своим новым сознанием, ибо от этого будет зависеть ваша будущая жизнь и судьба в новом мире. Тому, кто начинал готовиться к этому переходу ещё раньше, в своей прежней земной жизни, будет не так трудно совершить этот переход, чем всем остальным, тем, кто высокомерно насмехался над теми просвещёнными носителями высших знаний, которые призывали к бдительной готовности к эпохальным переменам и к необходимой для таких перемен духовной работе. Если вы были подготовлены, вы безболезненно преодолеете промежуточный кризис и вас возьмёт в свои блаженные объятия НОВАЯ ЖИЗНЬ, жизнь высшего, четвёртого измерения, где вашим телом станет сияющее тело великого света.
Все происходящие в живом организме процессы обусловлены питанием и невозможны без него. Питательные вещества (к каким, помимо прочего, можно также отнести фотоны света, воздух и воду) из поступающей извне пищи к органам и тканям доставляет по своим сосудам омывающая их кровь.
Внутри каждого из нас, пока мы живы, идёт непрерывная война — метаболическая битва между процессами созидания (анаболизма) и процессами разрушения (катаболизма). Каждая клетка нашего организма есть своего рода микрокосм всего организма, макрокосма — она рождается (делением), растёт, развивается, а потом умирает. Чтобы расти и развиваться, ей нужно своевременно питаться, а отходы клеточного метаболизма (обмена веществ), умершие клетки, метаболиты с током венозной крови должны своевременно удаляться из межклеточного пространства, не захламлять его, иначе там в результате затора метаболитов начнут быстро накапливаться гнилостные процессы, процессы разрушения, которые, побеждая в этом непримиримом противостоянии, приводят к патологиям и ускоренному старению органов и тканей.
У здоровых людей процессы анаболизма и катаболизма находятся в гармоническом равновесии (гомеостазе) — клеткам органов и тканей ничто не мешает свободно делиться, расти и развиваться, к ним вовремя поступает полноценное питание — благодаря тому, что каналы вывода отходов жизнедеятельности, метаболитов вовремя от них освобождаются. Все процессы и функции в сложнейшем многоуровневом организме должны непрерывно работать по заданному программному алгоритму чётко и слаженно — как часы. Всякий сбой в этой отлаженной суперсистеме приводит к появлению застойных участков, где тут же начинают плодиться патогенные микроорганизмы, на локальную битву с которыми отправляются отряды быстрого реагирования — бравые лейкоциты. Здоровый организм (здоровье которого обусловлено в том числе и здоровыми питанием), успевает без особого для себя труда вовремя устранять подобного рода ошибки, не позволяя их чрезмерному накоплению, когда количество сбоев и застойных поражений может перейти уже в патогенное качество, что, превозмогая процессы созидания, в геометрической прогрессии наращивает свою наступательную мощь.
Здоровое питание и здоровый в целом образ жизни позволяют получать извне столько энергии, чтобы её с избытком хватило не только на переработку и утилизацию всей поступающей пищи, но и на другие виды человеческой деятельности без ущерба для самого здоровья. Напротив, нездоровый образ жизни, нездоровое питание никак не способствуют выработке такого энергетического запаса, задатка, и тогда на переработку и утилизацию неполезной для себя пищи организм затрачивает буквально последние свои силы, отчего на полноценный обмен веществ их уже не хватает, и поэтому организм с каждым днём всё больше и больше захламляется своими собственными отходами, где с огромной скоростью плодятся уже не только простейшие микрооорганизмы, но и паразиты более сложные и крупные. Одна за другой такого человека поражают разнообразные болезни, которые на ранних стадиях ещё можно излечить через восстановление здорового образа жизни, через живое, натуральное питание, что устраняет метаболические корни этих болезней, а не следствия, вершки, каковые могут на время заглушить прописываемые официальной госмедициной химические препараты, а на самом-то деле они только нагружают обессиленный организм всё новыми и новыми проблемами, из которых ему выпутаться с каждым разом всё труднее и труднее…
Главное назначение пищи в нашем организме заключается в том, что она поставляет стоительные материалы для клеточной жизнедеятельности. Но в нашем организме, помимо клеточного деления, роста и воспроизводства, происходят и многие другие важные процессы, такие, как, например, пищеварение, которое невозможно без участия специфических соков и ферментов, вырабатываемых органами внутренней секреции, поэтому пища нужна нам также и для того, чтобы поставлять всё необходимое для этих органов. Также с пищей (по преимуществу, растительной и сырой) к нам в органы пищеварения поступают щёлочи, нейтрализующие возможности пагубного влияния на наше здоровье желудочно-кишечных кислот. Также поступающая внутрь организма пища способствует правильному обмену энергии в нём.
Для организма намного важнее комплексный набор продуктов и химических веществ в рационе, рацион в целом, чем каждый из его компонентов в отдельности, ибо ценность пищи определяется её системным, результирующим воздействием, а не влиянием какого-то определённого продукта, структурного элемента или химического вещества: общее сочетание продуктов и элементов важнее самих этих продуктов и элементов (для моноедов, кто за один приём пищи съедают лишь какой-то один продукт, всё, конечно, несколько, проще, но не намного).
Природа придумала наиболее подходящие для нас комбинации различных химических веществ в своих растительных продуктах, как она придумала комбинацию фундаментальных физических констант нашей вселенной (постоянная Планка, скорость света в вакууме, сила тяготения и т.д.), которые идеальным образом определяют наше в ней счастливое существование («принцип Дж.Уилера»): каждая из них в отдельности могла бы, в принципе, быть чуть-чуть иной, и мы с вами ничего бы не потеряли, если бы их комбинация в целом была настроена, сбалансирована под нас...
Воздух, которым мы дышим в нормальных, неэкстраординарных условиях жизни, не нуждается в специальной переработке, как и натуральные продукты питания, что природа вырастила для нас на своей щедрой на чудеса земле. Где находится твой естественный ареал обитания, там произрастает всё, что тебе необходимо для естественного здорового питания. А станешь потреблять присущие твоему ареалу растения и плоды, всё остальное сделает сам организм — выберет из съеденного лишь те элементы, что на данный момент ему особенно необходим, а также синтезирует недостающие.
Учитель отдыхал у водоёма, когда увидел, как скорпион упал в воду и старается выбраться, но у него ничего не получалось и он стал тонуть. Учителю захотелось спасти скорпиона, он протянул руку, чтобы вытащить его, но, когда почти вытащил, скорпион его укусил.
Реагируя на боль, Учитель разжал пальцы, и скорпион опять упал в воду и стал тонуть. Учитель во второй раз попытался вытащить скорпиона, и во второй раз скорпион укусил спасающую его руку.
Наблюдавший за происходящим путник подошёл к Учителю со словами:
— Извините, но вы упрямы! Не понимаете, что вякий раз, как будете стараться вытащить его из воды, он будет вас кусать?
На это Учитель спокойно ответил:
— В природе скорпиона — кусать, нападает он или защищается. Но это не изменит моей природы — помогать.
