В эпоху ледникового периода многие животные вымерли от неожиданного холода. А те, что пока ещё жили, старались как-нибудь приспособиться к изменившимся климатическим условиям. В том числе и древние иглокожие свиньи. Днём они бродили по округе в поисках пропитания, а по ночам, когда становилось намного холоднее и жуткий мороз гнал их к своим соплеменникам, они сбивались в небольшие группки и устраивались на ночлег в каких-нибудь более или менее укромных местах. Жизнь заставляла их объединяться друг с другом, «чтоб не пропасть поодиночке«, да только острые иглы, растущие на поверхности тела этих реликтовых свиней, невольно ранили кожу каждой близлежащей свиньи и мешали их взаимному обмену жалкими остатками своего драгоценного тепла. Уколовшись о товарища, каждая из свиней поначалу с визгом отшатывалась в сторону, но при этом быстро снова замерзала так, что вынуждена была снова придвинуться к своему не менее колкому соседу, чем она сама.
Судьба предоставила им парадоксальный, но неизбежный выбор: либо погибнуть, замёрзнув, как уже замёрзли сотни видов животных на обледеневшей планете Земля, либо, с болью, но и надеждой претерпевая тернии ближних своих, всё-таки попробовать как-нибудь выжить. Им пришлось выбрать второе и научиться молча выносить боль от никогда не заживающих ран, чтобы не дать в себе угаснуть драгоценному дару жизни, какой свиньи-собратья передавали друг другу слабым теплом собственных тел, покрытых острейшими иголками, какими Господь наградил их для защиты от коварных врагов, по иронии судьбы, уже исчезнувших с лица Земли. И случилось чудо — иглокожие свиньи выжили.
Мораль сей басни такова: выживают лишь те взаимоотношения, при которых каждый снисходит к природным недостаткам ближнего своего и в ответ ожидает того же, когда у каждого в приоритете взаимное друг к другу уважение, надежда и терпение. Бог терпел — и нам велел.
Ни вымученная дисциплина, ни терзания вынужденной аскезы, порождённые стремлением к идеалу, никого ещё к истине, увы, не приводили и привести не могут. Чтобы приять, отразить в себе истину, не надо никуда ни бежать, ни стремиться к чему бы то ни было, ибо всякое волевое усилие по направлению некоего избранного вектора искажает сознание алчущего ея (истину). А искажённое, искривлённое потугами страсти сознание исказит и искомую истину, даже если она в него ненароком и попадёт, а тогда это будет уже что угодно, но только не истина, а кривда, то есть нечто преломлённое чем-то нарочитым и предвзятым, нечто испорченное чьим-то посредничеством — истина, так сказать, из вторых рук, «сёмга не первой свежести», «сам я Пастернака не читал, но скажу…»
Сознание должно быть чистым, незапятнанным, как у только что родившегося младенца. Оно должно быть непредвзятым и непреднамеренным, спонтанным и безразмерно-приёмистым, простодушным и бескорыстным. Оно должно быть свободным — свободным прежде всего от себя самого, а потом уже и ото всего ему внеположного. Такая полная свобода лишает нас нашего положения и образования, наших личин и самоидентификаций, всего для нас обычного и привычного, заслуженного и приоритетного, всеми признанного и уважаемого, всего общественного и благопристойного, приличного и неприличного, родного и надёжного, уютного и крохоборского, домашнего и мещанского, любимого и нелюбимого — и удовольствий, и порождаемых ими страданий, и эмоционально-ветхозаветных реакций на всё происходящее вокруг. Но эта свобода не есть пустота, а наборот — единственное, что её стоит: это — теряние, отпускание себя в Здесь и Сейчас, в игольчатом просвете и блаженной бездне между отбывшим своё прошлым и несуществующим до поры, гипотетическим будущим, когда подлинное, целокупное видение не отделено от действия ни единой секундой.
