Славная Наденька Ш. кормила меня презентационными бутербродами, и я, польщённый лукавой её лестью и многочисленными расспросами, рассказывал ей историю своей жизни и своего мировидения…
Но самое странное заключается в том, что основным знаковым символом, пронизывающим всю эту мою изрядно, в общем-то, сумбурную болтовню, явилось одно слово — физика. Нет, я. конечно, всегда знал, что слово это значит для меня нечто куда большее, чем оно значит в действительности… Но тут я вдруг (как это обычно у меня и бывает), как бы услышав себя чужими (хотя в данном случае и не совсем чужими) ушами, наиболее голографически осознал, что слово это не просто слово, а мой, достаточно уже созревший, термин (родился-то он давно, а вот созрел только теперь).
Физика… Да: порядок вещей и связей.
23.08.93 (23-45)
Очередной кризис индивидуального творческого мировоззрения. Ищу новые подходы. Новые полюса. Ориентиры. Но… Облазил сегодня ключевые книжные точки Москвы. Целых два часа шерстил книжный салон «19 октября» на Полянке (1-ый Казачий переулок), где собрана самая, можно сказать, «сливочная» литература, но нет, ничего для себя на сегодняшний момент подходящего не нашёл — ушёл с пустыми руками и унылой башкой. И в других магазинах ничего не унюхал такого, что хоть как-нибудь потрафило бы моим бессознательным внутренним позывам… И уехал бы сегодня ни с чем, если бы не урвал с развала издательства «Гнозис» (что у «Прогресса» на Зубовском бульваре) «Дао Дэ Дзин» товарища Лао Цзы: это я ещё пока могу читать, и даже смаковать узнавательно... Дао. Природа вещей. Порядок вещей. Физика Дао. Дао-физика. Дао. Да. Остаётся делать Дао. Да. Дзуйхицу.
24.08.93 (23-50)
Не особливо озабочен я тем, чтобы читателя развлечь — немало тех, кто способен и призван делать это куда как лучше меня, для которого литература не цель и не средство, а, скорее, мера молчания, а если и средство, то такое, каковое споспешествует разве что вялотекущей борьбе с текучестью кадров, ускользающих из рук, аки влажные юркие рыбы…
Литература — это, может быть, привычка к особого рода психологическим напряжениям и разрядкам, которая (привычка) становится попросту образом жизни. Кто уже привык, втянулся, тому уже не выбраться. А дело-то это, в общем, во многом довольно нудное. И во многом же, конечно, неблагодарное — последнее, впрочем, являет собой, как ни странно, обстоятельство достаточно благотворное: корыстолюбцы постараются найти занятие повеселее и повыгодней.
Прожив одиннадцать лет в северокавказском Моздоке, имел возможность изучать жизнь мышей, их обычаи и повадки: со временем перестал их безжалостно уничтожать, а научился как-то с ними уживаться и даже — общаться…
Теперь же, возвернувшись на подмосковную родину и вступив во владение общажной каморой, впервые близко познакомился с живучей жизнью (!) тараканского племени, с которым тоже пытался поначалу бороться...
Ах, тараканы, их полюбить нелегко: хорошо хотя бы, что начинаю уже как будто избавляться от чувства непростительной к ним брезгливости (и ведь есть у меня прецеденты — я, например, буквально обожаю пауков, а к мухам и комарам отношусь совершенно спокойно)…
Они — обычные, совсем даже и не зловредные, насекомые со своими интересными — тараканьими — особенностями.
Мыши, существа, конечно, более интеллектуальные (с человеческой точки зрения) — различают оттенки человеческой речи, любят мягкую, спокойную музыку… А тараканы — у меня ещё будет немало времени, чтобы достаточно их изучить.
Пока я во всяком случае понял, что их большие усы — неспроста: ими, ввиду, может быть, слабого зрения и слуха, они «видят» изменения в окружающей среде (колебания воздуха, его химического состава, тепла, теплорода, электромагнитного поля, других видов энергии)…
Короче, одни сосуществуют с одними синантропными животными (собаками, кошками, рыбками, попугаями), я же с другими — с домашними своими таракашками.