Произнося эти слова, он подобрал с земли опавший лист и помог себе подцепить им скорпиона, вытащил его из воды и отпустил.
Не изменяй своей природе, только предпринимай меры предосторожности, если кто-то причиняет тебе боль (может, в нём говорит страх, или он защищается). Некоторые всю жизнь бегут за счастьем, другие же его создают.
В масштабе здешней человеческой предметности время каузально-процессуально и однонаправленно («стрела времени» от прошлого к будущему). Но поскольку здешний человек пребывает одновременно во многих масштабах, он может вступать в продуктивные отношения и с мирами иной размерности, иной причинности, иного времени, однако для этого он должен быть слабо захвачен предметными узами мира сего, а точнее, он должен быть свободной личностью, а не жалким рабом сугубо биологических, вегетативных детерминаций.
Нездешний мир многоэтажен и состоит из многих миров — все они, со здешней точки зрения, ужасны, темны и опасны, но посвящённые знают, что там есть, хотя и не столь зримо и явно, как здесь, сущности и силы как более светлые, благородные, так и более тёмные, злобно-коварные. Безвольный раб здешних обстоятельств станет рабом и тамошних. Однако рабом тёмных сил в потустороннем мире может оказаться и тот, кто здесь был достаточно свободен и духовно вооружён…
Полноценная свободная личность в своём становлении проходит два грандиозных этапа, сопровождающихся опасными потрясениями самых её основ.
Первый — неминуемый — этап: разрыв с обществом, всецело подчинённым лицемерию внешних стереотипов, отрешение от вегетативных сует мира сего и уединённое постижение высот и глубин бытия и духа посредством своего «эго» и в русле-контексте своего призвания; неминуемый итог этого этапа — тупик и кризис, откуда не всякому удаётся выбраться.
Второй этап: воссоединение с обществом на новых духовных основаниях, основаниях терпимости и целостного приятия мира людей со всей его житейской мишурой.
На первом этапе личность ещё слаба, зыбка, недостроена, не утверждена в самой себе, а значит не совсем свободна, поэтому, чтобы уберечь себя от распада, вынуждена избегать давления многочисленных внешних сил. На втором же этапе личность уже достаточно сформирована, сильна и свободна для того, чтобы, не жертвуя главным в себе, пожертвовать своим зловредно-тщеславным «эго», которое в условиях изоляции поневоле разрастается до непозволительных размеров, и чтобы в полной мере осуществиться в мире людей с надеждой обрести с ними достойное взаимопонимание. Эта надежда — надежда на воздаяние здесь — может и не оправдаться (что случается не так уж и редко), но полноценная личность потому и полноценна, что ничто не может помешать ей осуществить себя вне себя.
Первый этап знаменует собой полусвободное-полувынужденное движение личности от того, что ей дано, к осознанию того, что ей задано. Второй этап отмечает восхождение свободной личности от умозрительного осознания к реальному осуществлению своего задания — своего долга (бремя коего легко, коль оно есть результат свободного, естественного выбора).
Становление подлинной личности происходит естественно и органично, несмотря на то, что некоторые толчки-подсказки и удары судьбы время от времени помогают ей скорректировать свой курс, — никаких широких внешних жестов или специально выверенных, последовательных шагов делать для этого вовсе незачем. Совсем необязательно сломя голову бежать в церковь, бросать свой дом, семью, работу, привычные дела, углубляться в какую-то специальную литературу и специальную духовную практику, хотя кому-то всё это и может несколько помочь — тому, кто делает это не нарочито и вымученно (подобно, например, толстовскому отцу Сергию), а спонтанно, как что-то само собою разумеющееся. Путь сей долог и непрост, а посему свершается не в угрюмости и обречённости, а в бодрости и вдохновении. Труды повседневной жизни не только ему не мешают, а зачастую и помогают — для исполнения обыденных забот тоже надобно что-то иметь за душой. Простые работяги в тяготах своего труда получают порой не меньшее просветление и развитие духа, чем праведные отшельники и аскеты, отказавшиеся от обыденных трудов ради высших откровений духа.
Вокруг нас тысячи и миллионы людей ежедневно трудятся в поте лица не ради личного обогащения, а для относительного благополучия своих ближних: эти «труждающие и обременённые» — разве они хоть сколько-нибудь не святые?
Самые заурядные деревенские старухи, малограмотные и непросвещённые, вся жизнь которых прошла в непосильных трудах на земле, на ферме и по дому, — да они уже при жизни ангелы небесные! Стальной (стальной и дубовый) ницшеанский «сверхчеловек» и мизинца их не стоит…
Разжигание, укрепление, внешняя стимуляция стадного инстинкта сильно вредит человеку — в этом смысле деревенские жители духовно здоровее городского пролетариата…
Кто вернее видит мир — дальтоник или глухонемой? Оба.
Кто вернее видит мир — слепой или хромой? Оба.
В начале своей эволюции человек был больше приобщён к миру животных, способ жизни которых биологически жёстко привязан к окружающей природной среде. С развитием социума и ростом своих специфических — культурных (в широком смысле) — потребностей человек всё больше и больше вступал в зависимость от культурно-исторических, сверх- и квазибиологических комплексов, которые получали своё беспредельное развитие во времени посредством неуёмного стремления человека к познанию всего и вся и овладению всем и вся. Так человек всё больше и больше терял свою изначальную биологическую зависимость, несвободу от окружающей природной среды, всё больше и больше впадая при этом в рабство к растущим следствиям собственной ненасытной жажды познания, каковая поначалу была лишь призвана помочь ему в борьбе за элементарное существование со своими эволюционными конкурентами. Человек, конечно, не перестал быть животным, детерминированным своей окружающей средой, но только эта среда в результате его широкомасштабной и разноплановой сверх- и околобиологической деятельности оказалась теперь сильнейшим образом перегруженной сложнейшим комплексом, системой искусственно созданных социально-культурных сред, имеющих иерархически многоуровневую структуру, в которой естественная природная среда занимает теперь самое нижнее и слишком уже подчинённое и жалкое место…
Вся проблема в том, что эта гигантская вавилонская башня обречена всё время оставаться открытой, недостроенной системой, которая продолжает и будет продолжать надстраиваться до тех самых пор, пока не сможет уже удерживать своего искусственного, забиологического равновесия в виртуальном пространстве человеческой культуры и не рухнет всей своей аляповатой громадой в своё собственное природное, родное и первобытийное основание (Urgrund)… А потом… Потом всё начнётся сначала…
Чем больше мы себя узнаём, тем меньше понимаем — и не только себя, но и весь мир. Но чем меньше мы понимаем, тем больше желаем познать: тайна — бездна (Ungrund) — влечёт нас в свой беспросветный мрак, яко мотылька влечёт к себе огонь свечи. Влечение сие для нас — ультимативно и императивно: оно сильнее нас, могучих человеков…
…Но случай Моцарта убедительно доказывает, что при случае всё позволено и всё открыто, всё вневременно и льзя, но — ценой летучего искусства.
