До недавних времён считалось, что яйцеклетку оплодотворяет только самый быстрый и самый юркий сперматозоид. Оказалось, что ничего подобного. Сотни сперматозоидов достигают яичников, что называется, ноздря в ноздрю. И, повиливая хвостиками, терпеливо ждут, когда же их удостоят аудиенции. Ведь избран будет только один из них.
Привередливая яйцеклетка удостаивает вниманием лишь одного из целой толпы страждущих соискателей, столпившихся у сиятельных врат. Но каковы критерии её конечного выбора? Научные светила долго искали ответа на этот вопрос. И вот недавно решение задачи было наконец найдено: оказалось, что яйцеклетка останавливает свой выбор на том сперматозоиде, «чьи генетические характеристики наиболее отличаются от её собственных». И цель у неё при этом одна — выживание. Яйцеклетка знать не знает двух любовников, что сжимают друг друга в страстных объятиях где-то там, наверху, и попросту пытается, исходя из своих возможностей, избежать близкородственного кровосмешения.
Мудрая мать-природа требует того, чтобы наши хромосомы (носительницы кода ДНК) обогащались чем-то наиболее новым, а не тем, что на них похоже. Её система опознавания «свой-чужой» безошибочно отбраковывает заурядных, ординарных и слишком похожих друг на друга собратьев мужеского пола (и на микро- и на макроуровне) ради того одинокого таланта, обладающего «лица необщим выраженьем», ради того аутсайдера и «белой вороны», что способна в старые, испытанные временем меха влить своё новое дикое вино и тем подтолкнуть генетический аппарат на новую, ещё более высокую ступень своего развития.
Чем система сложнее и внутри себя структурно разнороднее, тем она устойчивей и неистребимей. Стул с четырьмя ножками устойчивей стула с тремя ножками. Человек с двумя ногами устойчивей старины Джона Сильвера, даже несмотря на его деревянный протез. Если бы у осьминога было лишь два щупальца, он, безусловно, был бы менее живучим.
Природная стратегия жизненного успеха заведомо зиждется на творческом воспроизводстве качественной новизны во всех аспектах проявлений всего живого. И яйцеклетке, и всем нам одинаково скучно без чего-нибудь новенького, ибо сама жизнь на всех её уровнях есть сплошное, во все стороны прущее творчество! А когда творчество скудеет, дряхлеет, деградирует, начинается застой, распад, гниение, декаданс и деспотия, разврат и кровосмесительство. Когда всё новое и талантливое не в цене, то целые народы и культуры скатываются к убогому вырождению…
Обновляйтесь, господа, регулярно обновляйтесь, меняйте закосневшие личину и нутро, и, глядишь, что-то вам откроется доселе небывалое и чудесное, что иначе бы никогда бы к вам не пробилось сквозь непроходимые завалы рутины, ретроградства и мракобесия.
Всё тотально связано со всем, и поэтому наши определения чего бы то ни было волей-неволей искажают и само определяемое, и всё, что его окружает. Когда мы что-то оПРЕДЕЛяем, судим, идентифицируем, сличая с неким условным алгоритмом, некоей матрицей, мы ведь, по сути, вырываем предмет из контекста, из мирового континуума, навешиваем на него свой ярлык, а также заодно и дробим неделимую реальность на бессмысленные куски и как таковые не существующие, мёртвые фрагменты.
С другой стороны, это наше аналитическое разбирание игрушек, доставшихся нам судьбой, на отдельные винтики и шпунтики тоже ведь входит в общемировое единство, как одна из насущных функций бытия (ибо ненасущных функций у него, по определению, нет), ибо всё что есть зачем-нибудь да надобно вселенной и иным, чем оно есть, быть не может. Но мы до сих пор вкушаем запретные плоды с Древа познания добра и зла, спеша судить и карать не окружающую нас реальность, а своё о ней заведомо превратное представление.
Нам не дано предугадать, какую роль в общемировых процессах может сыграть та или иная безделица, что значит то или иное событие в космической тотальности бытия. Но раз оно произошло, нам приходится признать его неизбежность и необходимость в целокупном контексте мирового единства.