Вот они, братишки, ползают по стенам, шевелят славными усиками, и я приветствую их с улыбкой:
Но надобно ведь и на жизнь зарабатывать. На хлеб, на чай, на курево. Хотя бы. А впрочем, чёрт со всем этим…
Очередное ощущение этого странного права отдавать всё, всё целиком на откуп судьбы появилось у меня сегодня на прохладном (уже) пляже, где я заново рождался (почти по-афродитовски), выходя из воды на берег после часового заплыва по периметру главного озера и удовлетворённо косясь на свою мощно вздымающуюся грудь — грудь Геракла...
Изрядный ветер и почти непрерывные облака, скрывающие и без того уже нежаркое солнце, обеспечивают некоторую меру пляжной пустынности, но, плывя вдоль берега, можно по очереди разглядеть немногих смельчаков, эту меру сиротливо уменьшающих.
Чуть не половину пути пришлось бороться с ветром супротивным. Большущая тётка в красном купальнике и огромной белой шляпе разочарованно шаталась по берегу — не успела, бедная, подзагореть в прошлые тёплые деньки, хоть их немного было, совсем немного, — а у тётки сии деньки какими-то, видать, важными заботами (а может, и не такими уж важными) заняты были подчистую… Три худосочных пацанёнка, жрожа и нервно хохоча, бултыхаются в вожу… Влюблённая пара средних лет исходит в ласках под укромной сосёнкой…
И уже у финиша: три совершеннолетние девахи с визгом бросаются в воду, а оклемавшись, степенно плавают — наблюдают за одиноким бородатым пловцом (похожим за Геракла), энергично завершающим свою, одному ему известную, дистанцию…
Примеры контрастной и, что особенно важно, остраняющей детали, раздвигающей, углубляющей контекст любой сцены, отчего она (сцена) становится метафорой, бликует, множитсясмыслами и при случае может послужить объектом для искусства (примеры подлинные, подсмотрены лет семь назад, тогда же записаны на случайных клочках и недавно обнаружены мной в архивном беспорядке):
1) Ария в ночи
Иду в ночи один по городским задворкам. Навстречу — два мужика бухих, обнявшись под луной, горланят что есть силы в небеса знаменитую арию варяжского гостя «Не счесть алмазов в каменных пещерах» и что самое интересное — верно попадают на нужные ноты: чистая правда.
2) Передел мира
Детишки играют в ножички. Земляной круг поделён ими на сектора — СССР, Англия, США, Германия… Чей ход?..
13.08.93 (01-20)
Между прочим, рассказывает Ермоген, захрустев молоденьким лучком и продевая свой ехидно писклявый голосок скрозь этот смачный закусочный хруст, между прочим, через два с небольшим годочка после того, как я возвернулся из северокавказской ссылки на родные среднерусские просторы (когда это вот водка стоила, между прочим, в сто раз меньше нынешнего), я получил серию телепатических сигналов от своей старой тамошней подружки (к тому времени почти уже мной подзабытой). Так вот, я послал ей в ответ серию ответных сигналов, в том смысле, что салют-салют, желаю здравствовать и прочая воздушная чепуха…
Но этого ей показалось мало, ей предстояло тогда сделать судьбоносный выбор, а моё существование на этой планете этот выбор несколько затрудняло… Повторяю, несколько… Наливай! Хорош! Чокнемся. За все случайности любви!.. Лучок закончился и закусывать пришлось прозаическим, но от того не менее дорогим, хлебушком… Ха, продолжал Ермоген, тогда я срелаксировался, а точнее, впал в затяжной медитативный транс и в результате телепортировался на пару часиков в те самые покинутые мной края, встретился с покинутой подругой, выходи, говорю, замуж, обо мне не думай, так и быть, — короче, благословил… А вот обратно телепортироваться не смог. Пришлось занимать денег и целых тридцать пять часов трястись на поезде. Пока до Москвы добрался, чуть с ума не сошёл от жары и скуки! Правда, познакомился в дороге с одной… Но это уже другая история…
Бойцы вспоминают минувшие дни, кто сколько штук врага убил…
По телеку ветеран войны вспоминает то ли Курскую, то ли ещё какую битву, как в одном бою подбил четыре танка… Подвиг героя… Привычные всем кадры…
Но ведь вот хотя бы с христианской точки зрения что получается: человек убивает человека — правого али виноватого… Даже если убивает в целях самозащиты, всё равно ведь — убивает. Смертная казнь тоже ведь — убийство, как бы ни был плох преступник...