Человеческая свобода, индетерминированность мерцает, зреет и пробуждается там и в том, где человек неопределён, текуч и зыбок, а стало быть открыт для движения и новизны. Там и в том, где и в чём человек познан и понят, он субстанциален, предсказуем, а стало быть предопределён самим собой: познающий и познаваемый человек есть бог и фатум для самого себя — и это уже не просто человек, а человек в широком смысле, человек со всем, что его окружает и что он сделал своим, приобщил к себе. Человек непрерывно раздвигает свои прежние границы и налагает на себя новые границы. Каждый человек есть одновременно и буквально — и отдельный человек как уникальный индивидуум, личность, и всё человечество как историческая и внеисторическая общность: между этими полярными пределами каждый человек генетически включает в себя и промежуточные уровни своих самобытных этносов и социально-исторических культур разной степени размерности… Все эти уровни включают в себя как субстанциальные, так и подвижные, непрерывно изменяющиеся, развивающиеся элементы.
Обнаруживая в себе и вокруг себя томящие его пустоты неопределённостей, человек спешит заполнить их сотворёнными им определённостями, но новые пустоты образуются снова и снова, и даже уже чуть ли не в геометрической прогрессии, и человек бросается побыстрее их чем-нибудь заполнить, не успев окончательно разделаться с прежними… Ход истории ускоряется, а человек не успевает уже заделывать вновь образующиеся бреши, раздирающие его разрастающееся в беспредельность сознание на странные и бесформенные лохмотья… И тогда чёрные провалы бессмыслицы и абсурда обступают человека со всех сторон…
Человек пытается отыскать опору в Боге, но где Он, Бог? И должен ли Он служить в качестве какой бы то ни было специальной конкретной опоры для нас, должен ли Он быть послушным слугой в нашем человеческом кабаке, должен ли внимать всем нашим дурацким хотениям? Не-ет, Он ничего нам не должен — и мы Ему ничего не должны. Он потому и Бог, что абсолютно от нас, да и не только от нас, но и от Самого Себя — независим, свободен до полного растворения в Ничто. «Чтобы оставаться невиновным, Бог должен быть далеко» (Симона Вайль). Бог вне подозрений, у Него алиби — Он чист и прозрачен, да к тому же в дальней, слишком дальней командировке. «Странная воля любви — чтоб любимое было далеко» (Овидий). Но так же, как хозяйственный кризис является неизбежным исходным фактором экономического расцвета, так и состояние богооставленности является неизбежным исходным фактором зарождения ультимативной духовной заботы, духовного поиска, который никогда не бывает совсем непродуктивным и бесполезным. А окончательно готовых ответов на ультимативные духовные вопросы, вопросы о смысле жизни и смерти — этих ответов, применимых для всех людей разом, нет и быть не может ни у кого: каждый обретает свой духовный опыт только в одиночку, наедине с самим собой, со своим сердцем и своим духом — этот опыт не поддаётся адекватной передаче, ибо не имеет полноценных вербальных эквивалентов.
Для первого этапа духовного восхождения требуется наличие некоторых человеческих свойств — в частности, мужества, несуетности, терпения: большинство людей либо не достигает этой ступени, либо всё-таки отчасти достигает, но на этом всё для них и заканчивается. Чаще всего только оказавшись на пенсии и лишившись поневоле привычной деловой суеты, пожилые люди начинают осознавать в себе пустоту богооставленности, которая во многом усугубляется ещё неизбежным отдалением повзрослевших детей, что живут уже своей отдельной жизнью, отдалением бывших сослуживцев и уходом из жизни постаревших друзей и родственников. Также этой ступени поневоле вынуждены достигать люди, потерпевшие различные лишения, а особенно солдаты, арестанты, безработные, бомжи, беженцы, убогие, больные, калеки…
Для следующей ступени духовного восхождения ничего слишком человеческого — уже — не нужно.
Но если достигший просветления на первом уровне восхождения ещё как-то может одарить, озарить, осенить и заразить им окружающих его людей, то восшедший на второй уровень теряет с остальными, невосшедшими, людьми почти всякую понятийную связь по части передачи обретённых им духовных прозрений: попросту говоря, этот опыт — для невосшедших — равносилен безумию. Поэтому он для неподготовленных умов далеко не безопасен.
Достижению первого уровня богопознания может способствовать та или иная религия. Достижению второго уровня богопознания никакой земной институт помочь не может, — но большинству людей этот уровень даже и вреден, и не нужен, и не по зубам: да и невозможно подойти к нему специально и целенаправленно, человек обретает его, если обретает, спонтанно и с полным безразличием ко всему земному — и не только земному, но и неземному (и это, конечно, вовсе не тот земной пофигизм, коим в полной мере преисполнен всякий подзаборный забулдыга)…
Не мешает вспомнить, что всё грандиозное великолепие древней культуры зачиналось от примитивнейшей — но самозабвенной! — игры человека с природой, а потом и человека с человеком.
Главные свойства всякой подлинной игры — бескорыстная и безоглядная самоотдача, беззаветное забвение всего внеположного игре: игра — герметичная и самодостаточная модель, метафора жизни, но значение её — трансцендентально, ибо в результате она — поэзия, духовный порыв.
В игре (ввиду того, что она имеет видимое начало и видимый конец и неповторимый — здесь и теперь — путь от первого ко второму) человек обретает полноценный, законченный смысл жизни и полноценное, законченное удовлетворение от этого обретения. Игра — это жизнь в жизни, подобно тому, как бывает рассказ в рассказе или пьеса в пьесе (см., например, сцену «Мышеловка» в шекспировском «Гамлете» или «Легенду о Великом Инквизиторе» в «Братьях Карамазовых» Ф.Достоевского).
Игра является ключевым, решающим звеном всех ритуалов и обрядов, всей человеческой культуры, всех искусств и всякой религии. В игре нет никаких дополнительных смыслов кроме неё самой. Игра учит не бессмысленным поискам смысла, а его непосредственному деланию. Игра есть прообраз Призвания и Дела.
Человек, ещё не нашедший или уже потерявший себя в этой жизни, жалок, инфантилен, убог и беспомощен, ибо, не надеясь на себя, ждёт, что кто-нибудь придёт и подарит ему смысл, которого у него нет. Человек же, обретший Призвание и Дело всей жизни, ничего не ищет, не имеет выбора и не нуждается в нём.
Советовать и сетовать тут бесполезно: обретение Призвания во многом дело случая, удачи — игры, которой в конечном итоге является вся человеческая жизнь от рождения до смерти.
Медам, месье, делайте вашу игру!..
Мы доживаем остатки ХХ века, растерзанные хаосом тотального плюрализма: отсутствие единой картины мира и по-настоящему объединяющих идей не способствует всеобщему полноценному взаимопониманию, которого люди не находят уже зачастую ни дома, ни на работе, ни в церкви и поэтому вынуждены довольствоваться жалкими суррогатами общения, то есть общением на поверхностно-дискурсивном уровне, на уровне внешних правил приличия.
