(7-43) У Е.П.Блаватской и Е.И.Рерих читал о том, что Махатмы Белого Братства своим далёким ученикам телепортировали даже иногда эдакие маленькие, карманные книжечки — учебные пособия… А у меня такое ощущение, что и мне мой Учитель свыше тоже подбросил мою (теперь мою) «Бхагават-гиту», и как раз тогда, когда я о ней думал и читал…
(8-29) Любовь есть деликатность, доведённая до предела. Божественная любовь есть деликатность, возведённая в абсолют.
(8-51) Счастье — это всего лишь оптимальный баланс между внешним и внутренним.
(16-24) Проекция Манипуры в позвоночнике то несколько дней сильно болела (и раньше болела, а потом прошла), а пару дней назад прошла, но уже третий день подряд — и буквально сейчас тоже! — время от времени в этом месте будто ручеёк протискивается некий… Уж не Кундалини ли это потихоньку поднимается (бывают ведь быстрые, взрывные, а бывают и долгие, медленные подъёмы Кундалини)… Или это межпозвоночная жидкость?..
Вообще, в последние дни чую некий космопланетарный в себе поворот: контакт с Высшим «Я» начинает будто бы проясняться (самое интересное, что основная подспудная работа по этому повороту совершается по ночам, во сне и во время утренних медитаций)…
Периодически ощущаю синхронию (в юнговском смысле), вся вокруг природа, кажется, пытается мне угодить, ощущение божественного Единства накрывает меня всё чаще, «Бхагават-гиту» вот мне подбросили…
А прочитав сейчас у Роберта Брюса о том, что иногда процесс подъёма Кундалини происходит с каждым первичным центром по отдельности, я вспомнил, что такие же ощущения, как сейчас в позвоночнике на уровне Манипуры, у меня когда-то были (и не раз) и на уровне Муладхары (в кобчике), особенно где-то год-два назад после нескольких первых месяцев занятий тибетским комплексом «Око Возрождения» («Пять Тибетцев»). Возможно, мои чакры активизируются по отдельности друг от друга… Сухая голодовка, видимо, подстегнула этот процесс, а также однонаправленная возгонка мысли…
Современный мир являет нам не Бога, а нашу собственную гордыню, алчность и ложное стремление к власти. В своей гибельной одержимости материальным благополучием и накопительством вещей мы беспощадно изуродовали и разграбили всю Землю, мать нашу. Мы лишили мир его священного начала и живём, будто жизнь — это нечто отдельное от нас, будто это не часть нашего собственного существования, а нечто такое, чем можно владеть как бездушной вещью. У нас уже нет представления о настоящей природе жизни, её великой цели и о нашей глубинной связи с ней. И жизнь этим нашим делам и представлениям до поры до времени никак не противилась.
Однако сегодня в жизненной подоплёке начинает наконец что-то меняться. Заканчивается очередная эпоха, и в сокровенном сердце творения начинает вроде бы пробуждаться некая НОВАЯ ЖИЗНЬ. Тайно сияющий где-то в центре мира Свет разгорается снова, чтобы сообщить нам о наступлении совершенно НОВОЙ ЖИЗНИ, когда мы вспомним о нашей подлинной природе и высшей, божественной цели. С каждым днём он становится для нас всё явственней и ярче, на глазах меняя облик нашего мира.
Пробуждение великого Света в центре мира обещает нам Новое Откровение, когда мы увидим Новую Землю и Новое Небо, когда мы просто сами не сможем уже жить так, как жили, когда мы начнём иначе мыслить, иначе себя ощущать, иначе относиться к себе и к друг другу, когда нам приоткроются конкретные проявления божественного единства всего сотворённого свяше мира. Мы с вами стоим на пороге великой эпохи в эволюции жизни и сознания, на пороге НОВОЙ ЖИЗНИ, новой парадигмы мира.
Завеса между материей и сознанием становится всё более тонкой и проницаемой. Мы находимся сейчас в фазе перехода между четвёртой и пятой мировыми эпохами, который несёт с собой не только преобразование физического тела Земли, но и грандиозное преображение всего человеческого сознания через армагеддон и последующее перевозрождение на более высоком уровне эволюции сущего.
Четырёхсотлетней парадигме нынешней цивилизации, похоже, пришёл конец. Без радикальной перестройки и оперативной корректировки мировых практик вероятность того, что человеческий вид в нынешнем своём виде скоро прикажет долго жить, как это не раз уже случалось со многими другими видами живых существ, весьма велика. По авторитетному мнению учёного-юнгианца Эдварда Эдингера, мы переживапем сейчас «архетип Апокалипсиса«.
Формула «самсара равна нирване» подразумевает общий когнитивный сдвиг, вследствие которого явленный мир становится проницаемым благодаря высшей мудрости. Явления и предметы больше не рассматриваются по отдельности, как некие замкнутые реальности, — а вместо этого всё видится высшим целокупным единством. Реальность — это следствие нашего личного восприятия, пусть даже всё вроде бы выглядит внешне совсем не так и даже совсем наоборот. Уж если самсара — это нирвана, то значит, всё всегда происходит так, как и должно происходить, ибо было заведомо закольцовано бесконечном числом обратных связей вне времён и пространств, то есть во всех измерениях сразу и навек.
Социальный капитал интернета мог бы стать основой новой общественной парадигмы и партнёрской инфраструктуры, позволяющей идеально координировать природные ресурсы и рабочую силу в случае сокрушительной глобальной катастрофы, а также способствовать созданию новых институций, помогающих нашей трансформации в новое человечество, носителя новой космопланетарной культуры.
Интернет-технологи уже разработали протоколы новой тайной сети, сочетающей в себе ориентированное на пользователя профилирование, операционную совместимость данных и стандарты открытости. Подобная сеть поможет идейно родственным организациям и партнёрам делиться необходимой информацией на более глубоком (высоком) уровне, поощрять прозрачность, стимулировать не мегакорпорации, а отдельных людей, а также поддерживать развитие местных и виртуальных сообществ, основанных на совместном использовании ресурсов и конкретных интересах.
Однако наступающий экологический и космопланетрный кризис вынудит человечество совершить квантовый скачок и вовсе на нематериальный план бытия, где не будет никаких привычных нам материальных технологий, взамен которых в жизнь широко войдут технологии энергоинформационные, экстрасенсорные — своего рода духовно-психологический интернет. Изобилие древних и новых целительских и преображающих модальностей, основанных на использовании тонких, сверхвысокочастотных энергий (ци, праны, эфирных потоков и т.д.), может подвести нас к иным способам реализации сознания, которые уже очень скоро получат техническое применение. Не исключено, что «эсхатон», или «сингулярность», теоретически предсказанный Теренсом Маккеной, и есть тот самый синтез разума, квантовой механики и материальных технологий, который ожидает нас в ближайшем будущем.