Когда вы оказываетесь в опасной, экстраординарной ситуации, вы не можете себе позволить быть несвободными, вы вынуждены видеть и действовать одновременно, как это делают более свободные и природные существа, чем мы, — животные (которые во многих вопросах давно уже не «братья наши меньшие», а братья старшие). Свобода есть состояние ума и сердца, когда они едины и друг другу никак не противоречат. Это состояние абсолютной непредвзятости и независимости, состояние полной расслабленности, релаксации наедине с самим собой — состояние медитации. Совершенное одиночество, начисто лишённое всякого авторитета, всякой традиции, всякого управления. Состояние сознания, которое не зависит ни от стимулов, ни от знаний и не является результатом предыдущего опыта и намеренных рассуждений.
Чтобы по-настоящему быть наедине с самим собой, мы дожны умереть для прошлого и будущего, для своих родных и близких, для своих представлений и слов о чём бы то ни было, для своего эго-ума, переполненного любимой своей актуальной словомешалкой, мы должны умереть для того, что в библии зовётся «злобой века сего», для своих привязанностей, привычек, обусловленностей, для своей планеты, страны, нации, культуры, своего сословия, мировоззрения, status quo, короче — «кто был ничем, тот станет всем»! И главное, что мы всего этого не должны специально, нарочито, преднамеренно, это свобода снизойдёт на нас лишь тогда, когда она сама снизойдёт — спонтанно и естественно: стало быть и мы, чтобы ей соответствовать, должны быть спонтанными и естественными, должны быть в сердце своём и в душе нерассуждающими детьми, безумными и бездумными бомжами, беспечными лохами без определённого места жительства, невесомыми пофигистами и творческими бабочками, наслаждающимися каждой цветочной взяткой, каждым мгновением, какое у них растянуто до невозможности и тождественно нашим годам, мы должны быть чистыми, ясными, трезвыми и осознанными, ненарочито бдительными, расслабленно-упругими и блаженно-лёгкими — без отягощений культурных, душевных, духовных, телесных. Тогда истина пронижет нас насквозь, станет буквально нами, и нам, пофигистам, станет по фигу «что есть истина», ибо то, что не может быть выражено словами, умственного понимания не требует. Или, иными словами, «о чём невозможно говорить, о том следует молчать» (Л.Витгенштейн).
В молчании постигая пронизывающую нас истину, мы хоть и без слов, начинаем её как-то всё-таки понимать — не умом, так сердцем. Или тем высшим умом, тем целокупным сознанием, что является умом и сознанием вселенной, от какого мы в своём одиночестве никак не отделены. Но спонтанность этого постижения есть синоним покоя и воли, безумия и бессознательности, вневременности и внепространственности. Она требует от нас не желания, стремления и концентрации, а наоборот — расслабленности и отпускания себя, всего, что нас грузит и напрягает. Она требует от нас расслабленной, зыбкой почвы под ногами, ненадёжности наших тылов и опор, весёлой отваги падения в пропасть неизвестного и непредсказуемого, бесстрашной и лёгкой готовности к ежеминутной смерти для всего, что держит нас на плаву в этой жизни… Это легче сделать, чем объяснить.
Стоит вам сказать: «Я свободен», как вы уже и не свободны, потому что в вас тут же, автоматически включается a priori несвободное время, то есть воспоминание о, пусть и недавнем, но прошлом, прошедшем состоянии, при котором вы (который здесь и сейчас уже не существует) ощущали себя свободным, при этом вы, даже если и вправду были свободны, уже ведь соскочили с игольчато-утопической площадки «Здесь и Сейчас» («utopos» с греческого переводится, как «без места»). Ещё Г.Гегель писал об этом волшебном свойстве всяких определений, что остраняют определяемое, лишают жизни и души («стоит нам определить предмет, как мы тут же оказываемся вне его пределов»)…
Надо научиться — не учась — жить тотально-медитативно, всем миром сразу, целокупным с ним единством, в буддово-прояснённой, блаженно-отчётливой и бесстрастной ясности бестрансового транса, в отсутствии эго и всего, что не есть Здесь и Сейчас: в это бессловесно-тишайшее состояние просто переходишь мгновенно, будто щелчком — р-раз! и готово! И некоторое время удаётся в нём, этом райском состоянии побыть — когда десять минут, когда час, когда три часа… А потом — все мы живые люди — волей-неволей приходится возвращаться в обычную, рутинную жизнь.
