Октябрь 21

Алогическая связь [28.07.1999 (352-359)] — НОВАЯ ЖИЗНЬ

alopuhin

Единство нашей явной конечности (судьбы) с нашей неявной неконечностью (свободой) делает нас способными к своеволию и творчеству: всякое человеческое творчество слагается из элементов смирения (традиции) и своеволия (инновации), а привносимой в мир новизной оно неизбежно способствует диалектической борьбе и конфликту.

Гений без злодейства (читай: без греха своеволия) невозможен — так или иначе. Когда Н.В.Гоголь и Л.Н.Толстой это поняли, они потеряли всякий интерес к настоящему искусству. Взвалив на себя груз авторитетной нравственной ответственности, груз традиционной морали, они отсекали от себя возможность инновационного своеволия.

Искусство потому и называется искусством, что оно есть дело внеестественное, не только свободное, непринуждённое, но и своевольное, то есть производит то, чего никогда ещё не было в природе, — но богоподобную способность свободно творить даровал нам Господь, сделав для нас сию свободу необходимостью творить добро, красоту и истину: однако ввиду нашей земной ограниченности и несовершенства мы (в том числе и гений) в реализации этой свободной необходимости недостаточно тонки и точны, недостаточно эссенциальны, поэтому в наши творения поневоле закрадываются элементы недобра, некрасоты и неистины, обусловленные неизбежной смутностью всей нашей здешней жизни, нашей экзистенции, которую мы видим «как бы сквозь тусклое стекло (вариант: «через зеркало в загадке«. — А.Л.), гадательно» (IКор., 13:12).

Есть ещё, конечно, сознательные злодеи и сатанисты, грешники по призванию, но и они своего рода обусловленные творцы и жертвы земного своеволия, а в итоге и вышнего Промысла, что обречены, бедняги, совершать всё новые и новые (инновационные) злодеяния, проявляя при этом порой удивительную изощрённость и изворотливость (Иисус без предавшего Его Иуды не стал бы для нас Тем Христом, Который будучи распятым — воистину воскрес).

Всякий гений есть прежде всего гений комплексного наития, интуиции, озарения, откровения, инсайта, то есть гений непосредственного до- и сверхрационального постижения. И в этом смысле, рождаемая им новизна проистекает из проницательности, в наибольшей степени присущей древним и примитивным народам, а также из божественного Логоса как творческого основания бытия. То есть в культурно-историческом плане гений является самым несовременным из всех современных ему, но менее одарённых творцов, ибо он своей творящей сущностью, духом творческого откровения двуедино пребывает в далеко разнесённых друг от друга временах (разнесённых лишь относительно линейной шкалы ординарного исторического времени) — слишком давно прошедшем и слишком далёком будущем. Поэтому, как правило, современники — в упор — его не видят во всей глубине, широте и высоте его гениальности (не говоря уже об иных её измерениях).

Но, с другой стороны, сама природа, само естество не может обойтись без творчества и искусства (какие так или иначе приуготовляет Бог) — в мире нет ничего неизменного (Гераклит прав): мир творится Богом всё время, всегда — и творится вневременно, ибо и само время есть продукт Его миротворчества; Богом творятся все мировые, онтологические структуры, хотя чтобы стать реальными, они должны исходить из неких внеположных им опорных принципов, лежащих в основании всего бытия, а значит эти мировые структуры творятся им не совсем из ничего (ex nihilo).

Всё всегда и неостановимо творится и пересотворяется: всё, что было, есть и будет — всегда, безостановочно происходит, в том числе — здесь и сейчас.

Нашему сознанию сия тотально-творческая каша представляется в виде некоего тютчевского — «древнего» и «родимого» — хаоса (меона), что незримо «шевелится» под явленными нам природными стихиями: однако он вовсе не древний (учение о «начальном» творении есть деизм), а вневременный, и значит, в каком-то смысле, всегдашний, но в контексте всеединства он даже вовсе и не хаос.

Бог в каждый момент времени творит и новые сущности, вещи, и новое время, но творит непостижимым для нас образом, то есть из некоей внеонтологической и межфазово-узловой виртуальной точки…

Да, всё всегда меняется, но в основе сохранения целокупного опорного единства мира стоят божественные законо-мерности количественно-качественных соотношений, количественная сторона которых более доступна нашему культурно-исторически ограниченному познанию, чем качественная. Поэтому посредством интеллектуальной интуиции мы наиболее точно, тонко и глубоко способны постичь последовательные, линейно-количественные закономерности нашего мира, — потому-то сегодня главной точной наукой для нас является математика. Для постижения же качественной стороны бытия мы к интуиции разума вынуждены подключать ещё интуицию души и интуицию духа.