Средний индивид в таком неопределённом, раздробленном и зыбком мире, как правило, автономен и анонимен — отчуждён и беспомощен. На социологическом и экзистенциальном уровнях эта усредняющая заброшенность, потерянность, при которой человек становится вещью и средством, вряд ли разрешима: надо соскочить с этого уровня, как электрон или спутник соскакивает на другую орбиту, как соскакивает беспечный и нищий бродяга с поезда, мчащегося в большой и дразнящий роскошью витрин город, соскакивает в каком-нибудь малоприметном, заброшенном и никому не интересном местечке, никому не интересном — кроме него: здесь он начнёт свою новую игру — в стороне от зажравшихся и завравшихся мегаполисов (если, спрыгнув, не сломает себе шею)…
Подлинная творческая жизнь есть спонтанное и многообразное отклонение от какой бы то ни было нормы: норму, закон, предел назначает для своего удобства мёртвое умозрение, мервящая власть мира сего — власть цивилизованной культуры.
Все пути, пути культуры как таковой так или иначе хотели бы вести к Добру, Красоте, Истине — к Богу:
1 путь — духовно-религиозный (к Добру, Истине, Красоте);
2 путь — научно-технологический (к Истине, Красоте, Добру);
3 путь — вольного искусства (к Красоте, Добру, Истине).
Хотели бы вести — но ведут ли?..
Подлинная культура есть вневременная и несуетная культура, культура «поверх барьеров», трансцендентальная культура, имманентно присущая человеку и через преодоление культуры века сего ведущая его к Добру, Красоте, Истине.
Культура, всецело обусловленная нуждами цивилизации, есть культура смерти, музея, мемориала, есть эрзац-культура — она никуда не ведёт и препятствует всякому живому движению.
Первая — культура в широком смысле, культура «вертикальная»;
вторая — культура в узком смысле, культура «горизонтальная».
В смутном и суетном мороке века сего первая культура — в тени, в загоне, в глубине, а на виду суетливо отплясывает, пыжится и бряцает кимвалом культура вторая — вторичная, поддельная и лживая.
С точки зрения нынешних норм русского языка, директивно-дегенеративно узаконенных в два приёма (в 1918 и 1956 годах) дубоголовыми советскими госчиновниками от культуры, А.Пушкин, М.Лермонтов, Н.Гоголь, Л.Толстой, Ф.Достоевский, А.Чехов и другие гениальные творцы сверхлитературы писали неправильно, а посему их писания подверглись жесточайшему языковому оскоплению, гражданской культурной казни (ничтоже сумняшеся были исправлены и кастрированы не только отдельные буквы и знаки, но также целые слова и выражения).
Казарменная унификация языка служит усилению и закреплению тоталитарных возможностей государства и его унитарной культуры на долгие годы вперёд.
Всё живое и присущее живому — определённым образом внеисторично, акультурно, бессмертно и трансцендентально. Более того, всё имманентное — трансцендентально.
Всё трансцендентное — трансцендентально, то есть все «вещи в себе» есть в то же время и вещи не в себе, вне себя.
Идеальные сущности и абсолютные, предельно абстрактные категории чахнут, вянут и теряют себя в наших глазах, если их подвергать развёрнутому обсуждению, ибо таковое всегда, в любом случае неадекватно, то есть — неидеально, неабсолютно и недостаточно абстрактно.
Изначально человеческое — сверхживотное, но отличающееся от животного лишь большей центрированностью — сознание и мышление отчётливо принадлежат природе и безотчётно всецело гармонируют с ней (это и есть Рай), но потом сознание и мышление человека, воздвигнув монументальную башню своей культуры, пытается природу поработить, обуздать, сузить, пытается остановить неостановимое мгновение, чтобы затащить его в эту свою башню и использовать по её ограниченным, утилитарным меркам: именно тогда человек раздваивается на природу и культуру, именно тогда в его сознании рождается дуализм духа и тела, добра и зла, света и тьмы.
Конечно, первая, «вертикальная» культура и вторая, «горизонтальная» культура в действительности не только не могут существовать в отрыве друг от друга, но и смешаны между собой в неразличимую общую кашу; если же говорить о свободолюбивом искусстве, то оно тоже, несмотря на свои декларации и самостийные поползновения, волей-неволей варится в этой же самой каше — подперчивает её и подсаливает… Каша сия — жизнь человеческая, которая в целом есть природа и потому не знает смысла и цели, покоя и жалости…
Мораль и право имеют (всё-таки) сугубо животное происхождение, поэтому относятся к низшим этажам сознания и мышления.
Выбор между добром и злом произошёл от выбора стимулов удовольствия и неудовольствия.
Выбор между «можно» и «нельзя», между «хочу» и «не хочу», между «моё» и «чужое» обусловлен генетической необходимостью животной борьбы за свою жизнь, за свой ареал, за свой кусок пищи и за отправление иных естественных надобностей.
Человек всего лишь, в отличие от животных, приобрёл способность всё это означить и абстрагировать в языке. С этого началось плетение человеческой жизни как текста — человек научился абстрагировать через свой язык всё и вся, и это ему понравилось. И как не понравиться, если благодаря развившемуся умозрению он с успехом сумел перехитрить, прогнать и изничтожить всех своих действительных и потенциальных конкурентов из животного мира, в глазах которых он теперь представлялся воистину самым ужасным хищником на земле — царём беззащитной (теперь) природы.
На самом ведь деле нет ни тела, ни души, ни добра, ни зла, ни Бога, ни бездны, но человек придумал эти слова — тело, душа, добро, зло, Бог, бездна — и они воплотились въяве, в искусственной яви культуры, то есть понарошку.
Человек нашёл себе замечательную игрушку — язык (логос), способный образно-символически отстранять и объективировать всё что угодно, всё, что угодно человеческому мышлению. Эта способность в высшей степени проявила себя в трёх ипостасях человеческой культуры — в религии, науке и искусстве.
Единство нашей явной конечности (судьбы) с нашей неявной неконечностью (свободой) делает нас способными к своеволию и творчеству: всякое человеческое творчество слагается из элементов смирения (традиции) и своеволия (инновации), а привносимой в мир новизной оно неизбежно способствует диалектической борьбе и конфликту.
Гений без злодейства (читай: без греха своеволия) невозможен — так или иначе. Когда Н.В.Гоголь и Л.Н.Толстой это поняли, они потеряли всякий интерес к настоящему искусству. Взвалив на себя груз авторитетной нравственной ответственности, груз традиционной морали, они отсекали от себя возможность инновационного своеволия.