Как бы там ни было, самые разные источники свидетельствуют о том, что мы живём в необычное время и что в промежутке между 2012-2014 годами произойдут поистине эпохальные перемены, что приведут нас к новой эре, НОВОЙ ЖИЗНИ. В итоге резкого эволюционного рывка возникнет такой мир, который будет устроен по совсем иным законам, чем прежде.
Атлантида погибла в результате смещения полюсов Земли, что совершается примерно за двадцать часов. Но весь процесс длится три с половиной дня. И, возможно, нам всем предстоит пережить грядущие страшные потрясения, когда целые береговые куски США, Великобритании, Испании, Чили, Швеции, Индии, Японии, России будут откалываться от своих материковых плит и погружаться в океан. Но это будет лишь первым знаком немыслимых глобальных бедствий. Хотя, возможно, ничего такого уж явно катастрофического и не будет. Скорее всего, однажды утром вы проснётесь как обычно, а уже перед заходом солнца окажетесь пустоголовым младенцем в совершенно иных обстоятельствах НОВОЙ ЖИЗНИ.
В «Изумрудных Скрижалях» Гермеса Трисмегиста сказано, что каждый раз, когда мы проходим через прецессию равноденствий и полюса планеты смещаются, мы в течение трёх с половиной дней проходим через пространство пустоты. Майя описывают Пустоту в «Троанском кодексе». В каком-то месте повествования три с половиной камня закрашиваются в чёрный цвет. Это относится к тому времени, когда мы вступаем в то, что теперь называется электромагнитной нулевой зоной. В ходе смещения полюсов возникает феномен, когда на три с половиной дня мы оказываемся в темноте (на самом деле это может быть где-то от двух до четырёх дней). По крайней мере, когда погибала Атлантида, это длилось ровно три с половиной дня… Это не просто темнота — это некое мировое замирание, великое ничто, когда вы и Бог — это будет новое целокупное единство, «пребывающее» вне времени и пространства. Магнитное поле нашей памяти будет стёрто, память наша обнулится. Всё, что мы знали, помнили, умели и любили будет в нас бесследно сожжено, будто могучий удар молнии поразит наш мозг… Выжившим — диким, всё забывшим — представителям человеческого рода придётся начинать всё сначала. Строить НОВУЮ ЖИЗНЬ человечества на измочаленно-одичавшей планете. Однако некоторые из нас, наиболее подготовленные к высшим вибрациям, пройдя через Великую Пустоту, исчезнут своим прежним телом из нашего измерения, чтобы появиться уже в новом, более тонком теле в плане более высокого измерения.
Нет такой вещи, как смерть, а есть просто разные состояния существования. Это напоминает разные агрегатные состояния воды, которая может пребывать в твёрдом, жидком и газообразном состоянии, не переставая при этом быть водой.
Никакие приготовления на физическом плане не помогут нам на уровне более высоких измерений. Успешное продвижение в высших мирах зависит от нашего духовного осознания и нашего характера.
За пять-шесть часов до великого перехода начнутся странные явления. Прежнее и новое измерения, накладываясь друг на друга, породят странные эффекты. Вы, допустим, можете сидеть у себя дома и вдруг перед вами возникнет нечто необъяснимое для вашего сознания, какой-нибудь объект из четвёртого, грядущего измерения, что не вписывается в ваше понимание реальности. Вы вдруг увидите цвета и формы, которых никогда прежде не видели и не могли видеть… Ни в коем случае не прикасайтесь к этим объектам, ибо ваши вибрации ещё настолько сильно отличаются друг от друга, что, прикоснувшись к ним, вы тут же, слишком для вас резко, без необходимой в таком случае периода постепенной адаптации, будете втянуты в четвёртое измерение, что может вас попросту моментально погубить.
Увидев начало великого перехода, не волнуйтесь, успокойтесь. Если вы будете бдительны и осторожны, верховные силы не бросят вас на произвол неумолимой судьбы. Наслаждайтесь чудесами наблюдаемых вами преобразований, станьте ребёнком, доверяющий царящей вокруг всеобщей мировой любви. Отдайтесь энергии божественного всеприятия.
После парения в пустоте и темноте трёх дней или около того на каком-то уровне вашего существования вам может показаться, что прошла уже тысяча лет. Потом в единый миг и совсем для вас неожиданно весь ваш мир взрывается сияющим белым светом. Он будет столь ослепительным, что ваши глаза не скоро к нему привыкнут. Вы снова станете маленьким доверчивым ребёнком. Именно тогда для вас начнётся настоящая НОВАЯ ЖИЗНЬ. Потом вы увидите новые цвета и новые формы, материя вашего тела изменится, но вы этого не заметите, так как это можно нагляднее всего увидеть из третьего измерения (хотя в его ракурсе вы будете практически бесплотны). Вы будете ощущать себя тело, но вы будете мощнейшим духом, который будет управлять реальностью посредстовм своих мыслей, своих желаний. Вы должны сконцентрироваться на происходящих переменах своим новым сознанием, ибо от этого будет зависеть ваша будущая жизнь и судьба в новом мире. Тому, кто начинал готовиться к этому переходу ещё раньше, в своей прежней земной жизни, будет не так трудно совершить этот переход, чем всем остальным, тем, кто высокомерно насмехался над теми просвещёнными носителями высших знаний, которые призывали к бдительной готовности к эпохальным переменам и к необходимой для таких перемен духовной работе. Если вы были подготовлены, вы безболезненно преодолеете промежуточный кризис и вас возьмёт в свои блаженные объятия НОВАЯ ЖИЗНЬ, жизнь высшего, четвёртого измерения, где вашим телом станет сияющее тело великого света.
Бога, может быть (а может и не быть), и нет, но есть неподвластные нам ноуменальные структуры, безжалостно бросающие нас в объятия вечно молодого И.Канта… Главная трудность здесь в том, что на этом уровне наука намертво сплетается с культурой и искусством, и наоборот…
Богословие пытается прикидываться наукой, хотя является чистой мифологией — культурой. Именно поэтому ортодоксальные богословы так ощерились на П.Флоренского, который контрабандой протаскивал в богословие чисто научные и наукообразные спекуляции. А философия (как онтология и метафизика) стоит в такой же оппозиции к богословию, какая проявляется в отношениях между искусством и культурой вообще.
Искусство — как сублимация Эроса — есть влечение к жизни (на костях влечения к смерти).
Культура — как сублимация вечного возвращения, повторения, консервации и ретроспекции — есть влечение к смерти (на ветвях влечения к жизни).
Искусство всегда только начинает, культура всегда только кончает, но искусство начинает там и тогда, где и когда кончает культура.