Непосредственно творя абсолютные закономерности относительных закономерностей, Бог как бы оставляет на откуп сим последним запускающие механизмы самоорганизации нашего мира, диалектическая динамика которого — чрезвычайно сложная и многослойная — и составляет сущность дарованной нам свободы, каковую нам надо ещё исхитриться качественно «взять», или же суметь позволить ей «взять» нас…

Бытийно-внебытийная пропасть, разделяющая нас с Богом, делает абсолютно непонятным, как всё-таки могло произойти на земле культурно-историческое явление живого Бога, Богочеловека Иисуса Христа, — ведь Богу для того, чтобы оставаться Богом, нет в этом («кентаврическом») явлении никакой структурно-инструментальной необходимости: сомнения иудаистов в подлинности Мессии поэтому вполне справедливы, но лишь в таком — структурно-инструментальном — смысле. Явление Христа подобно здесь эпатажным инновациям в искусстве.

Естество сего мира непрерывно и непоследовательно творится спонтанным искусством Творца.

Значит Христос есть инновационно-алогический Свет-Логос Бога-Творца, творящего из Себя в Себе как из абсолютной интуиции в абсолютной интуиции, из Духа в Духе (тавтология — алогичный намёк на логическую пропасть меж бытиём и Создателем, которую Его Свет-Логос преодолевает чудовищно решительным и тайным для нас образом, то есть алогическим скачком).

«Свет есть смысл» (Плотин).

Разделяющая нас с Богом пропасть целиком и полностью обусловлена генеральной — рационально-логической — особенностью нашего мышления.

Бог как сверхкосмический и металогический Субъект (но — субъект без объекта) апофатической, отрицательной теологии («Божественное за-Ничто») творит мир как нечто совершенно новое, внешнее и неимоверно, немыслимо (для нас!) отличное от Самого Себя, — новое, внешнее и отличное в смысле полной, абсолютной разницы между Собой и сотворяемым миром, но не в смысле абсолютного отсутствия какой бы то ни было (пусть даже слабой и хлипкой, зыбкой и зябкой) меж ними связи. Связь — есть! Алогическая связь.

Говоря компромиссно-онтологически, Бог является творческим основанием бытия (здесь тайна — скачок через пропасть, «через зеркало в загадке»), поэтому Он есть не наше бытиё, а бытиё-как-таковое, то есть основополагающее, эссенциальное бытиё, тогда как наше бытиё — это бытиё «падшее», экзистенциальное. Следовательно, с нашей, сугубо рационально-логической, экзистенциальной точки зрения — Бога и вправду нет. И связи с Ним нет. Узнать, что Он есть и приблизиться к постижению связи с Ним можно лишь через алогично-эссенциальное преодоление нашей экзистенции с помощью сердца, с помощью души и духа, посредством непосредственно-чувственного и непосредственно-мистического познания, то есть с помощью интуиции чувственной и интуиции мистической. А добытое, познанное этими родами интуиции мы уже потом можем рационально-логически отрихтовать и философски отдискурсировать посредством интуиции интеллектуальной…

Никакого тождества между Богом и миром, Богом и человеком быть не может, поэтому Иисус Христос явил нам Собой сразу две неслиянно-неразрывные ипостаси — Бога и человека: с рационально-логической точки зрения Он — человек, а с металогической — Бог. Но раз человек Иисус может (смеет) говорить от Бога, значит между этими — неслиянными! — ипостасями существует металогическая связь, хотя евангельский Иисус, Который говорит, это, как ни крути, в явленном наличии всего лишь человек (ведь Бог «не говорит»), пусть и исключительный, а именно — наследный и последний посредник, толмач, переводчик, артикулятор Бога на общечеловеческий, рационально-логический язык (другого для нас, в нашей экзистенции, строго говоря, нет).

Однако Бог достаточно всесилен и изощрён, чтобы в неявном подтексте и контексте учительско-пророческого дискурса Иисуса донести до нас то, что мы не способны явно (рационально-логически) понять, но зато способны неявно (металогически) почуять — сердцем: вот почему, адаптируя Себя как Богоадаптера, Иисус говорит нам о без-умии веры, вот почему Его речь зачастую так противоречива, парадоксальна, метафорична, а то и абсурдна — речь, более всего понятная (а значит уже не абсурдная) поэтам, художникам и композиторам, которые в лучшие свои минуты подходят к иррациональному постижению Бога ближе других людей. Впрочем, более или менее близко к такому постижению подходит всякий выпадающий из ординарной культурной обоймы (мейнстрима) человек — всякий маргинал и аутсайдер (художник, посмевший им стать, есть только частный, но наиболее для нас показательный случай такого выпадения).

Зло, гордо и сознательно противостоящее Богу, есть грех. Но зло как динамическое свойство всякой жизни столь же относительно, как пространство и время: то, что с одной стороны может быть злом, с другой стороны вполне может оказаться и даже непременно является добром).