Стоит догадаться, что ты есть то, что есть весь этот неделимый мир (раз уж он неделим) и что ты сам, как богоравный мировой пан, выбрал всё, что сейчас с тобой происходит, выбрал не выбирая, ибо то, что случилось — не могло не случиться, и Бог такой же хозяин этой жизни, как и ты, и наше светило, наше солнце светит, в принципе, как хочет, и в этом смысле, когда стирается всякая разница между свободой и несвободой, ты такой же Бог, как и всё остальное бытие, раз вы с ним единое и неделимое целое, и зачем тебе ещё чего-то хотеть и, соответственно, страдать понапрасну, зачем проецировать свои комплексные проекции в какое-то надуманное, уже сдохшее прошлое или в фантастическое, мифическое будущее, бутафорское хранилище нашего призрачного, кукольного счастья.
Конечно, страдания дали тебе ощущение экзистенциальных глубин бытия и научили тебя сопереживать тем человеческим бедам, горестям и страстям, какие мы в огромных количествах видим вокруг на планете Земля. Они учат нас стыдиться своего эгоизма и заставляют думать, как можно помочь этим многочисленным страждущим.
Но почему в самых бедных, в самых нищих странах люди улыбаются и радуются жизни намного больше, чем в относительно благополучных странах? А самый большой уровень самоубийств на планете в процентном отношении наблюдается сегодня в самых, по сути, благополучных странах мира — странах Скандинавии. Дело в том, что иногда, может быть, пострадать и полезно, но лишь до тех самых пор, когда вдруг поймёшь, что страдание не только бессмысленно и не нужно, но и пагубно — тлетворно и зловредно, ибо является ключевой причиной всех несчастий и бед на земле, всех преступлений, убийств, войн и прочих насильственных и бесчеловечных акций.
Миф о несчастной жизни сотворяется реакционными историями о прошлом и будущем, куда проецируются все, по определению, убогие и ограниченные опредения, утверждения и ярлыки. Эти истории развёртываются во времени, в диахронической плоскости, грубо вырванной из бытийной целокупности, но именно так моделируются все эти выдуманные сказки о горестной судьбе и несчастной жизни. Выбив из-под ног аляповатого мешка с человеческими несчастьями табуретку этих темпоральных проекций, мы избавляемся от обузы надуманных представлений о реальности и лицом к лицу оказываемся перед неопределимой таковостью настоящего.
Убрав болевые — а по сути, искусственно продлевающие боль — проекции, отпустив ситуацию на бессловесный простор мировой целокупности и просто позволяя быть всему, что есть, таким, каково оно есть, мы расширяем «миг между прошлым и будущим», отпускаем пружину настоящего, отчего оно расслабляется и заполняет собою всё, каким оно ведь, по-настоящему, и является.
Нас могут сделать несчастными только наши собственные мысли. Наши интерпретации. Оценки. Рамки. Ярлыки. Именования. Определения. Сам культурно-цивилизаторский, аналитический способ нашего мышления. Поверяющий алгеброй гармонию неопределимого и неделимого целого. По сути наше мышление есть вербальный нарратив, темпоральная знаковая последовательность, довольно искусственная конструкция которой обречена на диахроническое мультиплицирование логического пути из условной точки А в условную точку Б, вторичная, многажды отражённая от самой себя виртуальная история развёртываемой во времени истории наших нескончаемых претерпеваний всего и вся. В таком — мультипроекционном — аспекте взятая история наших действий и поступков обречена на пере-переживание, пере-пересказ, на нескончаемое умножение и пролонгирование тягостных страданий. Как историки и простые люди по многу тысяч раз пересказывают на разные лады ключевые события того или иного государства, так и каждый из нас по многу раз перевоссоздаёт внутри себя легенду собственной жизни, свой персональный идентификационный сюжет, свою персонажную биографию в свете своих общеупотребимых социальных ролевых функций («мальчик», «девочка», «сын», «дочь», «отец», «мать», «специалист», «водитель», «рабочий», «бедный», «богатый», «прилежный», «нерадивый», «хороший», «плохой», «успешный», «неуспешный», «уважаемый», «неуважаемый» и т.д.). Но мы вовсе не то, что мы о себе (в этом плане) думаем.