Философия же, в строгом смысле, хотела бы стоять между, — но не между прошлым и будущим, не в синхроническом «здесь и теперь», а в некоем идеальном междувременьи, каковое практически невозможно: но именно этой невозможностью философия как раз и зачарована, неизлечимо зачарована — поэтому и устремляется к ней с безнадёжно-бесполезным рвением «тяни-толкая», распинающего себя меж центробежными силами искусства и центростремительными силами культуры…
Оказывается, если мы честно признаем, что Бога нет, для нас (и для Бога), в общем-то, ничего не меняется — так же светит солнце, та же земля лежит под ногами, та же травка выпрастывается из земли… и Бог уже тогда не надумывается, не пришпиливается нами культурно-хитроловко к той же земле и той же травке, а внебытийно непребывает Себе на законном Своём неместе…
Верить в муху-дроззофилу — это грех, а верить в Бога-Всесодержанта (Сержанта) — это (мол) не грех…
Многие состоявшиеся художники незаметно начинают репродуцировать самих себя-прежних, в результате чего выпадают из искусства в его осадок — культуру. Этому способствуют обнародование, публикация, вступление, вхождение (о-пошление) произведения в народ, обиход, быт, школьную программу…
Дикий порыв, стихия, спонтанный процесс художественного производства, культивируясь, рихтуясь, ограняясь всеусредняющими дамбами социально-исторической злободневности, становясь в глазах массового потребителя законченными по форме произведениями, — умирают. Отсюда — частые самоубийства (или способствующие им самодеструкции) среди вошедших в культуру творцов: нарушается естественное равновесие между влечением к жизни и влечением к смерти в пользу последнего (в пользу культуры).
Признание и слава — это смерть художника, но к ней-то он как раз (отчасти сознательно, отчасти бессознательно) и стремится, к смерти в культуре.
Обычные люди (не художники) репродуцируют, сублимируют себя в социуме, быте, детях и неврозах, а художники — в своих творениях. Если бы все люди на земле стали художниками в полном (спонтанно-демиургическом) смысле этого слова, психотерапевты были бы не нужны.
Религия как «технэ» — величайшее творение человечества, органично сочетающее в себе и культуру как структуру догматического формообразования, и искусство как живое смыслопорождающее творчество.
Культура — игра, ритуал — осуществляет стремление повторить былые приятные возбуждения.
Искусство, живое творчество — «по ту сторону принципа удовольствия», осуществляет стремление создать новую игру, новый ритуал.
Культура творит добро и зло.
Искусство творит «по ту сторону добра и зла».
Когда поэт Ф.Ницше, борясь против культурной мертвечины, сказал, что «Бог умер», культуртрегер Ф.Ницше начал бороться с поэтом в самом себе, втихаря протаскивая Бога под другими именами. В конце концов культура («вечное возвращение») победила поэта, и — поэт умер.
Реальная церковная практика поневоле (по культурной инерции) культивирует патернализм идеального сверх-Я. А Ф.Ницше, тщась изъять Бога из одряхлевшей культуры (Каковой там, впрочем, и не ночевал), тщился, по сути, «убить» своего отца — протестантского священника («Эдипов комплекс»).
«Бог», намертво замурованный в тесных объятиях застывшей железобетонной культуры, не стоил столь героически рьяных нападок Ф.Ницше, ибо Бога в культуре нет и быть не может (под личиной Бога в ней выступает идеальное сверх-Я).
Бог не только акультурен и алогичен, но и абытиен, поэтому никаким суждениям неподвластен. А культура лишь объективирует проекции нуминозных (божественных) и идеалистических переживаний человека.
А Бога быть не может, Он не есть — Он вне бытия. Вне культуры. Вне искусства. Вне всего. Бога представить, придумать нельзя. Говорить о Нём — категорически (и категориально) нельзя. И какой-то намёк на это просвечивает в говорливо-отчаянных метаниях Ф.Ницше — этими своими антропологическими метаниями он и интересен.
Мир есть единство, которое со-держит метаморфозы пространственно-временных структур: структура субстанции переходит в структуру функции, структура функции переходит в структуру субстанции. Но все эти метаморфозы запрограммированы внепространственно-вневременным и внецелым началом (оно же и конец).
Явление жизни сильно осложняет природу мирового устройства: неорганический мир — равновесен, органический — неравновесен. Всё химическое (из коего и появляется известная нам жизнь) выглядит некоей довольно странной надстройкой над физическим. Но коль на атомарном уровне химическое всё-таки как-то выплетается из физического (хотя опять же странно, неким структурным скачком, причина которого «приходит» неизвестно откуда), значит органический и неорганический миры есть необходимые (хотя и не абсолютно) части друг друга…
Как ни крути, а некое внепространственно-вневременное пра- и сверхсознание (которое проявляет себя как великое Ничто или как пневматическое Молчание) так или иначе всё равно оказывается главнее и первичнее всякой материи, всякой структуры, всякой причины, всякой динамики, всякой диалектики, всякого языка, всякого сознания… Но: для нас нет ничего более близкого, чем бытие, и ничего более далёкого, чем Бог. В точке пересечения бытия и Бога, экзистенции и эссенции, Падения и Творения происходит алогичный скачок, дающий нам возможность («просвет«) эк-зистировать, то есть парадоксально (аб-сурдно) от-носить себя к бытию и к Богу одновременно и внепространственно-вневременно.
О Боге говорить нельзя (если уж даже о бытии ничего нельзя сказать). Но когда мы мысленно отходим от Него, думая и рассуждая по прихоти своей о чём угодно, мы всё равно поневоле однажды к Нему возвращаемся, когда доходим («доходягами«) в своих рассуждениях до конца — до конца своей экзистенции в бытии.
Ценностно-культурный подход (включающий в себя в том числе и ниспровержение, и переоценку всех ценностей) всегда сводится к насильственной субъект-объективации, порождающей всё новые и новые культурные надстройки над суровыми, скупыми и молчаливыми основами неприрученной жизни и метаприродного бытия. Чтобы хоть что-нибудь сказать себе в удовольствие, мы придумываем (навязываем) себе удобные ценностные иерархии и иерархийки. Назначив придуманному богу (или/и кому/чему бы то ни было ещё) придуманное место в придуманной нами иерархии, мы делаем то же, что делают моралисты, зовущие нас делать то, что, по их разумению, должны делать все те придуманные ими люди, что делают (если делают) придуманное ими добро во имя придуманного ими гуманизма (или/и чего бы то ни было ещё).
Культура тщится взгромоздить на свои мраморно-дубовые пьедесталы отлитые ею в бронзе опредмечивания проекции экзистенциально нами несхватываемых, потаённых и не явленных въяве, то есть субъект-объектно не представленных нам онтичных целостностей… Наука (как последняя отрыжка метафизики) тоже должна знать своё место: нынче это чистая логика, инженерия, технология — та же культура.
Оценивая какой-нибудь отвлечённый от мирового целого камешек, мы поневоле обрываем его сущностные, корневые бытийные связи и ставим в субъект-объектные отношения.
Подлинная ценность могла бы, говоря условно, пребывать до всех и всяких оценок и субъект-объектных полаганий, — то есть её в нашем полагании нет, как нет её и в пред-стоящей нам тотальной реальности, которая, по определению, не обусловлена ничем. Всякая оценка, всякая иерархизация создаёт шум чрезмерного волюнтаризма, цепную реакцию суетливых означиваний, что убивает надежду на тишину неосмысляющего вслушиванья и вольготный покой нерасчленяющего созерцания, — только через тотальную немоту спонтанного вслушиванья, через внепространственно-вневременную пустоту непреднамеренного наблюдения можем мы хоть немного приблизиться к целостной сути, каковая намного ближе к нам, чем мы можем её помыслить, находясь в расхлябанном разгуле субъект-объектных додумок самодовольной культуры.