Искусство потому и называется искусством, что оно есть дело внеестественное, не только свободное, непринуждённое, но и своевольное, то есть производит то, чего никогда ещё не было в природе, — но богоподобную способность свободно творить даровал нам Господь, сделав для нас сию свободу необходимостью творить добро, красоту и истину: однако ввиду нашей земной ограниченности и несовершенства мы (в том числе и гений) в реализации этой свободной необходимости недостаточно тонки и точны, недостаточно эссенциальны, поэтому в наши творения поневоле закрадываются элементы недобра, некрасоты и неистины, обусловленные неизбежной смутностью всей нашей здешней жизни, нашей экзистенции, которую мы видим «как бы сквозь тусклое стекло (вариант: «через зеркало в загадке«. — А.Л.), гадательно» (IКор., 13:12).
Есть ещё, конечно, сознательные злодеи и сатанисты, грешники по призванию, но и они своего рода обусловленные творцы и жертвы земного своеволия, а в итоге и вышнего Промысла, что обречены, бедняги, совершать всё новые и новые (инновационные) злодеяния, проявляя при этом порой удивительную изощрённость и изворотливость (Иисус без предавшего Его Иуды не стал бы для нас Тем Христом, Который будучи распятым — воистину воскрес).
Всякий гений есть прежде всего гений комплексного наития, интуиции, озарения, откровения, инсайта, то есть гений непосредственного до- и сверхрационального постижения. И в этом смысле, рождаемая им новизна проистекает из проницательности, в наибольшей степени присущей древним и примитивным народам, а также из божественного Логоса как творческого основания бытия. То есть в культурно-историческом плане гений является самым несовременным из всех современных ему, но менее одарённых творцов, ибо он своей творящей сущностью, духом творческого откровения двуедино пребывает в далеко разнесённых друг от друга временах (разнесённых лишь относительно линейной шкалы ординарного исторического времени) — слишком давно прошедшем и слишком далёком будущем. Поэтому, как правило, современники — в упор — его не видят во всей глубине, широте и высоте его гениальности (не говоря уже об иных её измерениях).
Но, с другой стороны, сама природа, само естество не может обойтись без творчества и искусства (какие так или иначе приуготовляет Бог) — в мире нет ничего неизменного (Гераклит прав): мир творится Богом всё время, всегда — и творится вневременно, ибо и само время есть продукт Его миротворчества; Богом творятся все мировые, онтологические структуры, хотя чтобы стать реальными, они должны исходить из неких внеположных им опорных принципов, лежащих в основании всего бытия, а значит эти мировые структуры творятся им не совсем из ничего (ex nihilo).
Всё всегда и неостановимо творится и пересотворяется: всё, что было, есть и будет — всегда, безостановочно происходит, в том числе — здесь и сейчас.
Нашему сознанию сия тотально-творческая каша представляется в виде некоего тютчевского — «древнего» и «родимого» — хаоса (меона), что незримо «шевелится» под явленными нам природными стихиями: однако он вовсе не древний (учение о «начальном» творении есть деизм), а вневременный, и значит, в каком-то смысле, всегдашний, но в контексте всеединства он даже вовсе и не хаос.
Бог в каждый момент времени творит и новые сущности, вещи, и новое время, но творит непостижимым для нас образом, то есть из некоей внеонтологической и межфазово-узловой виртуальной точки…
Да, всё всегда меняется, но в основе сохранения целокупного опорного единства мира стоят божественные законо-мерности количественно-качественных соотношений, количественная сторона которых более доступна нашему культурно-исторически ограниченному познанию, чем качественная. Поэтому посредством интеллектуальной интуиции мы наиболее точно, тонко и глубоко способны постичь последовательные, линейно-количественные закономерности нашего мира, — потому-то сегодня главной точной наукой для нас является математика. Для постижения же качественной стороны бытия мы к интуиции разума вынуждены подключать ещё интуицию души и интуицию духа.
Непосредственно творя абсолютные закономерности относительных закономерностей, Бог как бы оставляет на откуп сим последним запускающие механизмы самоорганизации нашего мира, диалектическая динамика которого — чрезвычайно сложная и многослойная — и составляет сущность дарованной нам свободы, каковую нам надо ещё исхитриться качественно «взять», или же суметь позволить ей «взять» нас…
Бытийно-внебытийная пропасть, разделяющая нас с Богом, делает абсолютно непонятным, как всё-таки могло произойти на земле культурно-историческое явление живого Бога, Богочеловека Иисуса Христа, — ведь Богу для того, чтобы оставаться Богом, нет в этом («кентаврическом») явлении никакой структурно-инструментальной необходимости: сомнения иудаистов в подлинности Мессии поэтому вполне справедливы, но лишь в таком — структурно-инструментальном — смысле. Явление Христа подобно здесь эпатажным инновациям в искусстве.
Естество сего мира непрерывно и непоследовательно творится спонтанным искусством Творца.
Значит Христос есть инновационно-алогический Свет-Логос Бога-Творца, творящего из Себя в Себе как из абсолютной интуиции в абсолютной интуиции, из Духа в Духе (тавтология — алогичный намёк на логическую пропасть меж бытиём и Создателем, которую Его Свет-Логос преодолевает чудовищно решительным и тайным для нас образом, то есть алогическим скачком).
«Свет есть смысл» (Плотин).
Разделяющая нас с Богом пропасть целиком и полностью обусловлена генеральной — рационально-логической — особенностью нашего мышления.
Бог как сверхкосмический и металогический Субъект (но — субъект без объекта) апофатической, отрицательной теологии («Божественное за-Ничто») творит мир как нечто совершенно новое, внешнее и неимоверно, немыслимо (для нас!) отличное от Самого Себя, — новое, внешнее и отличное в смысле полной, абсолютной разницы между Собой и сотворяемым миром, но не в смысле абсолютного отсутствия какой бы то ни было (пусть даже слабой и хлипкой, зыбкой и зябкой) меж ними связи. Связь — есть! Алогическая связь.
Говоря компромиссно-онтологически, Бог является творческим основанием бытия (здесь тайна — скачок через пропасть, «через зеркало в загадке»), поэтому Он есть не наше бытиё, а бытиё-как-таковое, то есть основополагающее, эссенциальное бытиё, тогда как наше бытиё — это бытиё «падшее», экзистенциальное. Следовательно, с нашей, сугубо рационально-логической, экзистенциальной точки зрения — Бога и вправду нет. И связи с Ним нет. Узнать, что Он есть и приблизиться к постижению связи с Ним можно лишь через алогично-эссенциальное преодоление нашей экзистенции с помощью сердца, с помощью души и духа, посредством непосредственно-чувственного и непосредственно-мистического познания, то есть с помощью интуиции чувственной и интуиции мистической. А добытое, познанное этими родами интуиции мы уже потом можем рационально-логически отрихтовать и философски отдискурсировать посредством интуиции интеллектуальной…
Никакого тождества между Богом и миром, Богом и человеком быть не может, поэтому Иисус Христос явил нам Собой сразу две неслиянно-неразрывные ипостаси — Бога и человека: с рационально-логической точки зрения Он — человек, а с металогической — Бог. Но раз человек Иисус может (смеет) говорить от Бога, значит между этими — неслиянными! — ипостасями существует металогическая связь, хотя евангельский Иисус, Который говорит, это, как ни крути, в явленном наличии всего лишь человек (ведь Бог «не говорит»), пусть и исключительный, а именно — наследный и последний посредник, толмач, переводчик, артикулятор Бога на общечеловеческий, рационально-логический язык (другого для нас, в нашей экзистенции, строго говоря, нет).