Всякое убийство (в том числе и убийство комара) нарушаетгармонию мировых сил. Хотя героя войны как будто и не приходится винить, а винить приходится государство, культивирующее воинственный патриотизм…
8.08.93 (21-57)
Ну вот — послушался голоса свыше — ушёл из союза литераторов, и ушёл, пожалуй, в самый нелёгкий для него период борьбы за элементарное выживание: именно это и мучает. Но — никому не желаю зла.
Ещё утром, когда ни сном ни духом не подозревал, что вечером могу положить на стол Д.Ю. заявление об уходе. Ещё утром, когда шли с Изосимом на электричку, я увидел весь окружающий нас мир (деревья, небо, воздух и т.д.) в совсем каком-то ином, новом свете и вдруг сказал:
«Сегодня всё изменится, вся жизнь моя изменится«…
«Почему?» — спросил Изосим.
«Мне так кажется, — ответил я, — потому что всё вокруг теперь другое, и глаза мои другие»…
А вечером я вдруг вспомнил о том, что сказал утром, и понял: да, это действительно голос свыше, и вдобавок — голос-то голосом, но не всегда он к месту, не всегда кстати, то есть, иными словами, что-то строя, он разрушает и что-то разрушая — строит. Впрочем, это элементарная диалектика.
10.08.93 (03-08)
А пару недель назад был ещё один знак, упреждающий поворот судьбы: моя славная восьмилетняя племянница, говорит Елпидифор, Катрин вздумала играться моими уже изрядно длиннющими к этому времени волосами — то чесала их гребнем, то плела косички…
А потом вдруг предложила мне сделать короткую стрижку «по моде», и я (Елпидифор беспомощно разводит руками) безропотно согласился и отдал свою дынеобразную главу во власть маленьких чудесных ручек, каковые, вооружившись ножницами, в мгновение ока и без колебаний оттяпали мне мою изобильную растительность до основанья… А затем уж я почуял обновлённым мозжечком лёгкое колыхание судьбоносных крыл…
Что ж, резюмирует умилившийся Елпидифор, устами (то бишь ручонками) младенца глаголет, как говорится, ясно что… Вот такие, братцы мои, пироги.
Человек, лишённый системы духовных координат, пребывает в смуте, не отдаёт отчёта в собственных — некоординированных — побуждениях и действиях и мечется меж тысячью осколков своей вдребезги расколотой и разбросанной самости.
Да, на сверхчеловеческую ледяную вершину божественной полноты восходят единицы отважных героев («мало избранных«); да, дерзающие восходить вслед за ними рискуют сорваться; но те, кому не дано увидеть ни этой сияющей вершины, ни восторга весёлых небес, обстающих ея, тот обречён прожить всю жизнь, уткнувшись носом в пыль земную. Впрочем, юродивые, шуты, скоморохи и множество иных (инаких) своеобычных старателей Духа, не брезгуя и в пыли избарахтаться, свои пути к Нему находят; да и Сам Спаситель был не брезглив, и явился Он к людям не в царском величьи, а в умалении и простоте.
«Дары различны, но Дух один и тот же; и служения различны, а Господь один и тот же, и действия различны, а Бог один и тот же, производящий всё во всех» (IКор., 12:4-6).
Хоть восходящий к невозможному и вечному и сбрасывает (обрезает) с себя балласт возможного и преходящего, он за своё высоко-мерие удостоится ещё от Господа высшей меры наказания: кого Боглюбит, того и наказывает; кому много дадено, с того много спросится.
Таковы некоторые антиномии христианства; собственно, это антиномии не христианства как такового, а самого бытия, в котором христианство онтологически себя реализует.
Такие роскошно великие кощунники и еретики, как Ф.Ницше, Дж.Джойс, Г.Миллер, взращены на густом и щедром бульоне того, ещё не оскоплённого лукавым гуманизмом, христианства, основы которого они в результате не только не расшатали, а наоборот — укрепили и углубили.
Полярныепротивоположности онтологически оправданы друг в друге. Христианство даёт миру ультимативную координацию и размерность во Христе: «всё из Него, Им и к Нему» (Рим., 11:36).
Гуманизм не выдержал испытания временем. Начинаетсяновый передел, пересмотр мира — новый варваризм.