Вот что пишет Пётр Алексеевич Кропоткин в 1909 году: «Через всю историю нашей цивилизации проходят два течения, две враждебные традиции: римская и народная, императорская и федералистская, традиция власти и традиция свободы. <…>
Мы присоединяемся к тому течению, которое ещё в двенадцатом веке приводило людей к организации, построенной на свободном соглашении, на свободном почине личности, на вольной федерации тех, кто нуждается в ней. <…>
В Египте цивилизация началась в среде первобытного племени, достигла ступени сельской общины; потом пережила период вольных городов и позднее приняла форму государства, которое, после временного процветания, привело к смерти страны.
Развитие снова началось в Ассирии, в Персии, в Палестине. Снова оно прошло через те же ступени — первобытного племени, сельской общины, вольного города, всесильного государства, и затем опять наступила — смерть!
Новая цивилизация возникла в Греции. Опять начавшись с первобытного племени, медленно пережив сельскую общину, она вступила в период республиканских городов. В этой форме греческая цивилизация достигла своего полного расцвета. Но вот с Востока на неё повеяло ядовитым дыханием восточных деспотических традиций. Войны и победы создали Македонскую империю Александра. Водворилось государство и начало сосать жизненные соки из цивилизации, пока не настал тот же конец — смерть!
Образованность перенеслась тогда в Рим. Здесь мы опять видим зарождение её из первобытного племени; потом сельскую общину, и затем вольный город. Опять в этой форме Римская цивилизация достигла своей высшей точки. Но затем явилось государство, империя и с нею конец — смерть!
На развалинах Римской империи цивилизация возродилась среди кельтских, германских, славянских и скандинавских племён. Медленно вырабатывало первобытное племя свои учреждения, пока они не приняли формы сельской общины. На этой ступени они дожили до двенадцатого столетия. Тогда возникли республиканские вольные города, породившие тот славный расцвет человеческого ума, о котором свидетельствуют нам памятники архитектуры, широкое развитие искусств и открытия, положившие основания нашему естествознанию. Но затем, в 16-м веке, явилось на сцену государство и… неужели опять смерть? <…>
Одно из двух. Или государство раздавит личность и местную жизнь; завладеет всеми областями человеческой деятельности, принесёт с собою войны и внутреннюю борьбу из-за обладания властью, поверхностные революции, лишь сменяющие тиранов, и как неизбежный конец — смерть!
Или государство должно быть разрушено, и в таком случае новая жизнь возникнет в тысяче и тысяче центров, на почве энергической, личной и групповой инициативы, на почве вольного соглашения. Выбирайте сами!»
Это всё, конечно, несколько наивно, в действительности развитие общества проходит намного сложнее и запутаннее: но вольно так говорить нам, вооружённым опытом ХХ века, вместившего в себя небывалые доселе преобразования и прозрения. Однако и посегодня мысли П.Кропоткина не потеряли ещё своего злободневного звучания — особенно для России, которая из-за своей многовековой привычки к рабству и централизованной власти всё ещё не может никак выбраться из-под развалин Советского Союза и терпит немалые тяготы и лишения, спеша заменить одну деспотию на другую…
Сегодня в России уже прорезаются некоторые анархические тенденции, о которых столь заразительно (хотя и подозрительно простовато) писал П.Кропоткин:
— делегирование областным центрам многих властных полномочий Кремля, ввиду чересчур явной неспособности последнего разрешить насущные проблемы многомиллионной армии своих обедневших по его вине граждан;
— развитие органов местного самоуправления на всех региональных уровнях вплоть до самой крохотной деревеньки;
— развитие разного рода коопераций;
— развитие сопутствующих городам садово-огородных товариществ;
— создание свободных экномических зон;
— появление независимых от государства научных, культурных и образовательно-просветительских организаций, институтов, университетов;
— создание общественных организаций по защите граждан от государственного произвола (комитеты солдатских матерей, общества по защите прав потребителей, заключённых, детей и т.д.);
— рост пацифистских настроений и числа отказов молодых людей от принудительной службы в армии;
— зарождение и развитие свободных провессиональных союзов, гильдий и иных независимых общественных образований «по интересам»;
— развитие мелкого предпринимательства;
— теневое противодействие налоговому экстремизму государства.
Поддерживая развитие в стране дикого монопольно-олигархического капитализма. при котором небольшая кучка олигархов, мафиозных (а также лишь отчасти мафиозных) деятелей и коррумпированных чиновников богатеет за счёт ещё большего обнищания основной массы населения, государственная власть вынуждает собственных граждан создавать не только легальные, но и теневые, неофициальные институты самоспасения и защиты от наглого разгула её бесчеловечных институтов…
П.А.Кропоткин не прав в том же, в чём не правы социальные утописты, революционеры и реформаторы-политиканы всех мастей, которые наивно полагают, что общество можно легко привести в состояние, соответствующее их идеалам, если избирательно и волюнтаристски что-то в нём разрушить, а потом столь же избирательно и волюнтаристски что-нибудь построить.
Но общество — более сложный живой организм («субстанциальный деятель», по терминологии Н.О.Лосского), чем любой отдельный человек, поэтому рационально и в деталях расчислить все ключевые факторы его действительного развития не представляется возможным, — и мы в этом прекрасно убеждаемся на собственном историческом опыте.
Всякая конечная система проходит стадии детства, юности, зрелости, надлома, старения и смерти — эти стадии тем очевидней, чем проще сама система, в более же сложных системах всё соответственно сложнее и запутанней (например, стареющая и, казалось бы, окончательно изжившая себя система вдруг снова оказывается в стадии розового детства или скачком обретает давно утерянную зрелость: всё это происходит по той причине, что сложные системы потому и сложные, что обладают богатым комплексом многоуровневых обратных связей. позволяющим ей, в частности, управлять и фактором собственного времени).
Ежели изъять из этой цепочки Промысел Божий, ничего не изменится… Промысел сей — вне всяких цепочек.
Первичность, конечность, каузальность — категории временные и пространственные. А Бог — вне времени и вне пространства, а значит Он — не причина ни чего… В Его власти может быть только то, что находится вне власти пространства и времени. Благодатным личностным началом и тремя ипостасными персонификациями Его наделили по слабости и боязни знать, всё время знать, насколько Он на самом деле безнадёжно бесчувствен, бесчеловечен и оторван от нас навсегда. Иногда нам кажется, будто Он согревает наши сердца, но это только потому, что нам очень бы хотелось, чтобы Бог был именно таким — нашим тёплым, пушистым и ласковым родственником, которого можно приручить и водить за собой на верёвочке… Нам приятно и уютно сознавать, будто мы в этом мире не одиноки, будто во всём есть наш смысл, будто мир лишь по-нашему целен, целестремителен и целесообразен, будто мы рождаемся не просто так, а для вечности и счастья (нашей вечности и нашего счастья) и будто умираем понарошку.
