Поздняя ночная электричка. Изрядно, но привычно застылая, по случаю зимы, электричка. На одной из остановок в наш, более чем полупустой, вагон, рядом с тамбуром, садится корявенький и пьяненький мужичок-с-ноготок в аляповатой клочковато-драной шапчонке набекрень: смачно, без церемоний грызёт он цельную буханку чернухи — вгрызается и, сладко зажмурясь, с оттяжкой, всей головой отдирает кусок и жуёт, и шамкает, беззубый, с показным удовольствием — трудно ему тогда не позавидовать — буханка мягкая, свежая, и хотя запаха её мы, залюбовавшиеся мужичком, вовсе даже и не чуем, но теперь, выходит, будто уже и чуем, — это нас уже берут завидки… Мужичок шебуршит, елозит, дёргает плечами, ногами, и что там у него ещё есть… Нажевавшись, вместо того, чтобы отправить буханку в один из необъятных карманов своего бывшего осенне-весеннего пальтеца, он, вопреки вагонно-мариманской раскачке, невольно осложняя её вдобавок собственной — встречной — амплитудой, героически водружает сию обглоданную с одного конца буханку на супротивную от себя — через проход — скамейку, отпадает, подхваченный очередным качком вагона, назад, что-то тарабанит, балабонит, балакает незримым своим собеседникам, а точнее, безропотной толпе, сонму запредельных падших ангелов, выпрастывает в разные стороны веера истерически растопыренных пальцев — прочь! прочь!  — затем, побросав незримых, обращается к нам, сугубо матерьяльным и съёжившимся от холода субъектам, возводит горе один — грязно-синюшный, крючком вопрошающий палец, и постепенно, вытянув гусиные шеи и вслушавшись, мы кое-как, не без труда, начинаем всё же понимать, что мужичок-то наш, оказывается, проскочил как будто свою остановку, и какое же это, господа-товарищи-чёрт-побери-депутаты, негодяйство и оскорбление лучших пролетарских чуйств…

Не сразу, но войдя всё ж таки в положение вздрагивающе-декламирующего простодыры, мы начинаем ему дружно советовать, чтобы он на следующей остановке сошёл, чтобы перешёл на другую сторону платформы, чтобы вернулся на обратной электричке на родную свою остановку и т.д. и т.п… Мужичок смирно слушает, кивает инфернальной башкой в клочковато-драной своей шапчонке, кивает, кивает, — дескать, ну-ну, давайте-давайте, советуйте мне, советуйте, будто я дурак какой и не понимаю…

И тут, сразу и одновременно наткнувшись на стену этого его неожиданно трезвого и свысока кивания, мы, как один, замолкаем и… И тут наша электричка тормозит — вот она, остановка… тормозит и, само собой разумеется, в этом месте она и останавливается…

Мы так же дружно спохватываемся — кричим мужичку — вылезай! переходи на другую сторону! езжай домой! Ну! давай же!! ну!!?? Но — не тут-то было! Мужичок наш даже не шевельнулся — смотрел на нас, как на самых распоследних дураков, а ведь мы такими самыми и были, раз ничего ещё не поняли, не догадались…

Электричка вздрогнула, дёрнулась, снова вздрогнула, снова дёрнулась, и — покатилась, радёмая, и, разгоняясь, понеслась… Только мы теперча онемели… А мужичок поелозил плечами, и снова воздел в потолок свой философский крючок, ощерился, крякнул и медленно, будто фокусник, извлёк из глубин куцего своего пальтеца ополовиненную бутылку расейской водяры, столь же медленно, под нашими неусыпными соглядатайскими глазками, выудил самопальную газетную пробочку и — забулькал, закурлыкал из горла, как водится на бескрайних просторах нашей милой бездомной отчизны…

3.03.93 (00-02)

© Copyright Андрей Лопухин, All rights Reserved. Written For: НОВАЯ ЖИЗНЬ