Бодрящий морозец. Любуюсь открывающимся передо мной слегка заснеженным полем.
Справа — небольшая гора в виде как бы кресла или стула, то есть состоящая из более высокой (слева) части и более низкой (справа).
Один чувакбодро лезет на более высокую часть горы, и я мысленно ощущаю, что делать это ему очень даже весело и легко…
Вдруг в воздухе слева появляется реактивный истребитель, который, покачав крыльями, виртуозно пролетает над правой (более низкой) частью горы, слегка её даже задев…
Первое после долгих смурных дней солнышко — весеннее — настойчиво стучится в вагонное, запотевшее от такой неожиданности, окно, поигрывает в блаженно сощуренных глазках пухловатого и почти облысевшего уже мужичка с огромным брезентовым рюкзаком в ногах.
Мужичок городской, но не центральный — окраинный… Едет на дачу. Распираем предстоящим счастьем. Пытался заговаривать с соседом, опиравшимся уныло на поручень пресловутой тачки-тележки, о прелестях садово-огородной жизни. Сосед сонно кивал, бормотал что-то формально-необязательное…
Мужичок покрутил головой, поёрзал задом по гладко отполированной деревянной скамейке, да и поднялся, кряхтя перешагнул через могучий рюкзак, отправился в тамбур…
Час проходит, два, а мужичка всё нет — только рюкзак сиротливо, и даже будто обиженно, бугрится, охраняя покинутое хозяином место, на лаковой глади которого игриво подёргиваются блики весеннего солнца…
Приближалась моя остановка — я поднялся, потопал на выход.
Выхожу в тамбур и, надо же, — встречаю там пропавшего мужичка, который, чуть не припав на грудь высоченного худого парня, что ковылью степной раскачивался из стороны в сторону (ввиду изрядного принятия на грудь), восторженно, брызгая слюной, полушепчет ему, полукричит о том, что-де речка, пожалуйста, рядом, а там, повыше, заброшенный барский сад, яблоки, набираешь их мешками, девать некуда, а рядом лесок, приволье, поля, речушка Осётр, ключевая, ледяная, чистейшая, рыбы навалом, кругом родники, пьёшь, зубы аж ломит, а вкус, вкус небывалый, а лесок, лесочек почти что дикий, ягоды, грибы, птицы, вскопаю землю-то, понасажаю того-сего, картошку-моркошку, огурцы-помидоры, хрену, луку, землянику, того-сего…
Собственно говоря, замедление в искусстве как приём (проявляющий себя в сдерживании действия, запутывании и удлинении пути меж завязкой и развязкой, в тяготении фигуративности к абстракции, в затемнении, усложнении и размывании центральной идеи и т.д.) и составляет суть его, искусства, искусственности (нарочитости, придуманности) в противовес естественности: чем больше искусственность, чем дальше и дольше путь от причины к следствию, от замысла к действию, тем сильнее падение аполлонийского в пучину дионисийского — поэтому у пьяницы, что никак, бедняга, не добредёт до родного порога, заплетается язык и подкашиваются ноги. Этот пьяница — Гамлет, который то ли хочет, но не может, то ли может, но не хочет, — и поэтому тянет резину.
Потому в России Гамлет пользовался всегда такой особой популярностью, что ему, как и русской душе, свойственно это, по определению Н.Бердяева, «вечно бабье» начало, при котором нам, русским, хлебом нас не корми, дай растечься мыслию по древу, а как до дела, у нас всё руки не доходят.
«Царство Божие не в слове, а в силе», — сказал Апостол Павел (IКор., 4:20)… Сил у нас, русских, вечно не хватает (а если хватает, то не ко времени и не к месту), поэтому наше Православие и не может позволить себе распроститься со своей сильной языческой составляющей, которая размывает, затемняет собой жёсткий императив Христовых заветов.
Нечеловеческий взлёт вертикали Христа Православие компромиссно уравновешивает КРЕСТьянской, уютной и тёплой горизонталью домашнего пантеизма.
Простодушный ребёнок, безмозглый убивец, бесхитростный дурак спасутся за их святую простоту и ненарочитую прямоту, безыскусственность и натуральность. А вот Раскольников должен быть наказан, ибо, убив старушку-процентщицу, нарушил свой собственный внутренний закон ради умозрительного эксперимента («тварь я дрожащая или право имею?»): главное для него было убить, а не ограбить (ограбить, при желании, можно и не убивая), убить рукой, ведомой холодным разумом, испытав тем самым несогласное с этим сердце.
