Благочестивость и бунт во Христе

Впрочем, наши заурядные земные реакции на заурядные земные закономерности вполне заурядны и закономерны, но однако вполне простительны, если мы, чуть погодя, осознаём их примитивно-всё-таки-телесную и горизонтально-морализаторскую природу. Не стоит нам при жизни бояться быть живыми, но только не мешало бы при этом сознавать свои живые возможности и пределы, быть в меру смиренными, но без упёртого мазохизма самоедства, а уж в онтологически созидательном творчестве, когда от нашей доброй воли зависит добрый результат, вольны мы посягать на что угодно…

Присущие нам здоровый юмор, экзистенциальный закал и русский, а может и не русский вовсе, а художественно-поэтический, «пофигизм» позволяют нам не тратить понапрасну отпущенные Господом силы и время на потуги изменить то, что нам ни в жисть не изменить, тем более если это «то» находится в стороне от наших природных, а значит богоданных, интенций..

Здоровый юмор и здоровый «пофигизм» есть русско-языческий ответ немецко-языческой «воле к власти» Ф.Ницше: типичный немец (в отличие от Ф.Ницше) всерьёз и своевольно наращивает, присовокупляет, туповато-арифметически, линейно-прогрессистски умножает, усложняет, овнешняет и романтизирует сущности; русак же только делает вид, что наращивает и присовокупляет, а на самом деле вверяется судьбе и Провидению, а если что и нарастит, и умножит, то ненарочито и почти случайно, — он ходит вахлаком по кругу (отчасти он индус) и не строит башню прогресса, а снимает её лобовые, прямолинейно-евклидовские порывы, притормаживает, скругляет и лукаво заморачивает их (ср. «ихнюю» готику и «нашенские» византийские, лукаво-луковые маковки), и в результате не умножает сущности,  а сокращает, упрощает, овнутряет и оголяет по их собственному онтологическому праву.

Да, как ни странно, сухопаро-деловитый А.Штольц — в результате, «на выходе» — романтический прогрессист, а неподъёмно-тучный И.Обломов — онтологически-антический буддист: первый наивно рвётся («дрангирует») всё выше и выше, к сверхчеловеческому, то есть не ждёт милостей от природы, а второй — врастает в землю, но не самовольно, а естественно и безучастно; первый — культурно-исторический, цивилизаторский тип, второй — внеисторический, стихийно-природный.

Наши марксисты-ленинцы пытались, конечно, посредством русской трёхлинейки привить нас к немецкой ветви линейного прогрессизма, вполне по-русски, правда, » трёхлинейно» опростив исконный марксизм (до «трёх источников и трёх составных частей»)… Но ничего, как мы теперь видим, у них не получилось: после второй мировой войны в народе начался неизбежный процесс подспудного рассупонивания…

«Средний» немец выражает, актуализирует себя через деяние, а «средний» русский — через спонтанное слоняние меж деянием и недеянием (меж Западом и Востоком).

Новый Завет по своему содержанию целиком и полностью — «отсылочен»…

Новизна содержания всегда относительна, релятивна — подлинная новизна является всегда новизной формы: именно эту новизну принёс Христос. Не без помощи своих апостолов и евангелистов. Произошёл скачок — переход горизонтально-информационного количества в вертикально-энергетическое качество, плюрализма содержаний и форм в единство формы и содержания, дионисийского пиршества учений, философий, религий и культов в аполлонийское опрощение универсалистской монорелигии (Бог в своих трёх ипостасях многорук, аки Шива).

Новизна формы есть новизна качества. Форма энергийна — синергийна.

Если форма не выхолащивает своего содержания, она не явна и не наглядна — не видна и «дремлет» в явном и наглядном содержании. Выхолащивание конкретного содержания сводится к его тропизации, метафоризации — поэтизации.