Однако Бог достаточно всесилен и изощрён, чтобы в неявном подтексте и контексте учительско-пророческого дискурса Иисуса донести до нас то, что мы не способны явно (рационально-логически) понять, но зато способны неявно (металогически) почуять — сердцем: вот почему, адаптируя Себя как Богоадаптера, Иисус говорит нам о без-умии веры, вот почему Его речь зачастую так противоречива, парадоксальна, метафорична, а то и абсурдна — речь, более всего понятная (а значит уже не абсурдная) поэтам, художникам и композиторам, которые в лучшие свои минуты подходят к иррациональному постижению Бога ближе других людей. Впрочем, более или менее близко к такому постижению подходит всякий выпадающий из ординарной культурной обоймы (мейнстрима) человек — всякий маргинал и аутсайдер (художник, посмевший им стать, есть только частный, но наиболее для нас показательный случай такого выпадения).
Зло, гордо и сознательно противостоящее Богу, есть грех. Но зло как динамическое свойство всякой жизни столь же относительно, как пространство и время: то, что с одной стороны может быть злом, с другой стороны вполне может оказаться и даже непременно является добром).
Саранча, являющаяся органической частью сотворённого Богом природного единства и пожирающая поля созревающей пшеницы, совершает бессознательное зло — для человека, который предполагал приготовлять из этой пшеницы хлеб. Хирург от Бога, отпиливающий гангренозную ногу у своего пациента, Провидением Божиим оказавшегося на хирургическом столе, приносит сему пациенту сознательное зло — боль — ради спасения Богом дарованной ему жизни…
Человеку в наличном бытии дарована свобода, включающая в себя взвешивание, выбор и ответственность.
Американский доктор медицины Джек Кеворкян придумал новую область медицины — «обитиатрию«, лечение смертью (эвтаназия). Он способствовал уходу из жизни тех людей, которые изъявляли желание совершить самоубийство по причинам либо психического, либо соматического характера. В конце концов выяснилось, что многие из этих людей были далеко не столь безнадёжно больными, как утверждал Кеворкян, и что он попросту является вполне вменяемым и сознательным убийцей, испытывающим дьявольское удовлетворение от процесса убиения и созерцания агонизирующих тел (13 апреля 1999 года мичиганским судом он был приговорён к тюремному заключению на срок от 10 до 25 лет).
Так зло становится грехом — злом в Абсолюте (но суд над ним вершит не суд земной).
Дьявол — существует: но не буквально, а в виде безоглядной комплексной захваченности, одержимости той или иной — любой — страстью.
Познание, может быть и не впрямую, связано также и с игрой, которая предполагает любопытство, интерес, феноменологическую неожиданность открытия дотоле неведомых сторон и качеств изучаемого объекта или явления, творческую перекомбинацию, перетасовку элементов, деталей и связей сего объекта или явления, а в результате креативный, демиургический эффект, достигаемый моделированием герметически самодостаточных миров в пределах условий-законов данной игры.
Что есть вожделение, похоть? — желание обладать тем, что приводит к телесно-психическим удовольствиям.
Что есть желание вечной жизни? — желание вечного обладания если не телесно-психическими, то хоть какими-нибудь удовольствиями, сходными с тем привычным удовольствием, каким является прежде всего сам факт осознания нашего конкретно-чувственного «Я», а потом и всей нашей (пусть и не слишком конкретной) чувственной самости.
Инстинктивное желание обмануть, остановить, застолбить и ухайдокать вечное движение вечно изменчивой жизни есть инстинкт культуры — элементарный фактор эволюции животного мира.
«Царство Божие силой берётся», — но какой силой? Тою ли бычьей физической силой, что определяется неусыпной заботой о своём сугубо телесном здоровье? Нет.
Тою ли изворотливо-расчётливой силой ума, с какой, например, Б.Паскаль ставит своё «пари на Бога», демонстрирующее вероятностно-логическую выгоду веры в Господа нашего, Невероятного и Алогичного? Нет.
Тою ли силою самоподавления, самоуничижения и рабской покорности, что определяется явным недостатком если не физического, то психического и умственного здоровья? Нет.
Тою ли душевною силой доброхотной чувствительности, на которой во многом основано снисходительное милосердие к братьям и сёстрам по нашей здешней, земной жизни? Нет.
Тою ли силой незримого духа, ясного духа, вольготного духа, что здесь и не здесь, в нас и не в нас, везде и нигде, что нас пробуждает, побуждает, вдохновляет и для жизни, и для смерти, и для земли, и для неба, и для служения, и для творчества, и для ума, и для безумия, и для действия, и для бездействия, и для силы, и для слабости, и для милости, и для немилости, и для друга, и для врага, и для крохотной субатомной частицы, и для всей вселенной, и для мельчайшего мгновения, и для вечности безмерной, где нас когда-нибудь не будет никогда? Да.
Адамово грехопадение есть ведь не просто обретённое им различение добра и зла, не само по себе рационалистическое мышление, а окончательная на нём остановка, конечное им, этим односторонним мышлением, удовлетворение.
Поэтому демонстративно благообразный Л.Толстой со своей плоско-рационалистической этикой более грешник, чем кощунственный, изменчивый, непоследовательный, противоречивый и отчаянно мятущийся в своей безумной жажде прорыва к сверхчеловеческому (трансцендентальному) Ф.Ницше. Или Ф.Достоевский. Или С.Киркегор. Или Л.Шестов…
Но и вся нынешняя так называемая строгая наука с её непоколебимой приверженностью формальной логистике и узкоспециальным ограничениям есть порождение ехидны и геенны огненной: если специалист по желудку будет лечить больной желудок без учёта сложнейших жизненных взаимодействий всех прочих органов и всего организма в целом, сей специалист есть злейший враг сему организму, а значит и самому желудку, а в результате и самому себе, ибо своими благими, но узкоаналитическими намерениями мостит себе и нам дорогу в ад…
Устранившись от таинства, Л.Толстой устранился от постижения непостижимого Духа, устранился от Света той чудовищно безмерной Любви, что помимо безмерной радости включает в себя и безмерный ужас бездонной тьмы, устранился от Того, Который безжалостно и беззащитно открыт абсолютно всему и всем, отказался от жутко нездешнего и без-умно безмерного Бога ради успокоительно-плоской и занудно-дидактической морали раба и унылого пацифиста, ради элементарного демократизма и социального гуманизма.
Л.Толстой считал, что христианство есть учение о добре и зле, и в этом его главное заблуждение: оно и не учение, и не о добре и зле (хотя в том числе и учение, в том числе и о добре и зле).