Саранча, являющаяся органической частью сотворённого Богом природного единства и пожирающая поля созревающей пшеницы, совершает бессознательное зло — для человека, который предполагал приготовлять из этой пшеницы хлеб. Хирург от Бога, отпиливающий гангренозную ногу у своего пациента, Провидением Божиим оказавшегося на хирургическом столе, приносит сему пациенту сознательное зло — боль — ради спасения Богом дарованной ему жизни…

Человеку в наличном бытии дарована свобода, включающая в себя взвешивание, выбор и ответственность.

Американский доктор медицины Джек Кеворкян придумал новую область медицины — «обитиатрию«, лечение смертью (эвтаназия). Он способствовал уходу из жизни тех людей, которые изъявляли желание совершить самоубийство по причинам либо психического, либо соматического характера. В конце концов выяснилось, что многие из этих людей были далеко не столь безнадёжно больными, как утверждал Кеворкян, и что он попросту является вполне вменяемым и сознательным убийцей, испытывающим дьявольское удовлетворение от процесса убиения и созерцания агонизирующих тел (13 апреля 1999 года мичиганским судом он был приговорён к тюремному заключению на срок от 10 до 25 лет).

Так зло становится грехом — злом в Абсолюте (но суд над ним вершит не суд земной).

Дьявол — существует: но не буквально, а в виде безоглядной комплексной захваченности, одержимости той или иной — любой — страстью.

Август 18

Наденька-9 (III.38-39) — НОВАЯ ЖИЗНЬ

alopuhin

Наденька-9

…»Пустите меня!» Девушка вырывается из моих клещей, молниеносно разворачивается и — чмакс! — небольно шлёпает по моей щеке узенькой и вполне даже трогательной ладошкой…

Хм, это уже интересно. Вы не ранены? — спрашиваю. Я? ранена?! — она непонимающе возмущена. Посмотрите, говорю, на себя, — её синий балахон изляпан свежими пятнами крови, — она смотрит, — Боже мой, оглядывается на жуткий тяжкий труп, — ах, извините ради Бога… А я извлекаю из кармана своей (тоже, между прочим, синей) куртки славную русскую косу, опалённую миндальным дыханием смерти, и протягиваю её только что чудом уцелевшей хозяйке… Она снова охает и ахает, но я беру её за локоток и увлекаю от греха подальше, — пойдёмте, пойдёмте отсюда…

Мы устремляемся в сторону Гоголевского бульвара… Досужие прохожие всё чаще начинают коситься на кровавый плащ подстриженной моей спутницы, и тогда я предлагаю ей разоблачиться, погода, дескать, вполне позволяет, но под плащом на ней только лёгкая кофточка, и, конечно, я торопливо стягиваю и предлагаю ей свою куртку, в которой и так уже давно запарился, а тут такой подходящий повод… К тому же, я в свитере…

За спиной победоносно завыла петушиная ментовская сирена, мы оглянулись одновременно — и стукнулись лбами — и хохотали потом на всю улицу, хватаясь за животики, и вспоминали мой «благородный поступок», и её «пустите меня!», и неловкую пощёчину, и опять хохотали, то и дело роняли её вывернутый наизнанку плащ

Потом вдруг одновременно и резко успокоились, посерьёзнели и стали — степенно и неловко — знакомиться…

Она звалась Надеждой.

                                                                                                                                        9.11.93 (10-02)

Ночами уж чуть ли почти не под -30 С. Заметки фенолога. Чу! Под окном второй уж день ревёт и стонет (ревэ та стогнэ), изнывая, экскаватор-динозавр: роет носом мёрзлую землю — у общаги напротив прорвало теплопровод — там и сям струятся паром клубящиеся ручьи

Уж полторы недели, как выдрал шестой верхний левый, извлёк за это время ещё несколько микроосколков, но не хочет заживать разодранная десна — так болит, что я и про тараканов забыл!..

Поиски работы вступают в критическую фазу. Прослышал, что вроде бы в школу №10 требуется сторож, — пошёл вчера выяснять, выяснил — уже не требуется, нашли. Знакомый из местной газетёнки обещал выяснить насчёт работы на спецтурбазе сотрудников гэбэ, традиционно умеющих отдыхать (на такую работу берут только «своих», по знакомству), — вряд ли я подойду (да и, сказать по чести, западло)… Видать, придётся чапать на завод (но и туда только по блату теперь можно проскочить, т.к. там намечаются большие сокращения). Мечтал когда-то я наивно, что смогу зарабатывать литературой… Но пока приходится складывать написанное в специальный сундучок — до лучших времён.

