Чрез луховицкие я проезжал поля на велике своём полукитайском, просёлочною спячкою пыля, заглядываясь дымкою зарайской. Желтела пижма, иван-чай лилово высвечивал вдоль сочных луговин из ряда вон — затейливое — слово почти магометанских палестин. Обыденные сборища репья, колонии цикориевой сини — палата представителей России под бойким руководством воробья.
6.07.2011
Нет любимчиков у Бога: в Боге — в бане — все равны… От пролога к эпилогу побрыкаться мы вольны. Порождать живую радость можем, дабы в нас возник сквозь картавость и корявость новорожденный язык. Поутру, глаза открывши, открываю новый свет и о новой грежу крыше от навязанных сует. А потом, в просторах шалых пропадая с головой, разбегусь, взлечу, пожалуй, над травою-муравой. Прыгнув прям-таки с обрыва никудыкиной горы, распластаюсь в небе криво ради матушки-муры!..
Десятилетия своего житья
довелось мне провесть
по Мира, 16А,
в квартире 106.
В тесноте средь друзей моих книг,
с ласточками за окном
писал, не купоны стриг,
полотно за полотном.
И складывал стопкой в укром
то, чем был одержим,
а в душе — покати шаром —
никто в ней не жил.
Но я избегал нытья,
мне было что пить и что есть
по Мира, 16А,
в квартире 106.
Хоть Бога вроде бы и нет, но без Него ни слова не появляется на свет и ничего святого. А свято всё, что в мире есть, и даже Чикатило: зачем такую мразь — Бог весть — вселенная взрастила. Для благолепия, видать, гармонии, баланса, чтоб нам, дебилам, показать глубины окаянства. Чтоб мы хоть с Богом, хоть и без решить смогли бы сами — взрастать ли духом до небес, иль гнить под небесами.
Прихлебателей у власти вечно было большинство, что за лакомые сласти продавали естество. Ведь в 68-ом на площадь понесли протеста глас шесть всего лишь среди прочих и Лариса Богораз. Эти шесть — Литвинов Павел и Бабицкий Костя, далее — Делонэ, Дремлюга, Файнберг, Горбаневская Наталья. Правда, был у Горбаневской бессловесный грудничок — голос будушего веский… А про прочее — молчок…
Голубые цветочки цикория, Иван-чая лиловые пагоды —— это старая, в общем, история в этот год повторилась опять. И топырят колючки-кулачики лопухи, как ежовые ягоды, и ромашки, балетные пачечки расфуфыря, идут погулять. Птицы порскают, кушая поедом — цвирк да цвирк! — мелюзгу насекомую, мелюзга же без всякого повода шустрых блох засылает в ответ. Кружит ястреб степенно под куполом неба, волю обретши искомую, и вьюнка бледнолицые рупоры пьют задумчивый липовый цвет. Зверобоя цветки жёлто-рыжие, вчуже грезя желудками с язвами, алкашами с изжогой, отрыжкою, пьют светила целебный настой. И гвоздичкой, и белою кашкою мы обвенчаны с миром и связаны каждым вздохом и каждой какашкою, каждым волосом, каждой глистой!
27.06.2011
Быть ничем и жить нигде, никогда, ни для чего, жить, как бегать по воде водомеркою, травой придорожной прозябать, втайне зная — Бог с тобой: зорким зреньем козырять вправе разве что слепой. Коммуняки-муравьи, тараканы и клопы гасят сольный пыл борьбы усреднением толпы. От толпы сбежал — теперь от себя бегу, своих достижений и потерь, чью тщету, кряхтя, постиг. Предварительный итог подвела сама судьба: слава Богу, я издох — потерял себя.
Мы все умрём, закончивши работу, попытку докопаться до глубин… Полжизни спим, но в дни солнцеворота нас будит лёд полуденных вершин. Мы смотрим на роскошные деревья, в чьих кронах грай, пернатых разгуляй, на небосвод, чья истина издревле нам намекает вроде бы на рай… А может, ни на что не намекает нам этот мир полуденный, каким мы заклинаем боль свою, какая есть наш обычный, будничный экстрим. А может, всё, что мы в наивном раже глазурью вечности пытаемся облечь, украсить лакированною лажей, — самой текучести живой прямая речь!..