Мы автоматически, бессознательно отождествляем себя со своим (оказывается, оно не наше) мышлением и как раз поэтому неизбежно становимся несчастными. Чтобы перестать себя с ним отождествлять, достаточно себе периодически напоминать, что мысли, которые сами собой продуцируются в данный момент у нас в голове, делают нас несчастными, ибо они есть безжизненный продукт нашего мозгового компьютера, нашего рационально-логического эго-ума, а эго-ум — это просто такая словомолотилка, такой словесно-поносный робот у нас в голове, который комментирует и оценивает всё, что мы слышим, всё, что мы видим, всё, что мы чувствуем и т.д. с точки зрения нашего прежнего знания, то есть сравнивая, сличая всё новое со всем старым, что записано на его жёстком диске, в архивах-заначках его памяти, его опыта, его комплексов и фобий.
Взор нашего мышления всегда обращён вспять. Если всю жизнь ему слепо верить и следовать, будешь всю жизнь безнадёжным стариком, неспособным ни к чему новому и живому. Будешь живым мертвецом. Будешь всё время всем недовольным, будешь непрерывно бурчать на те обстоятельства, о которых всегда спешит нам напомнить наше мышление, обожающее носиться с им же вовремя придуманными (надуманными) несчастьями.
Боже, ну что за погода за окном — опять дождь!.. Ну что это за погода такая — опять солнце жарит и палит до невозможности, такая сушь, аж дышать нечем!.. Опять безветрие сплошное, духота и штиль!.. Это надо же — опять задувает ветродуй, продувает аж до печонок!..
Нашему эго-уму для порождения всё время негодующего и изоляционистского мышления до зареза нужны враги — хоть и в виде треклятой погоды. Эго-ум живёт в нас за железным занавесом, лелеет его и всё время наращивает и укрепляет, как делает сегодня Северная Корея или Советский Союз в прошлом. Подобным деспотиям для обозначения своей горделивой отдельности, как хлеб, необходимо изображать из себя перманентную жертву мифической угрозы извне.
Выдуманные истории эго-ума стремятся стать драмами, порождают конфликты, реагируют на окружающие события сугубо антиномически: на «белое» отвечают «чёрное», на «низкое» — «высокое», на «да» — «нет». Эго-ум — это такой как бы обиженный на весь белый свет подросток у нас в голове, что самоутверждается за счёт отталкивания от всего окружающего.
«Ах, опять это дождь!» «Мерзавец, опять он не позвонил!» «Я, как дурак, два часа её ждал, но она опять не пришла!» Если бы в нашей жизни не было этих сюжетов, жизнь была бы проста и прекрасна.
Если ты в Сейчас, ты точно не страдаешь. Если ты несчастен, медитируй, задержись в Здесь и Сейчас, и все беды и злосчастья сгорят в его молчаливом огне. Наблюдай за собой, когда не торопишься судить окружающее, а позволяешь ему просто быть, никак его для себя не определяя, не наделяя его никакими ярлыками, именами и ролями. Не реагируй на него, не рефлексируй по его поводу, отпусти его от себя и себя от него. Вам нечего делить со всей этой действительностью, ибо через вас течёт единая сила универсума, для которой не существует нашей болезненной, злобной раздвоенности. «Любите врагов ваших»: вы и они — одно. Когда ты полностью пребываешь в сознании, ты не страдаешь.
Но мы так привыкли к бесчисленным разновидностям своего повседневного, рутинного раздражения, нетерпения, гнева, возмущения, страха, крика, своей обиды, жалобы, всего того, что так удовлетворяет наше сладострастно-загребущее, до безобразия разжиревшее «Я», увязшее в собственных отходах эго… Всё чаще ловя себя за фалды этих своих привычных реакций, вы постепенно можете научиться опознавать и останавливать их в самом начале их зарождения, если скажете себе: «Прямо сейчас я создаю страдание на свою голову». Проработав в себе природу этого машинального реагирования, вы со временем сделаете открытие, что за каждой неприятностью кроется некий тайный урок и подарок, за всяким злом — добро. Как в басне итоговая мораль, добрая подсказка, расшифровка образа, драгоценного секрета притчи, следующая за смиренным приятием происходящего, как гостинец для малого ребёнка или заслуженное вознаграждение прилежному ученику.