Постепенно научиться быть свободным и медитативным невозможно — это не дело времени, это дело безвременья, мгновенного спонтанного щелчка, переключения в иной, божественный режим бытования — вне всего и вся.
Учитель отдыхал у водоёма, когда увидел, как скорпион упал в воду и старается выбраться, но у него ничего не получалось и он стал тонуть. Учителю захотелось спасти скорпиона, он протянул руку, чтобы вытащить его, но, когда почти вытащил, скорпион его укусил.
Реагируя на боль, Учитель разжал пальцы, и скорпион опять упал в воду и стал тонуть. Учитель во второй раз попытался вытащить скорпиона, и во второй раз скорпион укусил спасающую его руку.
Наблюдавший за происходящим путник подошёл к Учителю со словами:
— Извините, но вы упрямы! Не понимаете, что вякий раз, как будете стараться вытащить его из воды, он будет вас кусать?
На это Учитель спокойно ответил:
— В природе скорпиона — кусать, нападает он или защищается. Но это не изменит моей природы — помогать.
Произнося эти слова, он подобрал с земли опавший лист и помог себе подцепить им скорпиона, вытащил его из воды и отпустил.
Не изменяй своей природе, только предпринимай меры предосторожности, если кто-то причиняет тебе боль (может, в нём говорит страх, или он защищается). Некоторые всю жизнь бегут за счастьем, другие же его создают.
Современный человек — это первый человек в истории, не имеющий представления о священном. Он живёт лишь обыденной жизнью. Его интересуют власть, деньги, престиж — он считает, что больше ничего нет. Это крайне глупо.
Его жизнь проходит среди маленьких вещей — очень маленьких. Он не способен представить себе ничего больше, чем он сам. Он отверг Бога. Он сказал, что Бог — мёртв. Он отверг жизнь после смерти, он отверг свою внутреннюю жизнь. Он отверг собственную сокровенную сущность — вот почему вокруг такая скука. И как может быть иначе? Если ты не в состоянии увидеть нечто большее, чем ты сам, твоя жизнь станет скучной, утомительной. Жизнь становится танцем лишь в том случае, если она — приключение. А приключением она становится лишь тогда, когда видишь в ней нечто высшее, чем ты сам, — то, к чему следует стремиться и что следует пытаться достичь.
Священное попросту означает, что мы — ещё не конец, что мы — лишь переход. Не всё ещё произошло — многое должно случиться. Семя должно дать побег, побег должен стать деревом, дерево должно дождаться весны, чтобы распуститься тысячью цветов и отпустить свою душу в космос. Лишь тогда произойдёт исполнение. Священное — не так уж далеко. Мы должны начать интересоваться им. Вначале, безусловно, мы будем брести впотьмах, но вскоре всё станет приходить в гармонию, вскоре появятся проблески бесконечности, какая-то неслышимая музыка достигнет наших сердец и потрясёт всю нашу сущность, подарит нам новые цвета, новую радость, новую жизнь.
(с) Ошо Утренние и вечерние медитации / М., ООО Издательство «София», 2010, — с.12.
Пётр был приятным человеком: у него всегда было хорошее настроение, и он находил добрые слова для каждого, с кем ему приходилось встречаться в жизни. Когда у него интересовались его делами и его настроением, он всегда отвечал, что «лучше не бывает».