Истина включает в себя правоту не только человеческую, но и нечеловеческую: а посему и простить она может совсем не за то, за что мы ожидаем от неё милости, и покарать совсем не за то, за что мы ожидаем от неё наказания.
У справедливости планеты Земля и справедливости Солнечной системы разные резоны, хотя какие-то точки пересечения они, возможно, могут и иметь…
Грех есть противуприродный акт, — природа здесь имеется в виду не в своём привычном, утилитарно-экологическом, а в самом что ни на есть широком, абсолютном смысле: пия на кухне чай, мы пьём его во всей вселенной, и не только чай, и не только мы…
Всё, абсолютно всё совершаемое нами либо органично вписывается в мировой континуум-контекст, в Литургию, в Евхаристию мира, либо не вписывается, либо консонирует с миром в его соборном, хоральном единстве, либо диссонирует… Вполне естественно, что мы не всегда способны это с полной достоверностью осознать, а потому и награду и кару получаем зачастую не тогда и не за то, когда и за что ожидаем…
Будучи большим поэтом и диким мыслителем, Ф.Ницше всего лишь резче и грандиозней других выразил тайное провозвестие будущих ужасов и катастроф, причиной которых и вправду послужила трагическая гибель Бога в сердцах человеческих, подспудно подготовленная малозаметным, но методичным истончанием и истачиванием духовной субстанции на протяжении предшествующих нашему веку эпох.
Но, с другой стороны, эти ужасы и катастрофы были неизбежны в качестве завершения определённого эона и внушительной предпосылки для нашего опамятования, нашей духовной встряски, для оценки закономерных антропологических противоречий в масштабах универсума и в качестве такого удара по нашей бедной, распухшей от ума и от безумия, голове, после которого мы, много разного испытав, перетрогав и разбросав, как надоевшие игрушки разбрасывает раскапризничавший ребёнок, после такого удара мы теперь поневоле повзрослели и по-новому вынуждены взглянуть на эти свои старые игрушки, чтобы наконец выбрать из них самую верную и надёжную, — либо мы сейчас её выберем, либо кто-нибудь или что-нибудь в скором времени выберет нас самих…
Эпоха, когда всякая определённость и всякий смысл разбивались и дробились в летучую пыль бесовской неопределённости и хихикающей бессмыслицы, эта эпоха проходит — прошла.
Мы уходили от себя, от своих первооснов и непридуманных иерархий, чтобы, наигравшись и нагулявшись на искусительно и соблазнительно диком, сиротском приволье расхлябанности, расхристанности и шизофрении, вернуться в родную обитель, к старому, верному своему очагу, где прикорнул на время наших бесовских блужданий (но покуда не умер!) наш верный и старый безмолвный Товарищ — Бог…
Теперь понятно, почему О.Э.Мандельштам грезил о возвращении в ХVIII век, когда производство свежего, сырого мяса новизны и смысла не мешало здоровой онтологической работе по строительству несущих структур земного мироздания, подобных закономерно-целеустремлённому сплетению шпангоутов и нервюр будущего парусника, когда служение Духу ещё не было отсечено от служения Делу, равно пропахшему весёлым потом вдохновения поэзии и науки, древесной стружкой добротного ремесла и накладными буклями И.С.Баха.
XIX же век столь же весело и лихо взялся раскачивать эту только-только построенную лодку и разрушать это здоровое, созидательное, ещё не разъеденное жучками скепсиса и рефлексии, начало (которое в Новое время зарождается по сути даже не в XVIII, а в XVII веке), а ХХ век безоглядно покончил с ним ужасами Освенцима и ГУЛАГ’а, торжеством бесовского отчуждения, ржавчины декаданса и экзистенциального сиротства, что философски рельефно обозначилось для нас безнадёжным вздохом М.Хайдеггера, «тошнотой» Ж.-П.Сартра, беспросветным резюме Ю.Хабермаса и виртуозно-разудалой деконструкцией Ж.Деррида.
История продемонстрировала нам множество опытов и путей — есть вроде бы из чего выбирать: однако мы не вправе самовольно, своевольно выбирать — и этому она нас тоже успела научить.
Экономика, искусство, наука, техника, культура — это всё нужно, без этого уже не обойтись, но мы не должны позволять им каменеть и вырождаться, когда они становятся нашими оковами и путами, когда они не помогают, а уже мешают нам жить и полнокровно созидать свой неотчуждаемый мир.
Культура должна быть живой и первородной, насущной и онтологичной. И Церковь Христова должна быть первохристианской и простой — родной, соборной, собирательной, просветлённой и просветляющей, задушевной и тёплой, а не только высоко духовной и потому отрешённой от мира сего, который всё же надлежит (в качестве Настоящего, «здесь и сейчас») принять, а значит — увидеть и понять, не соблазняясь его сладкими посулами.
Нам снова надо приниматься за тяжёлую, но радостную работу по первородному структурно-иерархическому оприючиванию человека и человеческого дома, каким снова должен стать ожесточившийся и охладевший к нам мир, в котором мы лишь куце и уныло пребываем, но не живём уже в его животворном и цельном единстве.
Пора, пора нам узреть себя ступившими на круги своя, пора наконец распроститься с гнилой декадентской («постмодернистской») иронией (о которой ещё в конце XIX и начале ХХ веков с тревогой писали Ф.Ницше, А.Блок, А.Белый и др.), с контрабандным господством жёванного-пережёванного детерминизма и пустопорожнего культуртрегерского эклектизма. Пора созидать и пересозидать первородные смыслы. Иного нам просто уже не дано.
Начав когда-то копать от смысла, мы — вполне закономерно — докопались до полнейшей бессмыслицы. начав когда-то копать от Бога, мы — столь же закономерно — докопались до разнузданного безбожия. Что ж…
Смысла нет — и поэтому он имеет, очень хотел бы иметь, время и место. Бога нет — и поэтому Он имеет, очень хотел бы иметь, время и место. Не будем же им мешать — нехай прорастают сквозь асфальт нашего и меж-нашего бытия. Чтобы себя (а значит и мир в себе, и Бога в мире) обрести — надо себя исчерпать, потерять, распатронить, опустошить, ненароком открыть — навстречу Откровению.
Мы побывали на краю, вдали от центра бытия, вдали от дома и дыма очага — не пора ли возвращаться?..
Античные художники были примитивными — то есть насущно необходимыми, неотменимыми — домостроителями.
Гомер и Боян были народными певцами и поэтами.
Не надо ходить в народ. Не надо учить народ, надо быть самим этим народом.
Не надо вульгаризировать и пыжиться, не надо ничего вымучивать: насущное рождается само — весело и непринуждённо.
Предаться беспросветному отчаянью от «вброшенности» в трагедию века сего было бы проще всего — жить полнокровно и созидательно, снова и снова выстраивая себя и свой дом из развалин, это требует первородных духовных усилий.