Привнеси это приятие в своё неприятие. Сдайся своей настырной неуступчивости. С улыбкой прими своё раздражение, неверие, свою зависть и обиду. Прими наконец тот безутешный факт, что ты не в силах ничего принять! Вселенная (и ты внутри неё) неделима и существует всем своим куском! Её-то хоть ты не отвергаешь? А если ты принимаешь вселенную такой, как она есть, то и себя со всем, что есть в тебе, тебе приходится принять, как дружное вселенское единство, где всё всему равновелико и не делится на своих и чужих…
Лучший учитель — боль. Чем больше ей противишься, тем тебе же хуже. Прими её, и она незаметно от тебя отделится. Хотя бы чуть-чуть, да отделится. Да, ты по-прежнему будешь страдать от этой боли, но ты осознанно приносишь её в жертву неделимой вселенной или, другими словами, Богу, ведь всё, что есть, — некий урок от Него, а значит какой смысл сопротивляться неизбежному, Богу, вселенной?
«Христос на кресте улыбался и даже смеялся почти«: когда Он сдал себя на поруки Всевышнему, груз тяжкой ответственности, непосильный жертвенный крест упал с Его плеч. И Христос стал настолько лёгким, что вознёсся на небеса. «Да будет не Моя воля, но Твоя».
Так боль и страдание, страх и отчаяние через осознанное приятие, примирение, отпускание и расслабление, через медитацию и сдачу себя на поруки Всевышнему неожиданно оказываются вратами в сакральное, трансцендентное измерение бытия.
В эпоху ледникового периода многие животные вымерли от неожиданного холода. А те, что пока ещё жили, старались как-нибудь приспособиться к изменившимся климатическим условиям. В том числе и древние иглокожие свиньи. Днём они бродили по округе в поисках пропитания, а по ночам, когда становилось намного холоднее и жуткий мороз гнал их к своим соплеменникам, они сбивались в небольшие группки и устраивались на ночлег в каких-нибудь более или менее укромных местах. Жизнь заставляла их объединяться друг с другом, «чтоб не пропасть поодиночке«, да только острые иглы, растущие на поверхности тела этих реликтовых свиней, невольно ранили кожу каждой близлежащей свиньи и мешали их взаимному обмену жалкими остатками своего драгоценного тепла. Уколовшись о товарища, каждая из свиней поначалу с визгом отшатывалась в сторону, но при этом быстро снова замерзала так, что вынуждена была снова придвинуться к своему не менее колкому соседу, чем она сама.
Судьба предоставила им парадоксальный, но неизбежный выбор: либо погибнуть, замёрзнув, как уже замёрзли сотни видов животных на обледеневшей планете Земля, либо, с болью, но и надеждой претерпевая тернии ближних своих, всё-таки попробовать как-нибудь выжить. Им пришлось выбрать второе и научиться молча выносить боль от никогда не заживающих ран, чтобы не дать в себе угаснуть драгоценному дару жизни, какой свиньи-собратья передавали друг другу слабым теплом собственных тел, покрытых острейшими иголками, какими Господь наградил их для защиты от коварных врагов, по иронии судьбы, уже исчезнувших с лица Земли. И случилось чудо — иглокожие свиньи выжили.
Мораль сей басни такова: выживают лишь те взаимоотношения, при которых каждый снисходит к природным недостаткам ближнего своего и в ответ ожидает того же, когда у каждого в приоритете взаимное друг к другу уважение, надежда и терпение. Бог терпел — и нам велел.
Ни вымученная дисциплина, ни терзания вынужденной аскезы, порождённые стремлением к идеалу, никого ещё к истине, увы, не приводили и привести не могут. Чтобы приять, отразить в себе истину, не надо никуда ни бежать, ни стремиться к чему бы то ни было, ибо всякое волевое усилие по направлению некоего избранного вектора искажает сознание алчущего ея (истину). А искажённое, искривлённое потугами страсти сознание исказит и искомую истину, даже если она в него ненароком и попадёт, а тогда это будет уже что угодно, но только не истина, а кривда, то есть нечто преломлённое чем-то нарочитым и предвзятым, нечто испорченное чьим-то посредничеством — истина, так сказать, из вторых рук, «сёмга не первой свежести», «сам я Пастернака не читал, но скажу…»
Сознание должно быть чистым, незапятнанным, как у только что родившегося младенца. Оно должно быть непредвзятым и непреднамеренным, спонтанным и безразмерно-приёмистым, простодушным и бескорыстным. Оно должно быть свободным — свободным прежде всего от себя самого, а потом уже и ото всего ему внеположного. Такая полная свобода лишает нас нашего положения и образования, наших личин и самоидентификаций, всего для нас обычного и привычного, заслуженного и приоритетного, всеми признанного и уважаемого, всего общественного и благопристойного, приличного и неприличного, родного и надёжного, уютного и крохоборского, домашнего и мещанского, любимого и нелюбимого — и удовольствий, и порождаемых ими страданий, и эмоционально-ветхозаветных реакций на всё происходящее вокруг. Но эта свобода не есть пустота, а наборот — единственное, что её стоит: это — теряние, отпускание себя в Здесь и Сейчас, в игольчатом просвете и блаженной бездне между отбывшим своё прошлым и несуществующим до поры, гипотетическим будущим, когда подлинное, целокупное видение не отделено от действия ни единой секундой.