Конечно, лишь в строго определённом и узком контексте мы можем позволить себе сегодня противопоставлять что бы то ни было чему бы то ни было, а тем более «русопятчину» — «неметчине»… Как в своё время В.В.Розанов, поначалу противопоставляя «русское» «еврейскому», потом поневоле вдруг начал отыскивать в них немало близких и родственных черт, так и мы можем теперь говорить о том, что, ежели немца поскрести (предварительно перекрестившись), то в его культурно-языковых и языческих корнях мы обнаружим много чего для себя близкого и родного… Слава Богу, время подобных увлекательных сопоставлений и противополаганий, кажется, проходит. Культура проходит, история: эта культура, эта история. Этот эон. Ну и мы, конечно, тоже — проходим (по Талмуду). А отсюда следует, что ничего не проходит, и мы не проходим. Только разговоры разговариваем: а куда бы нам поместить «Я», самость, дух? А помирать ли нам или во что-нибудь, в кого-нибудь перевоплотиться?..

Парадокс — и проблема — в том, что реальное духовное усилие не может быть принудительным (в том числе и самопринудительным) ни при каких обстоятельствах, никогда и нигде (хоть ты лопни): и сие славно.

А это ведь значит, что высокую духовность и благородную нравственность невозможно привить, воспитать, если человек уже с ними не родился: их можно только простимулировать, пробудить от имплицитной спячки. их можно выявить, эксплицировать, им можно дать возможность спонтанно автогенерировать, освободив их от излишней нагруженности, заваленности обстоящими чертами и свойствами, позволив им стать наконец полноправными психическими доминантами…

С тем же успехом, с каким мы рассуждаем о пресловутом русском инфантилизме, мы могли бы рассуждать об индуистском, или перуанском, или афроамериканском инфантилизме.

Разные люди и разные народы находятся на разных стадиях онто-, фило-, это- и этногенеза. Культурные, исторические, географические, психосоматические и иные факторы через сложную систему обратных связей влияют (всё-таки влияют!) на природную интенциональность человека. Поэтому если человека долго и упорно бить по голове и говорить ему при этом, что он свинья-свинья-свинья, то через какое-то время от этого человека родится свинёнок с головой в форме наковальни.

Отрицательные обратные связи вносят в систему аккуратные поправочные коэффициенты, способствующие приспособлению системы к изменяющимся условиям. Положительные обратные связи включают механизмы самоуничтожения системы, которая после этого «идёт вразнос» (по принципу «домино»).

Поэтому, конечно, как бы мы ни брыкались, жить в обществе и быть свободным от него нам не удастся (даже в отдельно взятой голове). Другое дело, что некоторые виды человеческой деятельности (философия, искусство) интенционально призваны располагаться к обществу (культуре, истории, политике) если не в прямой, то в косвенной оппозиции, а то даже и в третьей позиции (на месте «исключённого третьего»).

За последние 200 лет мы, конечно,  изрядно подразмазали реальность — совсем не осталось ничего конкретного, прямого, ясного и твёрдого. С другой стороны, это был неизбежный, закономерный и нужный процесс (как, впрочем, и всякий процесс вообще) — процесс размазывания белого чаплинского торта по разноцветной физиономии обескураженного мира.

От нашей воли к чему бы то ни было — то ли к жизни, то ли к власти, то ли к смерти, то ли к вечности посредством то ли жизни, то ли смерти — не зависит ничего, даже сама эта воля, которая заведомо не наша, потому что здесь нет ничего нашего, да и нас, полагающих себя в пределах занятого нами места, тоже нет как нет… Нетути нас в нашем полагании — физкульт-привет! И здравствуйте, товарищ Гераклит — наш своего рода средиземноморский буддолог!..

Но теряя ядерные сущности и очевидные предметности, мы обретаем условные связи, закономерности, структурности и системности.

Запад, хоть и шёл своим путём, путём модернизаций и постмодернизаций, так ли, сяк, но замкнулся уже с древнейшим Востоком. Разные пути ведут к вершине, но вершина — одна.