Из приёмника струится церковная музыка Генри Пёрселла

Кстати, до сих пор ещё (через два года после выхода книжки стихов) продолжаю получать письма читателей: недавно получил одно от молодого коммерсанта, который многое хвалит, в чём-то сомневается, задаёт всякие вопросы и просит ответить. отвечать-то я отвечаю, а в конце письма не удерживаюсь-таки от того, чтобы не посетовать на своё бедственное материальное положение (подобные вещи обычно охлаждают горячечный пыл любителей поэзии, почему-то не могущих взять в голову, что, помимо создания высокохудожественных творений, поэт ещё и жрёт, и пьёт, и спит, и отправляет свои естественные надобности). Сей читатель углядел в моих стихах отчётливое христианское начало и, что особенно интересно, с явственным, а то и назойливым, элементом юродства. Что ж, читатель прав. Христианство моё помимовольное, природное — русское. И какой же русский не любит быстрой езды? И какой же русский не юрод?.. «Где мудрец? где книжник? где совопросник века сего? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?» (1Кор.,1:20). А мой доморощенный даосизм это своего рода этика моего юродства, оправдывающая мою схиму, мою отверженность и отвлечённость.

Человек корыстен по определению: отсюда и весь человеческий прогресс, все усовершенствования и великие изобретения. Корысть лежит в основании всех мировых цивилизаций. Воистину бескорыстно лишь то, что вне человека. Христианство — попытка помыслить идеал, каковой заведомо нереализуем. Т.е. это религия глубоко отвлечённая, философская (в отличие от Ислама) и на счету её немало изуродованных судеб, судеб наивных людей, не распознавших её идеалистическое юродство и заведомую непрактичность. Такая отвлечённость для обывателя — губительна. Отвлечённость пристала лишь философу. Мыслитель, измаянный истерикой, страхом смерти, — не философ (уже поэтому В.В.Розанов, например, на философа не тянет, и Б.Паскаль тоже, и Ф.Ницше). Философ в силах помыслить отвлечённое лишь в той степени, в какой он от-влечён от жизни, в какой при-влечён к смерти…

Призвание художника: и плакать, и смеяться, но — смотреть, созерцать, благоговеть.

Призвание философа: не плакать, не смеяться — смотреть и видеть, понимать.

Высшая степень философии — математика.

                                                                                                                                         10.11.93 (23-55)

Август 9

Наденька-6 (III. 14-16) — НОВАЯ ЖИЗНЬ

alopuhin

Наденька-6

Время цветистопространных словоплетений м.б. уже прошло. Хлебушек чёрный уже 200 рэ. «Прима» («явская») — 160 (это у нас в Луховицах, в Москве д.б. чуть дешевле). Телек, слава Богу, не работает (совсем доломался). Газет не получаю. Приёмник есть, но слушаю теперь в основном аполитичное Авторадио. Читаю Мартина Хайдеггера, ирландские саги, обериутов, Джона Фаулза («Волхв»), Джидду Кришнамурти, Ляксея Михалыча Ремизова, Уильяма Фолкнера («Когда я умирала»), Ветхий завет, «Моби Дика» Германа Мелвилла, «Большие надежды» Чарза Диккенса, «Хроники Харона» Александра Лаврина, что-то ещё… Морокую (от слова «морок», «мрак») над романом. Пописываю — промежду делом — III часть «Структуры таракана» (прежнее название «Промежду прочим»)…

Избываю последнюю свою любовишку (примчался на сессию, три дня подряд звонил Наденьке, пытался назначить встречу, но она не захотела, ну и ладно, думаю, не хочешь, не надо).

«И нашёл я, что горче смерти женщина, потому что она — сеть, и сердце её — силки, руки её — оковы; добрый пред Богом спасётся от неё, а грешник уловлен будет ею» (Ек.,7:26).

Ищу (нехотя) работу некаждодневную, но покуда не нашёл (всё разобрали пенсионеры и алкаши); надобно искать быстрее: у мамочки стыдно уже денюжки брати… t (за окном)=-2; небольшой снежочек возлежит.

                                                                                                                                                      31.10.93 (13-05)

Музыка и нежность, нежность и музыка — они не посягают на твою свободу, человек, и без твоей словесной патетики и лукавой велеречивости обходятся без труда. «…и любовь — музыка»… Кому повем печаль свою и нежность… Бутылке горькой русской водки, кое-как примиряющей с общажным сирым бытом и комендантским часом, хранящим оскал черноты заоконной уже привычными чёрными дулами ловких калашниковых и бронежилетами деловитых спецназовцев и омоновцев?.. Поманив игривым пальчиком, меня отвергли, щёлкнули по носу, ах-ах… Конечно, я такого не прощаю никому — ни чёрту, ни Богу. Ну и ладно. Чего уж… Вот так и пробухали всю сессию с Женей Тюриным. Хавать не хавали — пили… В минуты просветлений трепались о литературе, о нынешнем её состоянии и о том, «куда ж нам плыть», потому и пью, говорит Женя, что плыть-то некуда, по большому то есть счёту, вот, говорит Женя, ходили мы с корешом к Евгению Юрьевичу Сидорову (ректор до С.Есина), отпусти, говорим, в Париж по обмену, на Россию, говорит, надобно взглянуть со стороны, как вот Гоголь заглянул в своё время, но нет, и разговаривать не стал, выгнал взашей из кабинета…