В этом случае путь от намерения к следствию (действию) осложнён и размыт побочными, надуманными и болезненно распалёнными, соображениями: это-то вот искривление, попытка перехитрить не только окружающих, но и самого себя и есть настоящий грех. А вовсе не само убийство.
Что бы ты ни делал, если делаешь это в сердечном согласии с самим собой, своей природой и своим призванием (будь оно даже призванием злодея и убийцы), — нет на тебе греха.
В этом смысл Христова призыва — «будьте, как дети».
Всякое рождение и рост рождённого сопровождается деградацией и гибелью корневых оснований этого рождения. В этом — элементарная диалектика всякой эволюции.
Иисус эту диалектику перевернул, углубил и освежил космологическими аллюзиями седой древности, не жизнью (как в природе), а собственной смертью смерть поправ (отрицанием отрицания).
Сын Божий пострадал ради торжества Отца. КронаДрева Жизни приняла погибель ради корней, ради обнажения извечных, корневых смыслов.
Сыновним животворением — кроной — павши на истерзанную землю, Христос связал её с небесами — встопорщенными корнями — новым узлом, узлом Своего Креста.
Лучше быть нищим и здоровым, чем богатым и здоровым, а больным лучше и вовсе не быть.
Нищему (сравнительно) субъекту не приедается ни хлеб-соль, ни картоха в мундире, и солнышко в радость, и мыслям просторно, и всё самое простое, робинзоново-крузово, ему праздник; он может позволить себе роскошь быть безотчётно естественным, аки дерево придорожное, аки птичка Божия порхать; он (то есть я), если захочет, можетвсё…
1.04.93 (17-25)
…Вы скажете, что богатый тоже радуется солнышку, но… но радость простодыры неподдельней и буйней: настучавшись зубами за зиму при хилой на себе обувке и куцей одежонке, с бедным запасомбелков и витаминов за сирой душой, — разве ж так он встретит первое весеннее тепло и животворные запахи просвеченного новеньким солнышком воздуха, как в глубинах «Мерседеса» коммерсант сидящий тупо?..
То, чего мы больше всего опасаемся, больше всего боимся, получает от нас, от наших подавляемыхожиданий больше шансов к тому, чтобы исполниться. Это вопрос влияния на чисто информационно-полевые структуры, ибо в их связи с нашей психологией побеждают те объективные мотивы и ожидания, которые доминируют над всеми прочими, но — без учёта нашего (позитивного или отрицательного) субъективного отношения к этим доминантам.
Царь Эдип (герой одноимённой трагедии Софокла), всеми силами стремясь избежать свершения ужасных предсказаний оракула, поневоле сделал всё для того, чтобы они всё-таки сбылись.
Ваши усилия избежать определённого события будут подспудно способствовать его совершению при трёх следующих условиях:
Должно существовать некое внешнее предсказание или внутреннее ожидание, предчувствие,уверенность, убеждённость, надежда, подозрение, что дело может обернуться так, а не иначе.
Эти предсказания, предчувствия и подозрения должны представляться как верное пророчество или опасения, имеющие все основания для того, чтобы сбыться, а стало быть требуют для своего устранения ваших самых решительных действий.
Если какие-то внешние ситуации или мнения вашего окружения будут каким-то образом подтверждать ваши ожидания и предчувствия, последние начнут обретать для вас всё большую и большую убедительность.
Вы, например, можете проникнуться нелепым убеждением, что окружающие о чём-то шепчутся за вашей спиной, втайне при этом над вами потешаясь. Ваше стереотипное «я», обслуживающее реакции в области так называемого «здравого смысла«, поспешит порекомендовать вам быть к этим вашим окружением настороже и не дать им себя облапошить. Ваша ложная бдительность тут же начнёт выискивать в поведении этих людей те детали, что отвечают вашей гипотезе, успевшей незаметно стать непреложной уверенностью. И придёт время, когда вы застанете этих людей из вашего окружения на «месте преступления«, то есть когда они станут подозрительно шептаться, хихикать, подмигивать и таинственно переглядываться друг с другом. Однажды ваши настойчивые, назойливые предчувствия обязательно сбудутся, и вы с горьким торжеством сможете воскликнуть: «Вот видите, я так и знал…»
Подобные пророчества, прозрения, подозрения , предчувствия, не нуждающиеся в реальных внешних подтверждениях, имеют воистину магическую способность создавать полнейший эффект присутствия и провиденциальной неслучайности.