Христос принёс не мир, но меч разделения (нового разделения) на живущих по вере и живущих по греху; а за сим разделением с неизбежностью следуют новая-старая ненависть, злоба, вражда и скрежет зубовный.
Примирить разнонаправленные поползновения исконно несовершенных людей призвана Церковь Христа на земле, основания которой (прагматические основания) заложили самоотверженные апостолы Иисуса, поэтому в их Посланиях необходимо различать аутентичную передачу деяний и слов Самого Христа от сглаженной, адаптированной переинтерпретации их в целях укрепления первых, ещё во многом неустоявшихся, христианских общин.
Времени у Него было в обрез (и Он это знал), растолковывать всё в подробностях Он не мог: поэтому вынужден был антиномически обострять и архетипически, образно закреплять положения Нового Завета, чтобы впечатать, вдолбить их намертво в память учеников, а если, мол, чего не поняли, поймёте потом, потом, а сейчас времени нет...
Времени — нет.
Даже Христос вынужден был компромиссно упрощать Свои представления о Том, Чего нельзя передать человеческими словами. Чего уж об апостолах говорить: но — без них мы не узнали бы Его…
Воцерковление есть заземление. Кто не в силах дотянуться до небес — возьмёт на земле.
Христос принёс то, чего ещё — в действии — не было на земле никогда (было лишь в свёрнутом, потенциальном виде); Он — увеличил человека и развязал ему руки; оторвал (начал отрывать) от патриархальной привязанности к земле, освободил (начал освобождать) от племенного и расового изоляционизма.
Оттого все эти наши жуткие мировые войны, проблемы и немыслимые доселе злодеяния, что их онтологическим противовесом явился полюс наших же грандиозных взлётов, глубочайших откровений и небывалых достижений.
Иисус Христос, хотел Он того или нет, оказался главным революционером нашей эпохи, эсхатологическое держание которой продолжается уже две тысячи лет…
Времени нет...
Всякое добро уравновешено равновеликим злом: изобрели компьютер (PC) — появился СПИД (AIDS). Хотя — кто знает? — может, и компьютер окажется злом: как говорится, будем посмотреть…
Жизнь вообще есть не столько функционально-биохимическое взаимодействие нуклеопротеидов иполинуклеотидов (белков и нуклеиновых кислот), сколько судорожный обмен собственно информацией, лавинообразный процесс структурного усложнения которой переводит его в новое, более высокое, иерархическое качество: вот почему колонии друг от друга рождённых микроорганизмов биологи называют культурами (колония связанных родственными узами организмов сама по себе есть уже организм, но другой, более развитый и сложный, чем те организмы, из которых он состоит).
Здесь-бытие — это свобода к смерти (М.Хайдеггер). Свобода к смерти — это свобода индивидуализации, свобода быть самим собой, свобода быть уникальным, а значит и смертным.
Иисус Христос — это здесь-Бог.
Бытие к человеку — это здесь-бытие и свобода к смерти (М.Хайдеггер).
Бог во Христе осуществил Своё здесь-бытие свободой к смерти, чем актуализировал здесь-бытие человека в Себе и здесь-Себя в человеке.
Смерть — это трансмутация языка (текста): один (старый) язык умирает, перерождаясь в другой (новый) язык, который выражает свою новизну через переформулирование того, что было сформулировано прежним языком. Всякая новизна тем самым не несёт с собой ничего когда-нибудь не бывшего, а представляет собой актуализацию тех или иных, развёртываемых в истории, потенций.
Жила-была себе заскорузлая деревянная табуретка, ютилась в книженции странной по имени «Структура табуретки» средь иных словесно-начертательных именований, что пучатся смыслами, выплескивают их из себя, играют ими, сообщаются, обмениваются, перемешиваются, смеются и плачут, плодятся, размножаютсяпочкованием и перекрёстным опылением, горят и каменеют, говорят и молчат... Это ли не жизнь? Да — и это тоже жизнь. Которая разная. В том числе и виртуазная. И виртуозная. И коматозная. И куртуазная. И монструозная. И нехилая. И nihil’озная. И калокагатозная. И стервозная…
В магической книге судеб начертано всё обо всём, всё расписано и всё предсказано. В том числе, конечно, и о нашей деревянной табуретке, судьба которой нелегка. Где она только ни была, чего только ни испытала. И ломало её, и корёжило, и дождём поливало, и снегом посыпало и т.д. «Структуру табуретки» читала она на досуге и вписала в неё однажды такие слова: «Я — табуретка, я есмь сущая табуретка, а в конце концов — назови меня хоть табуреткой, хоть как, но в похоронный кузов не клади. Что в имени тебе моём, Лопухин проклятый?! Моё имя, как и всякое иное, — только эвфемизм, только метафора, оболочка, скорлупа.Зеркальный щит Персея«.