                                                                                                                                                       31.10.93 (16-00)

Рядом с общагой литинститута громоздилось солидное здание управления внутренних дел, оцепленное бэтээрами и вооружёнными до зубов омоновцами, под прицел которых Жека Тюрин попал однажды ночью во время комендантского часа, когда пошёл за бутылкой в одно секретное местечко неподалёку. «Эй, мужик, стой! Стрелять будем!» — омоновцы кричали ему в спину, но Жека героически продолжал движение, и вся прошлая жизнь почему-то вовсе даже и не пробегала перед его глазами… «Эй, мужик!» — орали омоновцы с эдакой, свойственной вооружённым людям, ленцой и с клацаньем перёдёргивали затворы… Но Жека не имел таких сил, чтобы побежать, и, может быть, это его и спасло (при сопротивлении и побеге омоновцы имели право стрелять на поражение) — кто его знает, может он просто глухой… Несколько дней перед этим вооружённые омоновцы в бронежилетах и масках врывались в наши общажные комнаты, переворачивали всё вверх дном — искали якобы оружие и наркотики… Жека утверждает, что искусство — это дьявольское дело, дело смерти… Это он, конечно, перегнул, собака, но Томас Вульф с ним отчасти согласен: «…труд художника взрастает не только на семенах жизни, но и на семенах смерти; я понял и то, что созидательная сила, которая поддерживает нас, может нас и разрушить, подобно проказе, если только мы позволим ей задеть наши жизненно важные органы«.

В своих «Хрониках Харона» Александр Лаврин попытался, может быть, чуть ли не закрыть тему смерти (к счастью, это невозможно) и разбередил во мне старый мой замысел: десять лет назад я тоже пытался варганить некую штуковину о смерти… Но потом мы с Изосимом начали выпускать наш самиздатский журнал «Ракурс», за нас крепко взялись кагэбисты, и роман мой в зародыше издох…

После событий 3-5 октября Стас К. (наш сокурсник), как заядлый журналист (он работал в одной липецкой газете), был в Склифе, Минздраве и Главном медуправлении и выяснил, что официальная цифра погибших относительно реальной занижена, по меньшей мере, втрое: большая политика сеет большую смерть…

                                                                                                                                                        31.10.93 (19-49)

Июль 26

Жизнь моя — не гоголь-моголь (II. 54-56) — НОВАЯ ЖИЗНЬ

alopuhin

Моя простодушная искренность зачастую приводит в тупик окружающих людей, многим из которых она вовсе не нужна (и это нормально); но здесь я ничего не могу (и не хочу) с собой поделать…

Убей меня, но я скажу из гроба, что жизнь, пусть даже смерть её перебивает (облагораживает), но всё-таки она (мне это ясно, как ясна простая гамма) — наивна и прекрасна... А что до хлама — пусть его… оставим хламу — хламово, а сами будем постигать вечернюю чудесную улыбку простых вещей, несуетную пустошь тишины и вод предвечных глубину…

Пророкам и борцам оставим их стенанья. Будем жить и дышатьлегко и просторно.

Оставим притязанья — суетливым. Наше милое малое — всегда с нами. И в этом — наша сила, в этом — исход.

                                                                                                                                                    1.09.93 (17-07)

Всё на самом деле значительно проще и веселее — мы сами многое накручиваем, заморачиваем…

В старости, в тюрьме, на необитаемом острове, на войне, перед смертью — любой человек начинает понимать, что истинная ценность жизни заключена в самых простых, и даже примитивных, вещах: небо, дерево, трава, стол, стул, стакан чаю, хлеба кус, тепло, свет, простодушие, сердечная благость, покой и воля неспешного созерцания…

Успокойся, вслушайся в себя, пойми чего ты хочешь… Ничего никогда не поздно. Опаздывает только тот, кто спешит, суетится, мельтешит, торопится урвать… А урывать ничего не надо — всё будет дадено в свой срок тому, кто спокоен.  А спокоен тот, кто честен и чист.

                                                                                                                                                       1.09.93 (17-45)

Вот, Николай Василич изнасиловал свой стихийно-творческий аппарат, свернул себе (ему) шею. Да и Лев Николаич тоже. Сие — не гоже... Кто ещё?.. Маяковский, Пастернак… Фадеев… А аппарат сей хрупок, нежен и нежного же требует к себе отношения. Ремесло-то ремеслом, но для себя я понял — ежели что не идёт, осторожненько (сам) отойди в сторону, займись другим… Доверься Богу — Он приведёт куда назначено тебе, ты лишь прилежный полупроводник, а своеволие твоё — иллюзия подростка; художник зрелый, если надобно (Ему), умеет замолчать на годы, что равносильно смерти для него, поэтому иной, когда с ума не сходит, буквальной смерти предаёт себя поспешно (Рембо, Ван-Гог, Есенин, Маяковский, Цветаева, Пушкин), душа его смятена становится, верх и низ его сбиваются в кашу, в гоголь-моголь