«Где закон, там и преступление», — сказал Христос. Чем больше полиция понаставит на улицах наших городов запрещающих знаков, тем больше появится водителей, нарушающих эти запреты и невольно провоцирующих власть предержащих ко всё новым и новым запретам. Чем больше та или иная страна опасается другой страны, тем больше она будет вооружаться, провоцируя другие страны на ответные оборонительные мероприятия. И тогда вероятность войны со временем будет только повышаться.
Любые (обоснованные или взятые с потолка) предсказания о грядущем дефиците тех или иных товаров и услуг, провозглашённые авторитетными лицами для большой аудитории, например, через средствамассовой информации, могут вызвать необоснованное повышение спроса, а значит и предсказанный дефицит (как у нас недавно было с пресловутой гречкой). Так само пророчествовоплощает в жизнь напророченное событие.
Стоит только по-настоящему поверить в неотвратимость некоего события, чьё свершение не подвластно нашей воле, и свершится чудо, то есть событие это исполнится — исполнится так или иначе (ибо за такой верой следуют соответствующие ей действия, явные или неявные).
Весь ужас, а значит и неиссякаемый потенциал и перспектива вечного возвращения (смыслопорождения и смыслоперерождения) — в том, что не только Другое для меня Оно, но и сам Я для себя Оно, и оттого, что я время от времени буду вычленять из него коммуникативно-сопрягательное и иллюзорно-приятственное моему ЯТы, оно не перестанет оставаться чуждым мне Оно. Но бездна и мрак оттого и бездна, оттого и мрак, что возможность усилия по их превозмоганию всегда с нами, всегда в нас — для Я и для Ты, несмотря и смотря на Оно.
«…по духу, а не по букве» (Рим., 2:29) должны мы свой путь направлять, ежели не желаем в ползучем положении пребывать. Буква громоздит стены, крыши, этажи, барьеры, перегородки — предустановления, указы и законы (препоны); а Дух проницает всё. И веет, и веет где хочет.
Я сплю, и моя душа вылетает из моего тела, вольготно путешествует по разным мирам, совершая немыслимые эволюции, а потом, нагулявшись, возвращается в то же тело, после чего я — во сне — просыпаюсь и вижу свою жену (жены у меня на самом деле нет и никогда не было): она — слева от меня — приподнялась на правом локте и вопросительно на меня смотрит…
А я, как ни в чём не бывало, говорю ей, что душа, мол, иногда любит, покинув спящее тело, полетать по разным запредельным закоулкам, но бывает так, что она может чересчур увлечься, поэтому не всегда успевает вернуться в тело к моменту его физического пробуждения (и тогда человек умирает во сне), а если всё-таки успевает вернуться, то порой, ввиду поспешности возвращения, подключается к управляющим центрам организма не в той оригинальной конфигурации, в какой была подключена прежде, — в таком случае проснувшийся оказывается не совсем тем человеком, индивидуумом, каким был до того, как заснул…
Проснувшись, я встал и подошёл к зеркалу, висящему у меня над умывальником: лицо моё (?!) показалось мне ужасным — не моим!!!
Чем талантливей — тем отдельней, чем бездарнее — тем кучнее… Это в смысле — нашего искЮЙсства людишки. Мелькание в нужное время, в нужном, опять же, месте. Новое, опять же, словечко объявилось — раскрутка, промоушн.
Литераторы и прочие художники вникают в законы бизнеса: первым делом находишь свою особливую нишу, некое своё клеймо, фирменный знак, бренд, некий собственный выпендрёж (ничего общего не имеющий с природным «лица необщим выраженьем», с несуетными движениями камнерезчика, изо дня в день преодолевающего естественное сопротивление материала — да, естественное, в том-то всё и дело). Потом — рекламная кампания, для успеха которой все средства хороши. К примеру: группа юных художников своими телами выкладывают на Красной площади матерное слово из трёх букв; другая группа, разрисовав так и сяк собственные, опять же, тела, голышом вышагивает по улицам весенней столицы; сравнительно известный и вечно моложавый поэт прилюдно сжигает часть тиража собственной книги, позаботившись о том, чтобы информация об этом событии просочилась в средства массовой информации…
