Полчаса не простояв на голове, я уже смекнул, что жизнь вполне умело нас подводит к той догадке, что вполне мы мертвы давно, и в этом, мол, всё дело. Подстегнув себя привычкой и жратвой и техническими средстваминадзора, ты как будто ощущаешь — ты живой, хоть и в пьяной спячке слаженного хора. Свальный грех сего тупого забытья вяжет всех нас круговой своей порукой, так отваживая жизнь от бытия, чтобы мы и не заметили разлуки…
Человек — текуч и скользок, аки рыба и река. От него немного пользы, коли корчит дурака. Впрочем, пользу окормляет омерзительный резон… Ветер воет, пёсик лает, фармазонит фармазон. Мало нас, счастливцев праздных, чуждых пользе лобовой, проходимцев несуразных с незаёмной глубиной. Все прозренья безрассудны, беспощадны и просты, все безумцы неподсудны, безответны и пусты. Но безумцам есть чем с вами поделиться, господа, хоть вы сами и с усами, хоть вас всех — стада, стада...
Потом и кровью дни и труды даются и умнику, и дураку… Мельница мелет и, как ни крути, сотрёт эту жизнь в труху. Наша планета и наша жизнь — испытательный полигон наших возможностей, взлётов, крутизн, которых, оказывается, вагон. Чем больше ты тратишь и отдаёшь энергии, денег, всего себя, тем больше взамен обретаешь их, — что ж, такова наша доля и воля — судьба… Как ты хочешь — так и живёшь, и неча на фатум пенять, ты — не беспомощный клопик, не вошь: надобно это понять. Ты можешь и минус на плюс поменять, и даже секунду на год растянуть, что дважды два не четыре, а пять доказать и золотом сделать ртуть. Дело погибели — сторона… Для примера возьмём зерно: мельница мелет муку из зерна, но жить продолжает оно. Метаморфоза иль метемпсихоз, когда бабочкой чудной нелепый червяк обращается, — не курьёз, а показательный знак. То, что Богу не жалко, подохнет — и пусть, вселенная — место отхожее, трупами наших дедов и бабусь вдосталь она унавожена. Но суть, квинтэссенция, отчасти душа этих дедов и бабусь, проделав незримые нам антраша, совсем не исчезла — клянусь!
Человек постоянно находится под чьим-то давлением. Пока он счастлив, он не подвергает внешние условия сомнению. Ребёнок находит нормальным то, что его заставляют есть пищу, которую он ненавидит, ведь это его семья (а семью не выбирают). Взрослый находит нормальным то, что начальник его унижает, ведь это его работа (а работа это гарантированный хлеб насущный). Он находит нормальным то, что жена его не уважает, ведь это его жена (или, соответственно, муж). Человек находит нормальным то, что правительство всё больше и больше снижает его покупательную способность, ведь он голосовал за это правительство.
Человек не только не замечает, как его душат, он считает свою работу, свою семью, свою политическую систему и большинство своих клеток выражением своей индивидуальности. Многие довольны своим статусом раба и готовы драться не на жизнь, а на смерть за то, чтобы их не освобождали от их цепей.
Для того чтобы они очнулись, нужен КППВ — «Кризис Постановки Под Вопрос«. КППВ может принять различные формы: несчастный случай, болезнь, разрыв с супругом или увольнение с работы. Он ужасает человека, но на несколько мгновений, по крайней мере, вырывает его из привычных условий давления. После КППВ человек часто немедленно отправляется на поиски другой тюрьмы, с целью заменить ею разрушившуюся. Разведённый хочет сразу же жениться во второй раз. Уволенный соглашается на ещё более тяжкую работу…
Но между мгновением, когда происходит КППВ, и мгновением, когда человек вновь обретает стабильность, он проживает период прозрения, в который понимает, какой может быть истинная свобода. Которая очень пугает его.
Бернард Вербер «Энциклопедия относительного и абсолютного знания», М., ГЕЛЕОС: РИПОЛ классик, 2007, с.263
Умри, чтобы родиться! Таков символ креста в христианстве. Но христиане не поняли значения этого символа. Христиане не поняли Христа, так же как буддисты не поняли Будду и мусульмане не поняли Магомета. Это очень странная вещь: те, кто называют себя «христианами», уничтожили сам дух Христа.
Вначале умирает тело. Это значит — ты начинаешь отказываться от идеи тела как чего-то отдельного от бытия, ты видишь всю нелепость подобных представлений. Каждую секунду бытиё вливает в тебя всё новую и новую энергию; разве можно считать себя чем-то отдельным, изолированным? Если тебя изолировать от воздуха, ты тут же умрёшь! Но ведь ты не только дышишь. Ты ешь и пьёшь, ты избавляешься от отходов жизнедеятельности — всё, что нужно для жизни, входит в тебя, ненужное выводится из организма. Нет ничего постоянного, вернее — постоянно происходит взаимообмен. Осознание этого факта — первая смерть. Это первый день.
Затем умирает ум. Здесь всё сложнее. Мысли… они приходят извне. Так же как воздух, вода и пища приходят извне, так же и мысли — они лишь накапливаются в твоём уме. Как только ты это осознаешь, твой ум, как нечто отдельное, умирает вслед за телом. Это второй день.
На третий день происходит самая тонкая вещь — как символичны эти три дня! — умирают чувства, эмоции, сердце… Затем наступает воскрешение.
Когда умерло твоё тело, умер твой ум и умерли твои чувства, ты становишься единым целым с бытиём. Внезапно ты осознаёшь свою истинную суть, и это — воскресение.
(с) Ошо «Утренние и вечерние медитации», изд-во «София», 2010, с.338
Христос требует от нас не рабской, забитой покорности, а добровольного чистосердечного умаления наших сует, открытого и доверительного ученичества, которые, не обратившись в гордыню мазохизма и всезнайства, не лишили бы нас при этом нашей природной, неущербной свободы, — как это можно умудриться сделать? Но в том-то и дело, что ничего такого специального, особенного и явно наглядного для этого делать не нужно: надо только ясно ощутить и осознать в себе своё собственное заветное и затаённое до поры призвание и покаяние — служение и покаяние в виду Бога.
Покаяние — это исповедь и простодушная открытость. Непредвзятая готовность ко всему.
Хитроумный нахал и бандит, которого мы с каким-то моим другом преследовали, запер нас ловко в некоем узком и тесном помещении, куда мы сами хотели его запереть, но он оказался хитрее. Тогда я выбиваю дверьногой и — просыпаюсь (и вижу свою ногу, которая завершает движение, начатое во сне: так сон переходит в актуальную реальность)…
Лечу на дьяволе верхом, а дьявол сей — с ножом в руке, который, выставив вперёд, сей чёрт грозится применить, коль помешают, мол, ему — лететь куда-нибудь вперёд, вопить и петь, разинув рот… Дьявол сей — кургузый, юркий и хулиганистый мужичок в телогреечке — невесом и лёгок, як пушинка, добродушен, весел, незлобив…
Некий НИИ, в котором я работаю, расформировывается — сотрудники печальны, женщины плачут… Говорю печальной и пожилой, но ещё очень милой, сотруднице, что хочу поглядеть на прощанье через микроскоп вот на этого крохотного паучка, разместившегося средь вольно растянутой паутины на торце книжного стеллажа… Что ж, она рада в этом участвовать. И вот, окружённый любопытствующими сотрудниками, я пытаюсь дотянуться своим микроскопом до этого тихонького паучка…