Всё это, однако, и так и не так. Все по-своему правы и в то же время неправы — ни для утверждений, ни для их опровержений в этой сокрытой от нас (от наших рационально-ординарных взоров) сфере не хватает оснований, слишком не хватает. Отсюда и все наши заскоки и перегибы — и в политике, и в религии, и в культуре, и в науке.
Спасает Откровение, которому не нужны никакие специально обусловленные основания, а тем более обусловленные нами…
Живое, здесь и сейчас творящееся искусство всякий раз заново обладает той неудержимо-спонтанной свободой и силой, каких всегда не достаёт лежащей в её основании культуре, ибо культура — это то, что силится обуздать, обездвижить и залить своей смолой, своим цементом буйную стихию природы: искусство же и есть сама природа, но — лишь пока творится. Обретая законченную форму и цепенея, оседая в диахронии культуры, искусство умирает.
Мы знаем по опыту, что слишком многие наши побуждения и соблазны на поверку оказываются мотивированными одними ложными иллюзиями, хотя из того же опыта нам доподлинно известно, что иногда мы всё-таки можем ускользать из-под бдительного надзора пространства и времени, — знать бы только когда и как. Человек по природе своей лжив и любит видеть то, что очень хочет видеть, и в результате зачастую видит то, чего в действительности нет (а есть только в его субъективной реальности): 99% показаний свидетелей явления НЛО оказывается либо самой обыкновенной сознательной ложью, либо ложью непроизвольной, основанной на болезненной одержимости, продуцирующей визионерские слухи…
Главный принцип всякой веры в том и состоит, что она зиждется на принципиально бездоказательных, произвольных допущениях. Но на таковых основано и всякое мышление вообще — так или иначе.
Единства, цельности и постоянства в природе нет, единства, цельности и постоянства хочет человек, хочет так же, как кошка или собака, слон или таракан, ибо всякое единичное природное существо осуществляет себя в сложном противоборстве со всем природным сонмом: сие противоборство порождается генетической программой осуществления данного организма, в котором нет никакого смысла, кроме генетической потребности осуществиться в соответствии со своей генетической программой…
Молодые теологи зачастую начинают с разработки собственной теодицеи (как, например, П.Флоренский).
Физики, офтальмологи и художники знают, что даже цвет предмета есть оптическая иллюзия, психосоматический мираж, а в итоге — предмет веры. Но в этом своём иллюзорном качестве он всё ж таки — тоже — есть. И на том спасибо.
Бог потому и Бог, что не может лишь одного: не быть Богом, даже если Его и нет.
Веры в Божью Благодать жаждет тот, кто хочет затеряться в ней, забыться, заблудиться, убежать от ужаса неведомого, от ужаса бессмысленности, от страха непредсказуемой жизни и предсказуемой смерти, — и чем сильнее он всего этого боится, тем скорее он поверит…
Кто очень сильно хочет увидеть НЛО, тот его увидит — будьте покойны. Кто жаждет и ждёт Откровения свыше — дожаждется, дождётся.
«Стучите, и откроется вам»… Сильнее стучите… ещё сильнее… ещё… ещё… головой стучите, головой…
Единство нашей явной конечности (судьбы) с нашей неявной неконечностью (свободой) делает нас способными к своеволию и творчеству: всякое человеческое творчество слагается из элементов смирения (традиции) и своеволия (инновации), а привносимой в мир новизной оно неизбежно способствует диалектической борьбе и конфликту.
Гений без злодейства (читай: без греха своеволия) невозможен — так или иначе. Когда Н.В.Гоголь и Л.Н.Толстой это поняли, они потеряли всякий интерес к настоящему искусству. Взвалив на себя груз авторитетной нравственной ответственности, груз традиционной морали, они отсекали от себя возможность инновационного своеволия.
Искусство потому и называется искусством, что оно есть дело внеестественное, не только свободное, непринуждённое, но и своевольное, то есть производит то, чего никогда ещё не было в природе, — но богоподобную способность свободно творить даровал нам Господь, сделав для нас сию свободу необходимостью творить добро, красоту и истину: однако ввиду нашей земной ограниченности и несовершенства мы (в том числе и гений) в реализации этой свободной необходимости недостаточно тонки и точны, недостаточно эссенциальны, поэтому в наши творения поневоле закрадываются элементы недобра, некрасоты и неистины, обусловленные неизбежной смутностью всей нашей здешней жизни, нашей экзистенции, которую мы видим «как бы сквозь тусклое стекло (вариант: «через зеркало в загадке«. — А.Л.), гадательно» (IКор., 13:12).
Есть ещё, конечно, сознательные злодеи и сатанисты, грешники по призванию, но и они своего рода обусловленные творцы и жертвы земного своеволия, а в итоге и вышнего Промысла, что обречены, бедняги, совершать всё новые и новые (инновационные) злодеяния, проявляя при этом порой удивительную изощрённость и изворотливость (Иисус без предавшего Его Иуды не стал бы для нас Тем Христом, Который будучи распятым — воистину воскрес).
Всякий гений есть прежде всего гений комплексного наития, интуиции, озарения, откровения, инсайта, то есть гений непосредственного до- и сверхрационального постижения. И в этом смысле, рождаемая им новизна проистекает из проницательности, в наибольшей степени присущей древним и примитивным народам, а также из божественного Логоса как творческого основания бытия. То есть в культурно-историческом плане гений является самым несовременным из всех современных ему, но менее одарённых творцов, ибо он своей творящей сущностью, духом творческого откровения двуедино пребывает в далеко разнесённых друг от друга временах (разнесённых лишь относительно линейной шкалы ординарного исторического времени) — слишком давно прошедшем и слишком далёком будущем. Поэтому, как правило, современники — в упор — его не видят во всей глубине, широте и высоте его гениальности (не говоря уже об иных её измерениях).
Но, с другой стороны, сама природа, само естество не может обойтись без творчества и искусства (какие так или иначе приуготовляет Бог) — в мире нет ничего неизменного (Гераклит прав): мир творится Богом всё время, всегда — и творится вневременно, ибо и само время есть продукт Его миротворчества; Богом творятся все мировые, онтологические структуры, хотя чтобы стать реальными, они должны исходить из неких внеположных им опорных принципов, лежащих в основании всего бытия, а значит эти мировые структуры творятся им не совсем из ничего (ex nihilo).
Всё всегда и неостановимо творится и пересотворяется: всё, что было, есть и будет — всегда, безостановочно происходит, в том числе — здесь и сейчас.
Нашему сознанию сия тотально-творческая каша представляется в виде некоего тютчевского — «древнего» и «родимого» — хаоса (меона), что незримо «шевелится» под явленными нам природными стихиями: однако он вовсе не древний (учение о «начальном» творении есть деизм), а вневременный, и значит, в каком-то смысле, всегдашний, но в контексте всеединства он даже вовсе и не хаос.