Жила-была себе заскорузлая деревянная табуретка, стояла в чистом поле, в ус не дуя. Дождь её поливал, снег засыпал, ветер обдувал, солнце палило, но ничто не могло нарушить её свободного, её божественногоспокойствия, всё ей было что в лоб, что по лбу, хоть бы хны и трын-трава. И тем прославилась она на всю бескрайнюю округу, где о ней прослышали червячки, кузнечики, комары да мухи, бабочки да кроты, хомяки да птицы — большие и маленькие. А прослышав, приползали, прибегали, прилетали они к заскорузлой табуретке, рассказывали ей про свои беды-несчастья и молили её, невозмутимую и божественную, чтоб она одарила их капелькой вольготной своей благодати…
Птицы ещё — хлебом их не корми — любили посидеть на задумчивом её челе, отдыхая и оглядывая просторные, бездревесные почти поля, и ничего при этом не говорили, а возвышенно молчали, будто они и не птицы вовсе, а монахи шаолиньского монастыря…
Жила-была себе заскорузлая деревянная табуретка. У неё была своя неповторимая судьба. И своя неповторимая человеческая задача — оприютить хладный космос, не имеющий всеобъёмлющего смысла ни без Бога, ни с Богом, ни с табуреткой, ни без. Ну и чёрт с ним, со смыслом, давайте присядем, закурим, помолчим, покуда курим, что-нибудь придумаем, пока молчим. Чин-чин. Кайф. Нирвана. Удобства минимальные, зато функциональность предельная: потому и предельная простота.
Преступные подростки сколотили тебя когда-то в своём исправительно-трудовом ПТУ. С тех пор прошло, протекло, пролетело, просквозило, просвистело, проползло много-много лет, дней и ночей, и где только за всё это время ты ни побывала, кто только тебя ни осёдлывал, какие только зады!.. Но ты, древесная и четырёхногая, была ещё и столом, и постаментом, и орудием убийства, и средством защиты, свидетелем кротким кухонного быта… Пока не пошла на дрова и не сгорела дотла в закопчёной печурке-буржуйке, согрев своим древесно-огненным теплом живых ещё покуда человеков, измождённых суровыми следствиями энергетического кризиса: но и они когда-нибудь сгорят — пойдут кому-то тоже на растопку…
Солнце есть остывающая звезда. Солнце, вода, планктон, дерево, фотосинтез обеспечивают условия нашей жизни. То бишь водород, углерод, азот и кислород, распределённые в особых пропорциях и конфигурациях. Но даже на самых больших, недоступных солнечномусвету, глубинах океана (вблизи так называемых «чёрных курильщиков«) недавно тоже обнаружена жизнь (то бишь другая, основанная не на фото-, а на химосинтезе, жизнь). Не говоря уже о Луне, Марсе и т.п. То есть не токмо наша — антропная — комбинация физико-химических констант обеспечивает необходимые для жизни условия. Интуитивно я знал это всегда. И в иных структурах что-то ещё копошится и дышит, совокупляется, рождается и умирает, и снова рождается.
Жизнь вездесуща и неистребима. Разнообразна и разнопринципна. Другое дело, жизнь разумная — на каких бы основаниях ни строилось разумное мышление, оно всегда приводит к одним и тем же выводам, к одной и той же Структуре.
То есть если, допустим, на Марсе существует некая разумная плесень, то марсианский плесенный философ и мудрец, размышляя над общими метафизическими законами, никуда не денется, придёт рано или поздно к тому же (в некотором роде), к чему пришли когда-то и Сократ, и Платон, и Лао Цзы, и Чжуан Цзы, и Декарт, и Кант, и Гуссерль, и Витгенштейн, и иные столпы человеческой мудрости.
Древнее языческое мышление совсем не столь темно и зловредно, как об этом твердят твердолобые ортодоксы христианства…