Он был сравнительно известным менеджером в области трактирно-кафешного бизнеса, и когда переходил работать в другую забегаловку, следом за ним уходила вся его сплочённая команда, которая так его любила и ценила, что уже и не мыслила себя под руководством другого шефа.
Бывало, что у кого-нибудь из его подчинённых выдавался нелучший день, и тогда Пётр вникал в его проблемы и всеми возможными способами пытался успокоить, вывести бедолагу из унылого состояния, что-то ему советовал, в чём-то убеждал и, между прочим, доказывал, сколько хорошего можно было бы извлечь из положения, в каком тот оказался по чьей бы то ни было вине.
Петра часто спрашивали, как ему удаётся всё время пребывать в таком отличном настроении, на что тот неизменно отвечал:
— Ежедневно, как проснусь, всегда себе говорю: «Петруха, можешь выбирать из двух вариантов — либо быть сегодня злым, унылым, раздражённым, либо добрым, радостным, весёлым!» И я всегда выбираю второй вариант. Когда случается что-то нежелательное, неприятное, мы можем быть либо безвольной жертвой, либо научиться чему-то новому: я предпочитаю учиться, чем ныть и жаловаться на судьбу. В конце концов, у всего плохого есть положительная сторона.
— Легко говорить, но трудно сделать! — возражали ему.
— Конечно, — отвечал неунывающий Пётр, — поначалу это всегда кажется трудным, но потом будет легче. Каждый час нашей жизни ставит нас в ситуацию выбора, и мы постоянно, часто бессознательно, выбираем как поступить. И если сознательно выбирать позитивную реакцию, если следить за собой и до минимума снизить автоматические реакции на внешние раздражители, наш тонус всегда будет на высоте, и ничто нас уже не сможет вышибить из седла!
Прошли годы. Но Пётр оставался таким же неунывающим живчиком. Как-то вечером он допустил непозволительную ошибку — забыл закрыть дверь чёрного хода в кафе. А под утро, когда злачное заведение полностью опустело, в него ворвались оттуда двое вооружённых грабителей. Открывая кассу, Пётр успел нажать кнопку сигнализации для вызова вневедомственной охраны и выхватил из-под неё свой травматический пистолет, и только было собрался выстрелить в налётчиков, как получил в ответ три боевых пули — одну в грудь, другую в плечо, а третью в руку.
Опустошив кассу, грабители убежали, а вскоре прибывшая охрана молниеносно доставила раненого Петра в районную больницу. Семь часов провёл он на операционном столе хирургического отделения. Потом две с половиной недели его приводили в себя в отделении реанимации и интенсивной терапии.
И только через полгода он наконец вышел на работу в своё кафе, где его выхода с нетерпением ждали его верные сослуживцы — повара, официанты, бармены, бухгалтер, экспедитор и техперсонал. Конечно же, первым делом они его спросили, как его дела и как здоровье, на что он, как и прежде, отвечал, что лучше не бывает. А когда его спросили, что он успел подумать после жестокого нападения злодеев, неунывающий Пётр ответил:
— Обливаясь кровью, лежу я на полу и думаю, что у меня в распоряжении опять два варианта — либо жить, либо сдохнуть. И вы, конечно, поняли, что я выбрал вариант номер один — жить!
Друзья его спросили:
— А страшно не было?
— Всю дорогу до больницы врачи скорой пытались держать меня в сознании и всё время подбадривали: всё, мол, будет хорошо, но когда меня привезли в операционную и врачи с медсёстрами в некотором недоумении собрались вокруг меня, обсуждая как же со мной быть, я, признаться, впервые испугался не на шутку — они явно решили , что я уже не жилец на этом свете. И тогда я решил, что должен что-то сделать экстраординарное для того, чтобы в этом их разубедить.
— Что же ты сделал?