                                                                                                                                                         1.09.93 (21-52)

Июль 25

Всякий сроден своему (II. 51-52) — НОВАЯ ЖИЗНЬ

alopuhin

Тринадцать лет мы знакомы с Изосимом, и вот только сегодня он (в свои 36 лет) с моей подачи впервые узнаёт, что он, оказывается, классический левша, узнаёт совершенно случайно: ночью приехал из Москвы с оторванным со стороны шеи погончиком на левом плече своей лёгкой курточки, но по запарке этого не заметил. А утром я спрашиваю у него, ты что, носишь свою сумку на левом плече? Да, отвечает, на левом, а ты что, разве не на левом? Нет, говорю, на правом, ведь я правша… И выяснилось, что ехал он в переполненном вагоне метро, где его тискали и дёргали, а сумка висела на левом плече, тогда-то, скорее всего, и оторвали ему погончик. Но оказывается, что и толчковая нога у него тоже левая, и сигарету он держит в левой руке… Вот только в детстве его усиленно приучали держать в правой руке и ложку, и ручку, хотя до сих пор (и я всегда это за ним знал) пишет он неловко и медленно, и авторучку сжимает аж четырьмя пальцами, а занимаясь литературой и даже уже работая журналистом, всегда жаловался на трудность, неорганичность связи между мышлением и письмом… Да ведь и сын у него тоже, оказывается, левша — унаследовал отцовские гены! А сам отец только сегодня догадался, что он есть самый настоящий левша, а я ему по этому поводу замечаю, что надобно тебе теперь срочно возобновить природное главенство левой руки, надобно снова стать полноценным левшой, чтобы сознание твоё избавилось, наконец, от тяжёлой борьбы с телесной своей оболочкой, жизнь твоя, говорю, станет тогда более гармоничной, многие проблемы исчезнут сами собой, да и здоровье, кстати, может значительно поправиться, и личная жизнь, и всё остальное…

                                                                                                                                                                               31.08.93 (12-33)

Вот, вот она снова, эта разлучная, жухлая, смертью дышащая осень вгоняет сирые мозги в тотальный человечишкин сантимент

Конечно, новая художественность, то бишь попытка иной оптики, ракурса, масштаба… Хотя… Во многом это всё-таки чушь собачья — каждый автор, то бишь художник, собственную художественность ваяет (хотя и не без притяжения-отталкиванья относительно каких бы то ни было ориентиров)

Всякий сроден своему: к чему тянет, что хочу, то и ворочу, а как ворочу — а вот так ворочу, верчу, ворчу, бормочу что-то там такое ерундовское, а не хотишь — не читай.

                                                                                                                                                                                  31.08.93 (20-16)

Июль 14

Всяко-разная реникса (II. 30-31) — НОВАЯ ЖИЗНЬ

alopuhin

Всяко-разная реникса

Наступает, кажется, такое время, когда всё больше утверждается понимание того, что необязательная, промежуточная (между законченными, «эпохальными», «круглыми», цельными вещами) трепотня писателя есть необходимый и обязательный компонент его творчества, что имеет, пусть иное, но вполне по-своему законченное значение: эти случайные будто бы заметки и наброски стали уже попросту самостоятельным жанром литературы (подобно эскизам в изобразительном искусстве)…

Узок, ясное дело, круг тех читателей, что желают хавать заготовительный сей комбикорм, и скорее всего читатели сии сами, какие-никакие, но чего-нибудь творцы, или же, в крайнем случае, со-творцы, эдакие, то есть, узкополосные любители-коллекционеры всевозможных малозаметных маргиналий, эдакие чуть ли не по-набоковски глазастые как бы энтомологи.

И читателю сему — въедливому, кропотливому, дотошному — слава и многие лета! Эти вот жалкие бормотания — для него.

                                                                                                                                                                15.08.93  (03-48)

Дверь моей кухонной кладовой представляет собой коллаж, своего рода иконостас из больших и маленьких портретов (вырезанных мной из газет и журналов) более или менее (по разному и за разное) замечательных деятелей, как-то (сверху вниз):