Нищета и свобода (куда оказалась «вброшенной» Россия в конце ХХ века) — отличный урок и замечательный шанс (которого могло и не быть) пробудить и проявить свою духовную мощь и волю к жизни.
Надо только учитывать извечную, по определению, непримиримость, несоизмеримость идеальных и социальных (прагматических) конструкций: например, грандиозные идеи всеединства, соборности и синергии, рождённые в отрешённости исихазма (Афонский монастырь), теоретически усвоенные Гр.Паламой и развитые русскими философами В.Соловьёвым, Е.Трубецким, Вяч.Ивановым, Л.Карсавиным, А.Хомяковым, Н.Фёдоровым, С.Франком, при переносе на горизонт социальных реалий чреваты тормативно-адаптивной вульгаризацией, духовным оскоплением, а в итоге — заурядным насилием и террором.
Русский социальный «пофигизм» может нас даже нынче неким парадоксальным образом обнадёживать, если мы поймём, что Христос явил нам ведь именно пример социального «пофигизма», усвоив который, мы увидим, что несовершенную органическую горизонталь обязаны мы в этой земной реальности практически достраивать синергийной вертикалью, но только делать это мы теперь (после кровавых опытов вколачивания различных идей в жизнь) должны осторожно и аккуратно, но всё-таки должны, должны делать во что бы то ни стало, должны тянуться весело к Богу живому, обиняком воспринимая от Него радужное задание лицетворящей свободы и безотчётной ответственности, — снова и снова, опять и опять, каждый раз заново…
Говоря по примеру гоголевской Агафьи Тихоновны («Женитьба»), если бы к просвещённому анархизму П.Кропоткина присовокупить мистический анархизм Г.Чулкова и Вяч.Иванова, да исихазм Гр.Паламы, да «разумное зрячество» А.Хомякова, да холизм Я.Смэтса, да глубинные прозрения Святых Отцов… Но где место для Господа найти чистое и неосквернённое? На земле ведь нам его не найти. Так как же быть?
Несмотря на вневременную неизменность глубинного и вышнего задания, здешняя человеческая реальность за последние десятилетия претерпела кардинальные изменения, и христианская церковь, ими окормляясь, не может позволить себе уклониться от влияния на неё: а сегодня создаётся впречатление, будто наша с вами церковь слишком от этого уклоняется (впрочем, здешняя человеческая реальность, как и здешняя церковь, неуклонно многообразна, разноречива и столь поверхностным наскокам неподвластна).
Если всё время повторять, что мир лежит во зле, будет то же, если постоянно говорить человеку, что он свинья. Мы все под Богом ходим, а значит мир настолько же лежит во зле, насколько и в добре. И в Свете — и не только божественном, но и солнечном. И этим сиянием «дышит» не только человек, но и дерево, и трава, и корова, и блоха: все мы дети Божьи. В Православии есть обнадёживающие нас элементы душевно-тёплого пантеизма, могущие стать основанием духовного возрождения русского (российского) народа — весёлого возрождения.
Человек — живое дитя живой солнечной (фотоавтотрофной) природы. Человек — древо жизни, тянущее свои ветви ввысь, человек, он слишком одинок в этом своём порыве (драйве, дранге, пассионарности), нет ему в этом опоры на земле, разве что мистическая Церковь, слившись предвечным Светом Благодати Божьей с жарким сиянием солнца, подаёт ему навстречу свои спасительные лучи… А.Хомяков был прав… Нет, человек — не безнадёжно греховная помойка, как в этом нас долго и упорно пытались убедить… Ни Град Земной («любовь к себе до презрения к Богу»), ни Град Небесный («любовь к Богу до презрения к себе») блаженного Августина ему не по сердцу (не по центру), не по нутру, не по природе. Человек — в потенциале — божественен, небеса — в потенциале — человечны: человек уравновешивает собой противоборство земли и небес. Уж коли бессмертна душа человеческая, то бессмертна и человечность как таковая (душа — телесна). Скурвится, сгорбится, потеряется человек, курвится, горбится, теряется душа его, и небеса в ответ над человеком унынием откликнутся всенепременно. Подлинная человечность есть радостный отсвет Божеского в человеке, коим (отсветом) он и лицетворится. А бесчеловечность есть обезличенная (без отсвета Божеского) стадность («легион»).
Свет личностной Благодати Божией передаётся человеку посредством природы самого человека и природы, его окружающей, земной и космической, а значит отчасти заведомо языческой, биомифопоэтической. Многомерная, живая, дышащая, всегда не окончательная природа мира, а значит и многомерная природа человека — не только данность наша, но и задание нам, многогрешным…
Добропорядочная соразмерность западной демократии нам, русским, скучна и обидна, её ординарная сытая повседневность неуёмному нашему духу чужда…
Экзистенциальный трагизм преодолевается в христианстве радостью, катарсисом Воскресения, когда кончается Великий Пост и воскресает вместе с Сыном Божиим природа — Древо жизни, и во имя этого Воскресения вершится весь земной и планетно-звёздный годичный круговорот со всеми его страстями, напастями и верой, надеждой на Любовь, на Свет весеннего, животворящего пробуждения…
Ещё в 1916 году сетовал Вячеслав Иванов на то, что религия стала в России частным делом и личной заботой, тогда как во всём её воздухе разлито-де великое томление по соборности…
Если бы церковь земная ответила тогда на это томление, переломила бы свою златотканную гордыню и вышла бы к народу, обнажив перед ним простодушную нищету и заветную насущность первохристианства…
Видимо, прав В.И.Вернадский, говоря, что человек по природе своей автотрофен: но только, скорее всего, автотрофен не биохимически, а пневматически (духовно).
И действительно: дух мыслит одиноко (автономно), а стадо не мыслит, оно — живёт (жуёт).
Идеи Древа Жизни, Церкви Христа, Града Небесного (как и прочие архетипические идеи) потому и красивы, и томительны, потому и живучи, что не имеют никакого практического отношения к реальной социально-исторической жизни. А буде волюнтаристски внедрёнными, вдолбленными в практику, как у нас была вдолблена идея соборности и здорового коллективизма, обращаются чем-то совсем даже некрасивым и пошлым… Таков закон природы — природы несводимости теории и практики: Господь Бог относительно нас — Теоретик, мы относительно Господа — практики.
История вообще-то есть чисто художественный феномен. Политика — площадной театр. Первая — обещание интересненького прошлого, вторая — интересненького будущего: социум бурно аплодирует и просит чего-нибудь погорячее («покультурнее»).
Нарративы про Бога не настолько, может быть, по нынешним меркам занимательны и безыскусны, но зато они — сердечны, томительно глубинны и первостатейно онтологичны.
Богу — Богово, культуре — культурье…
Рыбе — рыбье, рабу — рабье…
Зря мы здесь до этого столько пинали культуру за её тупорылую нормативность: это ведь всё равно, что пинать табуретку за то, что она, по определению, табуретка, а не, допустим, вольтеровское или зубоврачебное кресло…
Бог, естество (бытие) и искусство в культуре не умещаются.