— Меня спросили, есть ли у меня аллергия на медицинские препараты. Собравшись с духом, я что есть силы прохрипел: «Есть у меня аллергия, аллергия на шальные пули!» Они хохотали до слёз, а когда успокоились, я попросил их, чтобы они всё-таки оперировали меня не как безнадёжного мертвеца, а как ещё живого и перспективного гомо сапиенса.
Неунывающий Пётр выжил благодаря искусству медиков и своему непреклонному умению никогда не унывать, делать сознательный выбор и всегда быть хозяином собственной жизни.
Поудобней сядьте в позу статической медитации, закройте глаза и, держа под ненавязчивым контролем своё дыхание, погрузитесь в себя, в свою глубинную тишину. Обустройтесь в ней мысленно и осмотритесь в сумрачном её пространстве. Пускай поднимутся из неё, из этой липкой, мрачной, гиблой тишины вашего сознания, ваши собственные представления о себе самом.
Пусть всплывёт к вам ваше же представление о том, как и в чём вы являетесь положительным героем, ваше представление о самых положительных чертах вашего характера. Вдохните это представление в себя как можно более глубоко, а потом возьмите и с огромным облегчением выдохните, освободитесь от него, ибо оно, тяжёлое и веское, кургузое и вязкое, вам вовсе ни к чему.
А затем пускай всплывёт к вам из ваших затаённых глубин ваше собственное представление о том, как и в чём вы являетесь отрицательным героем, ваше мнение о нелучших чертах вашего характера. Так же глубоко вдохните его в себя, а потом с тем же чувством освобождения выдохните, полностью выдохните его из себя. Ещё одна чугунная болванка, сваренная вами за годы кропотливой каторги по обслуживанию недюжинных потребностей вашего эго, покинула не на шутку отягощённое тело вашего внутреннего сознания.
Пусть всплывут из ваших глубин на поверхность сознания все ваши мнения, суждения, представления о самом себе, таком-растаком, о том, каким вы сами себя считаете, — удачником, неудачником, обиженным, необиженным, гордым, негордым, тщеславным, нетщеславным, забытым, незабытым, обманутым, необманутым, преданным, непреданным, хорошим, плохим, грешным, праведным, справедливым, несправедливым, ловким или неуклюжим, больным или здоровым, высоким профессионалом в каком-то деле или не очень высоким, внимательным, заботливым родственником или не очень, талантливым или бездарным, богатым или бедным, щедрым или скупым, наглым или скромным, маленьким или большим человеком, достойным уважения или недостойным и т.д. И всё это, что в вас поднимается из тёмных глубин подсознания на виртуальных поплавках медитации, вы сначала вдыхайте, а потом с облегчением выдыхайте, освобождаясь всё больше и больше от груза старых установок и комплексов, помогающих, как вам казалось, твёрдо стоять на земле рядом с себе подобными индивидами, условных картинок о себе, любимом, и предвзятых стереотипах о собственном значении в жизни своего окружения, своего общества, своей страны, своей планеты, своей звёздной системы, галактики и всей вселенной…
И когда эти все ваши всплывшие на поверхность сознания представления о себе вы сумеете с облегчением выдохнуть, исторгнуть из своих безразмерных глубин, вы окажетесь пустым и лёгким, как пушинка, а в вашей глубинной и освобождённой от ненужных наслоений сердцевине засверкает ваша подлинная и поэтому безымянная сущность, излучающая чистую радость и восторг существования, неподвластный никаким оценкам и суждениям: светом своим они растопят изнутри весь ваш прежний внутренний морок и мрак и подарят вам крылья свободы от чугунных ядер вашего неестественного эго, что вы сбросили наконец с себя, чтобы обрести взамен нескончаемый праздник души и сердца, которое само знает что ему делать, как ему поступить в тот или иной момент…
Ежегодно приходит время, когда морские ласточки свершают перелёт из Арктики в Антарктику, а через несколько месяцев возвращаются обратно. Лишь полагаясь на выносливость собственных крыльев, они преодолевают по воздуху семнадцать тысяч километров. Зачастую между участками земли, где ласточки могут немного отдохнуть, простирается океанская гладь длиною в несколько тысяч километров. Маленькие юркие птицы летят над такими огромными волнами, что способны перевернуть даже гигантские суда, преоборяют такие удары шквальных ветров, такие циклоны и грозовые очаги, какие десятой дорогой обходят трансконтинентальные лайнеры экстра-класса, выдерживают такие суровые морозы, какие не всякой полярной экспедиции по зубам. Как бы им ни было трудно, что бы ни сбивало их с исконного пути, ничто не в силах заставить их повернуть назад, и поэтому рано или поздно ласточки добираются до того места, до какого должны были добраться.