Когда вы оказываетесь в опасной, экстраординарной ситуации, вы не можете себе позволить быть несвободными, вы вынуждены видеть и действовать одновременно, как это делают более свободные и природные существа, чем мы, — животные (которые во многих вопросах давно уже не «братья наши меньшие», а братья старшие). Свобода есть состояние ума и сердца, когда они едины и друг другу никак не противоречат. Это состояние абсолютной непредвзятости и независимости, состояние полной расслабленности, релаксации наедине с самим собой — состояние медитации. Совершенное одиночество, начисто лишённое всякого авторитета, всякой традиции, всякого управления. Состояние сознания, которое не зависит ни от стимулов, ни от знаний и не является результатом предыдущего опыта и намеренных рассуждений.
Чтобы по-настоящему быть наедине с самим собой, мы дожны умереть для прошлого и будущего, для своих родных и близких, для своих представлений и слов о чём бы то ни было, для своего эго-ума, переполненного любимой своей актуальной словомешалкой, мы должны умереть для того, что в библии зовётся «злобой века сего», для своих привязанностей, привычек, обусловленностей, для своей планеты, страны, нации, культуры, своего сословия, мировоззрения, status quo, короче — «кто был ничем, тот станет всем»! И главное, что мы всего этого не должны специально, нарочито, преднамеренно, это свобода снизойдёт на нас лишь тогда, когда она сама снизойдёт — спонтанно и естественно: стало быть и мы, чтобы ей соответствовать, должны быть спонтанными и естественными, должны быть в сердце своём и в душе нерассуждающими детьми, безумными и бездумными бомжами, беспечными лохами без определённого места жительства, невесомыми пофигистами и творческими бабочками, наслаждающимися каждой цветочной взяткой, каждым мгновением, какое у них растянуто до невозможности и тождественно нашим годам, мы должны быть чистыми, ясными, трезвыми и осознанными, ненарочито бдительными, расслабленно-упругими и блаженно-лёгкими — без отягощений культурных, душевных, духовных, телесных. Тогда истина пронижет нас насквозь, станет буквально нами, и нам, пофигистам, станет по фигу «что есть истина», ибо то, что не может быть выражено словами, умственного понимания не требует. Или, иными словами, «о чём невозможно говорить, о том следует молчать» (Л.Витгенштейн).
В молчании постигая пронизывающую нас истину, мы хоть и без слов, начинаем её как-то всё-таки понимать — не умом, так сердцем. Или тем высшим умом, тем целокупным сознанием, что является умом и сознанием вселенной, от какого мы в своём одиночестве никак не отделены. Но спонтанность этого постижения есть синоним покоя и воли, безумия и бессознательности, вневременности и внепространственности. Она требует от нас не желания, стремления и концентрации, а наоборот — расслабленности и отпускания себя, всего, что нас грузит и напрягает. Она требует от нас расслабленной, зыбкой почвы под ногами, ненадёжности наших тылов и опор, весёлой отваги падения в пропасть неизвестного и непредсказуемого, бесстрашной и лёгкой готовности к ежеминутной смерти для всего, что держит нас на плаву в этой жизни… Это легче сделать, чем объяснить.