Бог в каждый момент времени творит и новые сущности, вещи, и новое время, но творит непостижимым для нас образом, то есть из некоей внеонтологической и межфазово-узловой виртуальной точки…
Да, всё всегда меняется, но в основе сохранения целокупного опорного единства мира стоят божественные законо-мерности количественно-качественных соотношений, количественная сторона которых более доступна нашему культурно-исторически ограниченному познанию, чем качественная. Поэтому посредством интеллектуальной интуиции мы наиболее точно, тонко и глубоко способны постичь последовательные, линейно-количественные закономерности нашего мира, — потому-то сегодня главной точной наукой для нас является математика. Для постижения же качественной стороны бытия мы к интуиции разума вынуждены подключать ещё интуицию души и интуицию духа.
Непосредственно творя абсолютные закономерности относительных закономерностей, Бог как бы оставляет на откуп сим последним запускающие механизмы самоорганизации нашего мира, диалектическая динамика которого — чрезвычайно сложная и многослойная — и составляет сущность дарованной нам свободы, каковую нам надо ещё исхитриться качественно «взять», или же суметь позволить ей «взять» нас…
Бытийно-внебытийная пропасть, разделяющая нас с Богом, делает абсолютно непонятным, как всё-таки могло произойти на земле культурно-историческое явление живого Бога, Богочеловека Иисуса Христа, — ведь Богу для того, чтобы оставаться Богом, нет в этом («кентаврическом») явлении никакой структурно-инструментальной необходимости: сомнения иудаистов в подлинности Мессии поэтому вполне справедливы, но лишь в таком — структурно-инструментальном — смысле. Явление Христа подобно здесь эпатажным инновациям в искусстве.
Естество сего мира непрерывно и непоследовательно творится спонтанным искусством Творца.
Значит Христос есть инновационно-алогический Свет-Логос Бога-Творца, творящего из Себя в Себе как из абсолютной интуиции в абсолютной интуиции, из Духа в Духе (тавтология — алогичный намёк на логическую пропасть меж бытиём и Создателем, которую Его Свет-Логос преодолевает чудовищно решительным и тайным для нас образом, то есть алогическим скачком).
«Свет есть смысл» (Плотин).
Разделяющая нас с Богом пропасть целиком и полностью обусловлена генеральной — рационально-логической — особенностью нашего мышления.
Бог как сверхкосмический и металогический Субъект (но — субъект без объекта) апофатической, отрицательной теологии («Божественное за-Ничто») творит мир как нечто совершенно новое, внешнее и неимоверно, немыслимо (для нас!) отличное от Самого Себя, — новое, внешнее и отличное в смысле полной, абсолютной разницы между Собой и сотворяемым миром, но не в смысле абсолютного отсутствия какой бы то ни было (пусть даже слабой и хлипкой, зыбкой и зябкой) меж ними связи. Связь — есть! Алогическая связь.
Говоря компромиссно-онтологически, Бог является творческим основанием бытия (здесь тайна — скачок через пропасть, «через зеркало в загадке»), поэтому Он есть не наше бытиё, а бытиё-как-таковое, то есть основополагающее, эссенциальное бытиё, тогда как наше бытиё — это бытиё «падшее», экзистенциальное. Следовательно, с нашей, сугубо рационально-логической, экзистенциальной точки зрения — Бога и вправду нет. И связи с Ним нет. Узнать, что Он есть и приблизиться к постижению связи с Ним можно лишь через алогично-эссенциальное преодоление нашей экзистенции с помощью сердца, с помощью души и духа, посредством непосредственно-чувственного и непосредственно-мистического познания, то есть с помощью интуиции чувственной и интуиции мистической. А добытое, познанное этими родами интуиции мы уже потом можем рационально-логически отрихтовать и философски отдискурсировать посредством интуиции интеллектуальной…
Никакого тождества между Богом и миром, Богом и человеком быть не может, поэтому Иисус Христос явил нам Собой сразу две неслиянно-неразрывные ипостаси — Бога и человека: с рационально-логической точки зрения Он — человек, а с металогической — Бог. Но раз человек Иисус может (смеет) говорить от Бога, значит между этими — неслиянными! — ипостасями существует металогическая связь, хотя евангельский Иисус, Который говорит, это, как ни крути, в явленном наличии всего лишь человек (ведь Бог «не говорит»), пусть и исключительный, а именно — наследный и последний посредник, толмач, переводчик, артикулятор Бога на общечеловеческий, рационально-логический язык (другого для нас, в нашей экзистенции, строго говоря, нет).
Однако Бог достаточно всесилен и изощрён, чтобы в неявном подтексте и контексте учительско-пророческого дискурса Иисуса донести до нас то, что мы не способны явно (рационально-логически) понять, но зато способны неявно (металогически) почуять — сердцем: вот почему, адаптируя Себя как Богоадаптера, Иисус говорит нам о без-умии веры, вот почему Его речь зачастую так противоречива, парадоксальна, метафорична, а то и абсурдна — речь, более всего понятная (а значит уже не абсурдная) поэтам, художникам и композиторам, которые в лучшие свои минуты подходят к иррациональному постижению Бога ближе других людей. Впрочем, более или менее близко к такому постижению подходит всякий выпадающий из ординарной культурной обоймы (мейнстрима) человек — всякий маргинал и аутсайдер (художник, посмевший им стать, есть только частный, но наиболее для нас показательный случай такого выпадения).
Зло, гордо и сознательно противостоящее Богу, есть грех. Но зло как динамическое свойство всякой жизни столь же относительно, как пространство и время: то, что с одной стороны может быть злом, с другой стороны вполне может оказаться и даже непременно является добром).
Саранча, являющаяся органической частью сотворённого Богом природного единства и пожирающая поля созревающей пшеницы, совершает бессознательное зло — для человека, который предполагал приготовлять из этой пшеницы хлеб. Хирург от Бога, отпиливающий гангренозную ногу у своего пациента, Провидением Божиим оказавшегося на хирургическом столе, приносит сему пациенту сознательное зло — боль — ради спасения Богом дарованной ему жизни…
Человеку в наличном бытии дарована свобода, включающая в себя взвешивание, выбор и ответственность.
Американский доктор медицины Джек Кеворкян придумал новую область медицины — «обитиатрию«, лечение смертью (эвтаназия). Он способствовал уходу из жизни тех людей, которые изъявляли желание совершить самоубийство по причинам либо психического, либо соматического характера. В конце концов выяснилось, что многие из этих людей были далеко не столь безнадёжно больными, как утверждал Кеворкян, и что он попросту является вполне вменяемым и сознательным убийцей, испытывающим дьявольское удовлетворение от процесса убиения и созерцания агонизирующих тел (13 апреля 1999 года мичиганским судом он был приговорён к тюремному заключению на срок от 10 до 25 лет).
Так зло становится грехом — злом в Абсолюте (но суд над ним вершит не суд земной).