Уж ежели маленькая ласточка способна, презрев непогоду и даль, достичь поставленной цели, неужели же и мы, могучие гомо сапиенсы, не сможем, ведь и у нас в душе есть свои цели и есть свои крылья, дабы их достигать?!
Жизнь в обществе основана на стандартах и стереотипах, на общих представлениях о том, что хорошо, что плохо, что приемлемо, что неприемлемо, что прилично, что неприлично. Как правило, у нас имеются отношения не между людьми как таковыми, а между условными, образными представлениями людей друг о друге — между разными сослуживцами, начальником и подчинённым, мужем и женой, между странами и народами, родителями и детьми, покупателями и продавцами, кредиторами и должниками, между водителями и гаишниками, между одним человеком и другим человеком, между стариком и юнцом и т.д. Все эти виртуальные представления суть симулякры, нереальные мыслеформы, демпфирующие реальную встречу человека с человеком, реальный диалог между ними. Эти дурацкие придумки накручивают и раззадоривают сами себя такими же придуманными страхами и опасениями, и в результате неизбежно порождают конфликт. А у конфликта на все вопросы и проблемы нашей повседневной жизни всегда наготове самые простые ответы и советы. А уж в обществе, постороенном по шаблону респектабельности, где главой всему является соревновательная конкуренция, естественным образом сопряжённая с завистью, жадностью, стяжательством и агрессивностью, эти ответы и советы чреваты если и не кровью, то всем набором негативных чувств и состояний, какие только существуют в природе.
Только одно может нас освободить от такого безрадостного положения вещей — духовная бедность, отказ от эго-ума, от участия в этой безжалостной борьбе за высокое положение в обществе, а стало быть и от реальных идеалов этого общества. Для этого достаточно просто целостно понять его подлинную внутреннюю структуру, механизмы его влияния и управления, его институты и элементы и по возможности уклоняться от его соблазнов и слишком назойливого воздействия. Отказаться от своего тщеславного рвения, от соревновательного зуда, саморекламы и загребущих мечтаний. Принять то, что есть, смириться с этим, перестать искать для себя лучшей жизни, жить здесь и сейчас, не забрасывать в мифическое будущее удочку своих желаний. Это и означает стать нищим духом — остановить свои судорожные тщеславные устремления, а значит выйти из зоны конфликта (и в тоже время из зоны привычного комфорта), внешнего и внутреннего, отпустить, позволить миру и себе самому быть тем, чем они являются сами по себе, сдать себя на поруки реке жизни (на волю Божью), обрести мир и покой внутри себя, а стало быть и вне себя… Это вовсе не значит, что мы должны жить унылой растительной жизнью или плыть по течению обстоятельств безвольной, безжизненной щепкой. Нет, наоборот, освободившись от внешних влияний и обретя внутренний покой и тишину, мы становимся энергичными и живыми, подвижными и полными сил, которые при этом в нас буквально удесятеряются. Если мы от чего-то психологически зависим, наша жизненная энергия тратится на поддержание этой зависимости, а если учесть, что у большинства современных людей таких зависимостей — вагон и маленькая тележка, — практически вся энергия жизни таких людей буквально умирает в них, в порождённых обществом ритуалах, привычках, пристрастиях (к коим можно отнести весь наш устоявшийся образ жизни, все «дары» цивилизации и культуры). Зависимость от любых стимулов и посулов, соблазнов и привычек, обычаев и ритуалов, внешних или внутренних, лишает наше сознание свободы и самостоятельности, делают его бесчувственным и тупым, лицемерным и предвзятым, слабым и трусливым, трафаретным и нетворческим.
