Бомжары ютятся в подъезде у нас —   вонючие тихие сапы:   кому-то, выходит, живётся подчас   хужей, чем евреям в гестапо…     Лихие морозы их гонят в тепло   от тех теплотрасс и помоек,   где нам, респектабельным, быть западло   и дух бесприютности стоек.     Но, чистеньким, нам от сумы и тюрьмы   совсем зарекаться негоже,   хотя, коль придётся, мы ляжем костьми   за то, что нам жизни дороже.     Родную усадьбу оставил Толстой…   Но что, привередливых, тёртых,   заставить нас может оставить пустой   привычную зону комфорта?..

 Бежал и бежал я по полю,   ошмётки мыслишек тупых   круша, дабы оные боле   меня не лупили под дых,     чтоб я не метался недужно,   а был по-буддически прост   и силы свои ненатужно   пускал исключительно в рост.     Чтоб жизнь не сгинела напрасно,   ослабь свою хватку, дружок,   узришь настоящее ясно,   покуда живёшь ты не впрок.     А коли ты копишь заначку   на чёрные дни в закрома,   ты будешь, как раб, на карачках   и жизнь твоя будет — тюрьма.     Бежал и бежал я, теряя   пристрастия, родину, дом,   околицей горнего рая,   неведомой силой ведом…

Христос на кресте улыбался   и даже смеялся почти,   Христос на кресте догадался,   что смерть — это радость: учти.     И крест свой нести — не работа,   не рабская то бишь стезя,   а неба святая забота, —   а небо неволить нельзя.     Оно говорит тебе — накось,   поклюй этих зёрен щепоть,   прими свою меру, как радость,   до преображения вплоть.     Плыви судьбоносною птицей,   на Бога во всём положась,   довольствуясь малой крупицей   и не уповая на власть.     Проткни расфуфыренный шарик   пустых самомнений иглой,   чтоб в жалких останках нашарить   свободы простецкий покрой.     Ей-Богу, не парься, голубчик,   попробуй, срываясь в пике,   отдать Пугачёву тулупчик   и выйти в мороз   налегке!..

12.11.2010

Самозабвенные белые мухи   падают с неба, узоры плетя,   штопают наши прорехи, прорухи,   нежно баюкают раны, хотя    стоит из тёплого дома наружу   выйти, шагнуть в холодрыгу, в народ,   прямо в промозглую грязную стужу —   бесом покажется белый разлёт.     Аляповатые снежные бредни,   не дорешив холодильный бином,   падали ниц, пропадали намедни   в воздухе околонулевом.     Осень брыкается, песенка спета:   впав оголтело в блистательный риск,   белой завесой посланники света   бились об землю и таяли — вдрызг!

Я встречаю восход молодого светила   в диком поле за городом и на бегу,   и во мне просыпается вешняя сила,   на которую я положиться могу.     Я не знаю, кто я, когда я выбегаю   на предутренний холод собачьей тропы,   ведь и смутное небо, земли достигая,   не уйдёт предначертанной свыше судьбы.     Мы — всего лишь безличные силы природы,   волновое кружение вышних программ,   подневольные отпрыски сонной свободы   и простора, открытого диким ветрам…

Становясь понемногу буддистом и йогом,   на былое своё ты кладёшь с прибором,   оставляешь привязанности за порогом,   у себя из-под ног выбивая опору.     Выбивая культуры, литературы   зело твердокаменные столпы,   в направленье текучей природы-дуры   поневоле свои направляешь стопы.     Научаешься свежим и бдительным оком   безрассудно выцеливать «здесь и теперь«,   отсекать суету, бытовую мороку,   быть живым и пустым, не бояться потерь,     пробуждаться от спячки слепой, отрекаться   от постыдного эго, трухи головной   и по мере течения дней изменяться,   дабы не спрессоваться в родной перегной…