Видно, надо было волить и володеть, верить и видеть, чтобы, растеряв и расхотев, разувериться и узреть — слепую пустоту прозрения Пустотой, неуместно, без-местно взирающей на наш структурно-временной союз, весёлый и отчаянный союз бытия с небытиём…

Заурядная, обыденная благочестивость, подобная примерной успеваемости школяра, бездумно зубрящего науки, подозрительна и скучна, а на поверку — лжива.

Такими скучными благочестивцами были друзья богоборца Иова, призывавшие его к смирению, — Элифаз, Вилдад и Софар.

Но Иов бунтовал на Бога дикетически, справедливо — Бог это оценил и восстановил справедливость, то есть вернул Иову несправедливо отнятое Им у него добро («кого Бог любит, того и наказывает»). А благочестивым друзьям Бог посетовал, но не за благочестивость их, а за благочестивость не по делу, не к месту. Так что мораль сей притчи такова: всему на земле своё время и место (см. Екклесиаст). Смиряйся, но достоинства не теряй: как генерал Карбышев и рядовой Соколов (из рассказа М.Шолохова «Судьба человека»). Как Ф.Ницше, который своим богоборчеством христианства не только не поколебал ни на волос, а наоборот так его углубил и раздвинул, что для нас он сам уже стал почти христианским пророком. Ницше — это Иов сегодня, сегодня, когда мы окончательно разбазарили методологию универсализма Античности и Ренессанса, когда мы не только не можем осилить собственную реальность в науке и искусстве, не только не можем взять и выбрать бескомпромиссно перевоссоздающий её целостный путь, но и саму эту реальность до того уже раздискурсировали и раздеконструировали, что она растворилась у нас между пальцев. Так мы дошли до лицемерного пацифизма и вялого плюрализма…

Вот только Ф.Ницше был, пожалуй, слишком ослеплён и одержим яростным пристрастием и предвзятостью поэта-демиурга. Такое лихое размахивание саблей, такое безоглядное бомбометание чреваты невольным упрощением и извращением атакуемого объекта, если он к тому же ещё так внутренне глубок и сложен, а снаружи столь обманчиво очевиден и прост, каковым и является как раз христианство во всём его богатейшем изводе, вбирающем в себя всю отстоявшуюся мудрость Востока и Средиземноморья. Но Ф.Ницше, выросший в семье протестантского священника, критикански упрощал уже упрощённое христианство М.Лютера, и даже не самого Лютера, а задогматизированного, слишком уже заортодоксаленного Лютера, в невыносимо строжайшем духе которого и воспитывали (затюкивали) будущего бунтаря.

Жестокий отец, да ещё и священник… — психоаналитический диагноз очевиден (вытеснение — замещение — проекция — Эдипов комплекс).

Как раз ведь после М.Лютера пошла эта зацикленность на безумной и слепой вере — на этот лакомый крючок попались многие (С.Киркегор, Л.Шестов и др.). Главное верить — остальное неважно (а остальное — это здравый разум и реальные плоды повседневной жизни): верь, и делай, что хочешь, — вот главный постулат Лютера (у которого тоже ведь свои громы и молнии имелись, он ведь тоже бунтарь). Ницше же воспринял это, как главный постулат и ап.Павла, и всего христианства. Однако апостолы пишут ясно: «…как тело без духа мертво, так и вера без дел мертва» (Иак.,2:26). «А теперь пребывают эти три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше» (IКор., 13:13): т.е. любовь больше, важнее, чем даже сама вера…

Из Библии можно, конечно, понадёргать цитаты, подтверждающие любую концепцию, но только для этого придётся извратить само христианство во всей его органически антиномичной целостности.

Бестолковая, без-рассудно-оголтелая вера — это всё-таки и вправду болезнь, одержимость, слепая животная страсть. Нынешние протестантские боссы на своих грандиозных шоу доводят толпы своих адептов именно до такого состояния. Впрочем, ортодоксальные главари ничем не лучше, когда бросают свои тупоголовые орды на поля кровавых религиозных сражений.