Дьявол — существует: но не буквально, а в виде безоглядной комплексной захваченности, одержимости той или иной — любой — страстью.
Абсолют — это бог математиков и философов, так же как идеал — бог человеческий, «слишком человеческий»: это всё-таки здешние боги, то есть образы, модели, конструкции, посредством которых мы осуществляем своё практическое бытиё. А подлинный, реальный Бог — нереален, то есть Он есть-не есть вне всего нашего и здешнего, в том числе и за-нашего, и за-здешнего, вне посюстороннего и потустороннего, а посему если Он и личность, то не в нашем смысле, настолько не в нашем, что для нас это равносильно тому, что Он внеличностен, внекатегориален, внеонтологичен и пуст — более пуст, чем сама пустота. И недосягаем — даже в мыслях, какими бы великолепно грандиозными и грациозными эти мысли ни были. Поэтому для нас, в общем-то, Его нет.
Мы имеем дело не с Богом, а с порождёнными Им идеальными структурами: мы сами являемся такими (внепространственно-вневременными) структурами, потому-то и ощущаем в себе реальное участие сверхзапредельных миров и сил (впрочем, современная цивилизация и культура у многих из нас чуткость этого ощущения с успехом отбила и свела на нет).
Но в ХХ веке мы, пожалуй, слишком переусердствовали в субъективации и психологизации имманентного нам природного (дикого, неприрученного культурой) сознания, отчего слишком разучились напрямую, естественно и спонтанно ему внимать и доверять, оттого почти и не можем уже считывать из него непосредственно и целостно познанные им факты и связи реальной — неотрефлексированной — действительности.
До крайности усомнившись в самих себе, мы, естественно, усомнились в концах и началах мирового целого, а в конце концов и в Боге…
Отсюда приходим к выводу, что чрезмерная аналитическая субъективация и психологизация сознания чревата распадом духовно-иерархической целостности (и, соответственно, ехидным хихиканьем деконструктивизма и жвачным бесплодием постмодернизма).
Заведомо отрицая в своих построениях самостоятельное (пусть и апофатическое) бытие Бога, бытие идей и смыслов, а также (пусть и запредельную) телеологичность бытия в целом, наука не может совладать с миром, что рассыпается у неё на отдельные бессмысленные подробности, фрагменты, которые никак не хотят слепляться в единое гармоничное целое, и поэтому учёные вынуждены придумывать объединяющие их гипотезы и концепции, каковые не содержат ничего кроме совершенно посторонних, волюнтаристских фантазий, из коих, в свою очередь, учёные путём некоторых перетасовок, рокировок и подчисток порождают всё новые и новые фантазии, когда прежние домыслы либо приедаются, либо обнаруживают свою слишком уж явную несостоятельность…
Выход из этого безрассудно-гадательного тыканья, сводящегося к дурной бесконечности слепого перебора гипотез и теорий, один: в коренном перевороте безумной позитивистско-материалистической методологии с головы на ноги изначальной мировой целестремительности и разумной целесообразности.
А если уж вам, любезные господа учёные, поначалу ещё неловко признать реальность ирреального существования Бога, примите хотя бы изначальную осмысленную неслучайность собственного существования и хотя бы тех окружающих вас вещей, которых вы удостаиваете своим интенциональным вниманием.
Впрочем, в недавно вышедшей книге «Мы верим…» 53 крупных американских учёных, среди которых немало нобелевских лауреатов в области физики, химии, биологии, заявили о том, что зайдя своими изысканиями в слишком уж непреодолимый тупик, вынуждены признать древнейшую гипотезу о Боге истиной в последней и первой инстанциях. К этому осознанию они пришли посредством следующих выводов:
мир слишком совершенен, чтобы случайно возникнуть из хаоса;
теория эволюции до сих пор научно не доказана и не проверена;
животные и человек всегда существовали в сегодняшнем виде;
времени для эволюции не было; геологический разрез был сформирован быстро, в одну эпоху, посредством катаклизма;
мир возник однажды в законченном виде;
жизнь кем-то спроектирована и сотворена.
Эти выводы столь же плоско-рациональны и агностичны, столь же лишены Божьего Света, как и выводы Л.Н.Толстого (хотя и это уже что-то, хоть какой-то сдвиг в сторону осмысления целокупной осмысленности бытия).
Интеллектуальные и духовные искушения изматывают и опустошают сердце не меньше (если не больше), чем физические. Но, может быть, даже полезно, а то и необходимо сохранив себя, через них когда-нибудь пройти, чтобы не в теории, а на практике испытать тот ужас и беспросветно-безнадёжную тупиковость богооставленности, тот хаос метаний от одной соблазнительной симпатии к другой, чтобы наконец возжаждать ясной и чистой любви, любви поверх очевидностей разума, что не родится без обоюдосогласной встречи гармонии всего миропорядка, гармонии предустановленной с гармонией, таящейся в глубинах истомившегося в духовном сиротстве сердца… И тогда вся бестолковая нелепость и хаос жизни начнут вдруг приобретать самостийное единство и диалектически стройную струйность своих принципиально непреоборимых противоречий…
Только тёмный, слабый и мнительный правитель может требовать от своих подданных беспрекословного, слепого подчинения и грозить им всевозможными напастями, ежели они посмеют усомниться в его богоданном могуществе.
Всевышний, ежели Он есть, вряд ли настолько же тёмен и глуп, как этот вполне земной и по-земному понятный правитель…
Человеку самому давно пора поставить себя на место: он и не сверхживотное, и не сверхчеловек. Человек — «культурное животное», животное со своим особенным языком и своими особенными, творческими, возможностями, свойственными его виду, а по сути — последней и честной сути — он просто другое животное, такое же другое, как кошка по отношению к воробью, или воробей по отношению к таракану: у каждого из этих животных свои языки и свои особенные возможности.