Эрнст Неизвестный, Василий Аксёнов (ещё патлатый), Борис Гребенщиков (с гитарой), Пьер Ришар, Фантомас, Лариса Шепитько, Сергей Крылов, Андрей Вознесенский, Леонид Брежнев (в маршальском мундире и с иконостасом на широченных грудях), Сергей Летов (с саксом наперевес), Чарли Чаплин, Андрей Миронов, племянница моя Катрин (в трёхлетнем возрасте), Антон Чехов, Евгений Попов, Артемий Троицкий, битлы (все четверо), Пётр Вайль, Александр Генис, Дмитрий Александрович Пригов, Фёдор Шаляпин, Всеволод Мейерхольд, Гришин-Суслов, Владимир Высоцкий в обнимку с Мариной Влади (и гитарой, известный портрет Плотникова), Леонардо да Винчи (автопортрет), Михаил Горбачёв, Андрей Синявский (с цыгаркой), Курт Воннегут, Владимир Высоцкий (без гитары и Марины), Иосиф Бродский, Роман Якобсон, Савелий Крамаров, Алексей Хомяков, Маргарет Тэтчер, Василий опять Аксёнов (уже короткостриженный и в тёмных уже очках), Леонид же Брежнев (в штатском, но с неизменным иконостасом), Николай Бердяев, Юрий Никулин, Андрей Лопухин (в шкуре старлея ВВС), Юрий Шевчук, Владимир Соловьёв, Елена Рерих (в роскошной шляпе с пером), Андрей Столяров, Агата Кристи (перед самой смертью), Борис Пастернак, Валентин Катаев, Авенир Ставровский (мало кому известный пенсионер, электрик, кабельщик-спайщик, газоэлектросварщик, а также мастер по пошиву дефицитных трусов, носков и стёганых одеял), Василий Розанов, Александр Введенский, Сергей Крылов (толще прежнего), Евгений Трубецкой, Андрей Битов, Владимир Жириновский (с воздетым горе перстом), Эрнест Хемингуэй, Пьер Ришар же (но помельче), Адриано Челентано, Владимир же Высоцкий (с бородой, тоже Плотникова работа), Александр Сокуров, Евгений Евтушенко (с женой Марией), Энрико Карузо, Анатолий Кашпировский, Евгений Леонов, Егор Гайдар, Альберт Филозов, Макс Волошин (кудрявый, в рясе подпоясанной), Геннадий Янаев, Юрий Казаков, Гарик Сукачёв (с разъятой на ширину хорошего приклада, что-то хрипато вопящей пастью)…

                                                                                                                                                          15.08.93 (04-52)

Июль 10

Искусство: критериев — нет (II. 23-24) — НОВАЯ ЖИЗНЬ

alopuhin

Споры о литературных пристрастиях, отвечает Ерофей Изосиму, бессмысленны и бесперспективны, а начитавшись Бунина, Изосим к нему вдруг пристрастился и пытался ставить в пример Ерофею, не озабоченному классическим сюжетосложением, что требовало завязки, экспозиции, кульминации и развязки, и неожиданных концовок, тогда как Ерофей частенько позволял себе довольствоваться сугубой экспозицией, хотя порой использовал и другие элементы каркаса, но, как правило, в пунктирно-замаскированном виде, отчего, наверное, Изосим и перестал с некоторых пор интересоваться ерофеевскими сочинениями, заведомо считая их чем-то слишком отвлечённым и необязательным, то есть сочинения Бунина неслучайны и без них мировой литературе не обойтись, а сочинения Ерофея — наоборот — по большому счёту, в общем-то, никому не нужны. То есть искусство, которым промышлял Ерофей, Изосим называл бессмысленным и бесполезным. Ерофей в таких случаях только кивал двусмысленно головой и отказывался от — вот уж действительно бессмысленных! — попыток что-либо объяснять и доказывать: в таких случаях он попросту — умолкал, ибо в подобных случаях в его доказательствах не было бы ни смысла, ни пользы

Всё разобрали другие, поэтому Ерофей в таких случаях выбирает — да — молчание.

                                                                                                                                                                                     13.08.93 (19-50)

В искусстве нет и не может быть никаких эталонов… Хотя промежуточные оценки, представляемые в критериях условного направления или жанра, вполне возможны, — но это, опять же, в условном, утилитарном смысле…

Искусство плюёт на потребности времени, оно вневременно, а сторонние оценки целиком варятся во временном соку при-страстий и при-оритетов (вещей, при-креплённых ко времени, ко злобе века сего); взор даже эпохального оценщика сегодня при-лепляется к одной эпохе, а завтра к другой, какой эпохе больше повезёт… А художник, он либо вписывается в контекст ожиданий публики, либо отказывается это делать, и тогда он изгой и безумец

Но искусство — это всё-таки космические дела. Критериев — нет. Планета Юпитер, либо она есть, либо её нет. Точно так же и искусство. А какой в ней смысл, в планете Юпитер, какая от неё польза — с ответом на это вопрос лучше не спешить. А можно отвернуть глаза и не смотреть. А можно так — помолчать. Подумать. Или не думать. Тут уж — кому что нравится. Каждому, как говорится, своё.

                                                                                                                                                                                         13.08.93 (20-28)

Май 18

Зов Христовой вертикали (113-120)

Христос
alopuhin

Дабы попасть в горизонталь, ни сил, ни мужества не нужно — надо просто распуститься, рассупониться, расслюнявиться и плыть по воле волн.