Очень трудно сегодня жить в нашем обществе и быть свободным от его соблазнительных стимулов, исходящих от церкви, семьи, школы, банков, клиник, аптек, от всеобщего курения, алкоголя, наркотиков, экзотических продуктов питания, от фэшн-индустрии, фитнес-индустрии, навороченных дивайсов, гаджетов и прочих облегчающих жизнь машин, безумного ассортимента товаров в бесчисленных магазинах, от словесных масс масс медиа, завлекающих ежедневными сенсациями, исходящих от рекламы, увлекательных придумок учреждений досуга и массовой культуры… Это ловушка, западня, капкан, который что-то посулив, взамен призван забрать, отнять всё, например, жизнь маленькой мышки или мощного кабана.
Освобождение от любой зависимости требует целостного — беспристрастного, вне полярных категорий и привычной логики ума — понимания этой зависимости и приятия реального положения вещей. Для такого целостного — изначально незаёмного и чистого — понимания надо отказаться от заведомо фрагментарных подсказок своего егозливо-хитроловкого ума, предубеждений своего «я», своего опыта, своего так называемого здравого смысла, надо снова стать ребёнком и «нищим духом», ибо их есть Царствие Небесное… Такое целостное восприятие возможно лишь тогда, когда мы целиком находимся здесь и сейчас, когда мысль, по определению продуцирующая иллюзорные представления и проецирующая их в уже несуществующее вчера и в ещё несуществующее завтра, отступает на задний план нашего сознания, обретающего чистоту и покой медитативной tabula rasa... Тогда отступает трение и конфликт, тогда наша энергия не растрачивается на поддержание традиционных взаимосвязей — своих и общественных, внутренних и внешних. Не надо никому угождать, кланяться авторитету, лицемерно с чем-то соглашаться или от чего-то отказываться, во что-то верить или не верить, лелеять батарею напрасных надежд, казаться, а не быть…
Отказавшись от простодушного, детского, непосредственно-бездумного восприятия вещей как они есть и начиная сравнивать их с идеально-умственными образцами, мы неизбежно порождаем трение сих представлений друг о друга, их соревновательно-сравнительный конфликт, что тянет за собой цепную реакцию всё новых и новых конфликтов, прогрессию которых с каждым разом потом всё труднее и труднее будет остановить. Конечно, такая бесконфликтная жизнь доступна не всякому и достигается годами медитативной практики…
Отказавшись сравнивать себя с другими, вы вдруг оказываетесь тем, что вы есть на самом деле. Тем, что вы есть целиком. Если вы начнёте сравнивать, вы мигом потеряете эту целостность, ибо сравнение всегда начинает делить вас на различные ваши составляющие, на отдельные ваши параметры. Например, параметр роста: ростом вы ниже, чем Х, но зато выше, чем У. Или другой ваш фрагмент — ум: вы явно умнее, чем Х, но зато последний явно вас красивее, чем удачно компенсирует в себе недостаток ума… А эта сволочь Z — такой богатый, что может позволить себе купить такой особняк, на какой мне заработать двух жизней не хватит, на Канарах, гадёныш, по полгода прохлаждается, пока я тут на работу спозаранку пешкодралом шкандыбаю по грязи…
Сравнение, зависть, желание порождают в нас противоречия, борьбу мотивов, конфликт раздвоенности между полярными оценочно окрашенными определениями-представлениями: «бедный — богатый», «красивый — некрасивый», «модный — немодный», «винтажный — дешёвый», «молодой — старый», «умный — глупый», «престижный — непрестижный», «правильно — неправильно», «хорошо — плохо», «морально — аморально», «выгодно — невыгодно», «здоровый — больной», «добропорядочный — наглый»…