Три дня и три ночи Сузукар, Курослеп и перс Мегазаб, время от времени сменяя друг друга, пытались добудиться Дергабула и его, казалось навек сломленных вечным сном, соратников — трясли их за плечи, хватали и дёргали за волосы, уши и носы, хлестали по щекам, щекотали им пятки и бока, — и сами почти потеряли счёт всякому времени за этим бессмысленным, как теперь выяснилось, занятием…
Дойдя же до полного исступления и еле держась на ногах, они к утру четвёртого дня сумели-таки осознать, что потеряли всякую способность к какой бы то ни было разумной деятельности, после чего, отложив принятие решения на неопределённый срок, дружно, хоть и не вполне уверенным шагом, отправились в верхние покои — отсыпаться… Но сон их был зыбким и тревожным — втайне от себя они невольно опасались, как бы и их не сломило ненароком то же самое непробудное забытьё…
Но очень скоро, тяжело дыша и размахивая руками, со своей лежанки вскочил взмокший Сузукар, которому вдруг приснилось, будто гигантский таракан, подобно вурдалаку, вцепился ему в горло, прогрыз в нём страшную дыру и, сладострастно урча, лакал из неё обильно хлещущую кровь…
26.11.93 (01-00)
Василий Захарченко во вчерашнем «Труде» пишет, что американские исследователи, используя сверхточные весы, обнаружили потерю веса у умирающих людей в момент их смерти в пределах от 2,5г. до 7г. Французский врач Ипполит Барадюк с помощью специальной фотоаппаратуры сделал серию снимков «души», покидающей умирающего. В этом же русле успешно работают и наши питерские учёные…
12 декабря — выборы в госдуму, федеральное собрание т референдум по новой конституции. Предвыборная кампания набирает свои назойливые, на все лады ревущие обороты. По нашему округу баллотируется некий бизнесмен (водочный король) Скорочкин, который завтра будет выступать в ДК «Старт», где он устраивает распродажу ТНП по сниженным ценам и бесплатный концерт группы «Доктор Ватсон». По телеку состоялись развлекательные выступления государственных оригиналов — Жириновского, Травкина и Говорухина, — смачно и вполне по-русски клеймивших нынешнюю власть и своих соперников… И вчера обиженный Ельцин, предупреждая подобные выступления, не преминул пригрозить, что такие, дескать, неэтичные действия будут впредь караться снятием с эфира и отстранением от выборов: президент хочет лишить подопытный народ его последних развлечений…
Вчера я получил неожиданное письмо от ранее упоминавшегося Жени Тюрина. Он предлагает мне свою дружбу, хвалит книжку, вспоминает наши многочисленные разговоры о литературе, о романе — каким он должен быть и как его писать. «Сейчас лихорадочно пишу роман» — сообщает он и спрашивает, приступил ли к своему роману я, который прожужжал ему все уши о том, как начал я что-то ковырять, копать и структурировать… Пишет, что «земную жизнь пройдя до половины», пора бы нам уже выходить на большую дорогу: «На Букер, на Букер, Андрюша, давай напишем что-нибудь»…
Это наивно, конечно, и смешно: на премию Букера выдвигаются уже достаточно известные имена. А чтобы сделать себе имя, надо печататься в престижных изданиях, а если не печататься, то изнурительно вращаться в сугубо определённых кругах, мелькать мотыльком егозливым — явно или опосредованно заниматься фабрикованием своего имиджа, своей легенды, невероятных о себе слухов. Для этого лучше всего жить в центре (во всяком случае — культурном). Небезызвестный мне Иван Новицкий затрачивает на всё это огромные усилия, но на него, беднягу, жалко смотреть. И скучно.
Время это (свойственное человеку) восприятие бытия как про-странства (странствия, протяжённости). Время есть трансцендентальное (со-)знание, тройственное (через прошлое-настоящее-будущее) рас-познавание жизни-смерти, невольно противящееся абсолютной (а значит и беспричинной) спонтанности существования. Поэтому наше сознание искусно (искусственно) выискивает в окружающем вехи-закономерности, через которые непрерывно соотносит это окружающее с собственным существованием и сплетает (вы-думывает), ткёт из этих непрерывно подтасовываемых соотношений его (существования) ущербно закономерныйобраз (легенду, прозу, ткань).
Пытаясь преодолеть старую метафизику, субъективную односторонность человеческого мышления, мы пробуем взглядывать на мир не-человеческим, за-человеческим оком, оком некоего камня, т.е. более (по возможности) объективно, что, собственно, тоже не исчерпывает (не вы-черпывает) всей множественности заключённых в бытии смыслов (всей полноты).
Человек — трагичен. Но его (и его мышления) спасение (выход из трагизма разорванного бытия) — только в непрерывном (снова и снова) перевоссоздании, переобновлении, только в творчестве, что примиряет постоянство и текучесть, объединяет всё со всем, что прозревает непротиворечивость в противоречивых проявлениях бытия, закруглённое единство сиюминутного в вечном и вечного в сиюминутном, т.е. (другими словами) единство Мира в Боге и Бога в Мире (Универсум).
Выходит, без метафизики (без объединяющего порыва «поэтического» прозрения) не обойтись, — но дело в том, что, отбрасывая, преодолевая прежнюю, устаревшую, закосневшую метафизику, мы всякий раз создаём новую метафизику, т.е. мы всякий раз заново (в новых условиях) переосмысляем существующее (мир, человека, Бога) как целое по отношению к бытию.
А ведь некоторые поэты давно уже обогнали в этом прозревании самых великих философов…
5.11.93 (01-45)
Интересен сырой, разлаписто-раздрызганный текст, пребывающий в состоянии текучего становления, интересно — откуда что выплетается; а наждачно отредактированный, обструганный и привычно прилизанный текст блюдёт правила приличия, не имеющие ничего общего с собственно творчеством как процессом непосредственного сообщения с запредельным (такой текст подобен человеку, не имеющему привычки носить галстук, которого пригласили в старый добрый советский ресторан, — сей человек всё-таки вынужден затягивать шею ненавистной удавкой, т.к. швейцар ни за что не пропустит его внутрь приличного заведения без того атрибутивного аксессуара, каким в числе иных является и галстук).
А художество как ремесло заключается не в умении редактировать, а в умении вызывать и поддерживать в своём сознании (и во всём организме) такие — психологически промежуточные — состояния (родственные состояниям релаксации, медитации, суггестии, сомнамбулизма), при которых произведения выползают на свет органично, естественно, непреднамеренно, без чрезмерной натуги, способной в зародыше убить нарождающееся из мрака существо, нередко неведомое и самому демиургу…
Вот и Федерико Феллини тоже почил (проживши всего-то на год больше Юрия Михалыча)… Я у него смотрел только «Ночи Кабирии», «Джинджер и Фред», «8,5», «Амаркорд» и «Репетицию оркестра», но читалсценарии почти всех остальных фильмов…
Его фрагментаризм мне оченно мил, а всякий истинный поэт на него (фрагментаризм этот смый) неизбежно обречён: эпизод к эпизоду, эпизод к эпизоду, да протаскивай в подспудье ненарочитый лейтмотив… Обожаю «Репетицию оркестра» — фильм о том, как снимается фильм о репетиции оркестра. Славная штуковина. Приём шекспиро-гамлетовской «мышеловки». Этим приёмом многие пользовались (пьеса в пьесе, роман в романе, рассказ в рассказе). Герой лучшего романа Юрия Трифонова «Время и место» — писатель, пишущий роман о писателе «Синдром Никифорова», который есть «не просто роман о писателе, а роман о писателе, пишущем роман о писателе, и даже более того — роман о писателе, пишущем роман о писателе, который тоже пишет роман о писателе, который в свою очередь что-то пишет о писателе, сочиняющем что-то вроде романа или эссе о полузабытом авторе начала девятнадцатого века, который составляет биографию одного литератора, близкого к масонам и кружку Новикова». Зеркальная перспектива… Эксперимент с пространством-временем, которое текуче и неуловимо, одновременно в непрерывном становлении и исчезновении: тайна жизни и смерти заключена в ещё большей тайне пространства-времени, бытия и времени. Хотя «над высоким наблюдает высший, а над ними ещё высший» (Ек., 5:7).