Христианин же держит и выверяет себя по вертикали веры — для этого ему приходится собирать и укреплять себя каждый день, ибо он, христианин, человек прямоходящий (Homo erectus); а ежели он и отклоняется порой от этой своей (и не только своей) вертикали, то, по крайней мере, знает от чего отклоняется.

Зло — всего лишь неизбежная погрешность, естественная ошибка подаренной человеку свободы, которая осуществляется им, конечным, а значит погрешным субъектом, в конечных реалиях конечной жизни. Но зло следует отличать от греха (хотя по-гречески грехamortano — значит «промах, непопадание, минование цели»).

Если бедная старушка отрубит курице голову, дабы употребить сию птицу для естественного пропитания, она совершит вынужденное зло, но в телесных (падших) человеческих условиях оно не экспансивно, а незлобиво и смиренно; никому (казалось бы) от него хуже не будет (хотя кармическое утяжеление миру оно и прибавит)… Убивая птицу, старушка защищает свою Богом данную жизнь от голода и, надо полагать, не превышает при этом «пределов необходимой обороны». Старушка совершает зло, неизбежное в земных условиях борьбы за существование, — но греха на ней за это нет.

Грех выражается в нашем нежелании и неумении пользоваться свободой, даденной нам во исполнение себя пред Богом.

Надо уметь слышать Бога в себе, Который, соразмеряя в нас свободу с судьбою, результирует их векторными сигналами, образующими призвание, а через при-звание, через этот Божий в нас зов мы вольны осуществить или не осуществить потом Божий замысел о нас: первый путь — по вере, второй — по греху. «Всё, что не по вере, грех» (Рим., 14:23).

Когда Л.Н.Толстой разуверился в своём писательском призвании? — когда понял, не умозрительно, а непосредственно понял, что он умрёт, что и он, такой разгениальный художник, смертен так же, как какая-нибудь неграмотная старушонка, что, не умея подписаться, рисует корявый крестик

Сосущая тоска вселенского одиночества настигает нас тогда, когда мы, изменяя себе, отпадаем от своего призвания, когда мы не в себе, а во грехе: а во грехе мы отторгаем от себя божественную составляющую собственной сущности и потому забываем о своём изначальном неодиночестве.

Иисус Христос пришёл, чтобы подтянуть до небес, распрямить человека до Бога. Христос пришёл, чтобы высветить новым светом мерцание Бога на земле, Который присутствует здесь и сейчас сосущим, зовущим зиянием таинственной бездны и попечением нашей к Нему устремлённости.

Первым прямоходящим человекам тяжко и больно было сие прямохождение не уронить на четвереньки; другим было полегче, — а третьи уж и вовсе не подозревали, что были времена, когда прямохождение было в диковинку.

«Были времена, когда времени не было» (Талмуд).

Христианские идеалы на земле в полной мере непостижимы и недостижимы: отсюда качанья и шараханья антиномических церковных весов из стороны в сторону — меж плотью и духом, меж деянием и смирением, меж противлением и непротивлением злу, меж благословением богатых и попечением о нищих и т.д. Чем идеальнее та или иная религия, тем она отвлечённее и красивее, но тем и больше опасностей таит она для тех, кто, не успев окрепнуть душой, соблазнится её небесным (не земным!) совершенством.

 

Май 5

Да здравствует художник Дан Маркович! (I. 76)

alopuhin

Чудеснейший писатель вступил к нам в Союз литераторовДан Маркович! Чудесную книжку принёс — «Здравствуй, муха

Он ещё и биофизик, и биохимик, и врач, и художник замечательный. Мастер детали и короткого рассказа.

Летописец и воспеватель приватной, заурядной, казалось бы, но вместе с тем и прекрасной человеческой жизни. Простых житейских вещей, обретающих под его пером онтологическую глубину и необходимость.

Да здравствует Дан Маркович, сказавший: «Всё самое лучшее прозрачно и не скрывается«.

22.04.93 (01-02)

Май 2

Смена вех (I. 72)

alopuhin

У японских художников было принято каждые десять лет менять имя и манеру письма. Это, пожалуй, разумно: необходима периодическая смена ракурсов.  Приедается всё, даже собственные подходы и приёмы.

Время от времени я приволакиваю себя за шкирку к новым пунктам обзора, где корректируется (как-то), а то и меняется (где-то) мой — самостийный — стиль: меняю место работы и жительства.

А чтобы не менять имя, меняю внешность, чему способствует отращиванье или удаление растительности на подопытной башке, а также лень, физкультурка, вегетарианство, голод или наоборот — всеядство… И ещё очередная — новая — любовь, любовишка или влюблённость, на худой конец, приязнь, лёгкое увлечение… А также пришествие весны, лета, осени, зимы и всего остального…

                                                                                                                                              20.04.93 (00-07)