На протяжении тысячелетий нам внушали, что текущая действительность убога и уныла, и поэтому мы все, как один, должны верить в идеал, диаметрально ей противоположный, и это-де поможет нам справиться с безрадостным настоящим. Но как показывает практика — это не работает. Практика, наоборот, показывает, что идеалы, верования, убеждения, принципы всегда неотвратимо ведут к болезненной раздвоенности, тоске, лицемерию, лжи, предательству, насилию, конфликту. Когда же вы не проецируете себя на противоположный вашей действительности идеал, а посредством целостного пребывания в «здесь и сейчас», не мудрствуя лукаво, сразу знаете как вам поступить в отношении того, что есть в этом «здесь и сейчас», этот иллюзорный крючок идеала, грозно висящий над вашим затылком, вам уже без надобности. И вы уже не порождаете и не мультиплицируете в себе и вокруг суету и смятение, волны энергозатратных метаний, когда хотите и начинаете что-то делать, и ваша медитативная целостность, ваша нерассуждающая внутренняя тишина становится залогом целостности всякого вашего действия.
Человек обладает возможностью стать песней любви, танцем любви, однако лишь немногие люди, редкие люди реализуют эту возможность. Всё остальные рождаются как зёрна и умирают как зёрна, их жизнь так и остаётся бесплодной попыткой.
Я считаю, что люди приходят в церкви, в синагоги, в храмы из страха, а не из любви. Да, старики ходят туда чаще, чем молодые, потому что они больше боятся смерти. Старики ходят в церкви и храмы не потому, что они узнали нечто необычайно важное в жизни. Они видят, как жизнь ускользает у них из рук и великий мрак смерти надвигается всё ближе и ближе. Они боятся, они ищут защиты.
Они знают, что там у них не будет ни их денег, ни их друзей, ни их родных. От отчаяния они хватаются за идею Бога. Но это не любовь, это не благодарность. Их Бог является порождением страха, это лжебог.
Я всеми силами пытаюсь прорубить для вас окно в бытие. Я не хочу, чтобы вы устремлялись к Богу из страха. Я хочу, чтобы вы приходили к нему через опыт красоты, через опыт созидания, через опыт любви. Когда человек приходит к Богу через такой опыт, возникает контакт необычайной силы — преображающий контакт. Одно-единственное живое соприкосновение с бытием — этого достаточно. Ты больше никогда не будешь таким, каким был прежде.
(с) Ошо, «Утренние и вечерние медитации», изд-во «София», 2010, с.11
После окончания Второй мировой войны доктор Элизабет Кабблер Росс ухаживала за еврейскими детьми, спасёнными из нацистских концентрационных лагерей. Когда она в первый раз вошла в барак, где они лежали, она заметила один и тот же выцарапанный на деревянных кроватях рисунок, который затем находила и в других лагерях, где страдали дети. Рисунок всегда представлял одинаковый простой сюжет: бабочку.
Сначала доктор подумала о некоем братстве, образовавшемся между избиваемыми и голодными детьми. Она решила, что дети, при помощи бабочки, нашли свой способ выразить принадлежность к группе, как некогда первые христиане сделали своим символом рыбу.
Она спрашивала многих детей о значении рисунка, но они отказывались отвечать. В конце концов семилетний мальчуган объяснил доктору смысл изображения: «Эти бабочки похожи на нас. Мы все знаем, что наше страдающее тело — тело всего лишь промежуточное. Мы — гусеницы, и однажды наши души улетят прочь от этой грязи и боли. Рисуя бабочек, мы напоминаем об этом друг другу. Мы — бабочки. И мы скоро улетим».