Стоит вам сказать: «Я свободен», как вы уже и не свободны, потому что в вас тут же, автоматически включается a priori несвободное время, то есть воспоминание о, пусть и недавнем, но прошлом, прошедшем состоянии, при котором вы (который здесь и сейчас уже не существует) ощущали себя свободным, при этом вы, даже если и вправду были свободны, уже ведь соскочили с игольчато-утопической площадки «Здесь и Сейчас» («utopos» с греческого переводится, как «без места»). Ещё Г.Гегель писал об этом волшебном свойстве всяких определений, что остраняют определяемое, лишают жизни и души («стоит нам определить предмет, как мы тут же оказываемся вне его пределов»)…
Надо научиться — не учась — жить тотально-медитативно, всем миром сразу, целокупным с ним единством, в буддово-прояснённой, блаженно-отчётливой и бесстрастной ясности бестрансового транса, в отсутствии эго и всего, что не есть Здесь и Сейчас: в это бессловесно-тишайшее состояние просто переходишь мгновенно, будто щелчком — р-раз! и готово! И некоторое время удаётся в нём, этом райском состоянии побыть — когда десять минут, когда час, когда три часа… А потом — все мы живые люди — волей-неволей приходится возвращаться в обычную, рутинную жизнь.
Постепенно научиться быть свободным и медитативным невозможно — это не дело времени, это дело безвременья, мгновенного спонтанного щелчка, переключения в иной, божественный режим бытования — вне всего и вся.
Учитель отдыхал у водоёма, когда увидел, как скорпион упал в воду и старается выбраться, но у него ничего не получалось и он стал тонуть. Учителю захотелось спасти скорпиона, он протянул руку, чтобы вытащить его, но, когда почти вытащил, скорпион его укусил.
Реагируя на боль, Учитель разжал пальцы, и скорпион опять упал в воду и стал тонуть. Учитель во второй раз попытался вытащить скорпиона, и во второй раз скорпион укусил спасающую его руку.
Наблюдавший за происходящим путник подошёл к Учителю со словами:
— Извините, но вы упрямы! Не понимаете, что вякий раз, как будете стараться вытащить его из воды, он будет вас кусать?
На это Учитель спокойно ответил:
— В природе скорпиона — кусать, нападает он или защищается. Но это не изменит моей природы — помогать.
Произнося эти слова, он подобрал с земли опавший лист и помог себе подцепить им скорпиона, вытащил его из воды и отпустил.
Не изменяй своей природе, только предпринимай меры предосторожности, если кто-то причиняет тебе боль (может, в нём говорит страх, или он защищается). Некоторые всю жизнь бегут за счастьем, другие же его создают.
Современный человек — это первый человек в истории, не имеющий представления о священном. Он живёт лишь обыденной жизнью. Его интересуют власть, деньги, престиж — он считает, что больше ничего нет. Это крайне глупо.
Его жизнь проходит среди маленьких вещей — очень маленьких. Он не способен представить себе ничего больше, чем он сам. Он отверг Бога. Он сказал, что Бог — мёртв. Он отверг жизнь после смерти, он отверг свою внутреннюю жизнь. Он отверг собственную сокровенную сущность — вот почему вокруг такая скука. И как может быть иначе? Если ты не в состоянии увидеть нечто большее, чем ты сам, твоя жизнь станет скучной, утомительной. Жизнь становится танцем лишь в том случае, если она — приключение. А приключением она становится лишь тогда, когда видишь в ней нечто высшее, чем ты сам, — то, к чему следует стремиться и что следует пытаться достичь.
Священное попросту означает, что мы — ещё не конец, что мы — лишь переход. Не всё ещё произошло — многое должно случиться. Семя должно дать побег, побег должен стать деревом, дерево должно дождаться весны, чтобы распуститься тысячью цветов и отпустить свою душу в космос. Лишь тогда произойдёт исполнение. Священное — не так уж далеко. Мы должны начать интересоваться им. Вначале, безусловно, мы будем брести впотьмах, но вскоре всё станет приходить в гармонию, вскоре появятся проблески бесконечности, какая-то неслышимая музыка достигнет наших сердец и потрясёт всю нашу сущность, подарит нам новые цвета, новую радость, новую жизнь.
(с) Ошо Утренние и вечерние медитации / М., ООО Издательство «София», 2010, — с.12.
Жизнь в обществе основана на стандартах и стереотипах, на общих представлениях о том, что хорошо, что плохо, что приемлемо, что неприемлемо, что прилично, что неприлично. Как правило, у нас имеются отношения не между людьми как таковыми, а между условными, образными представлениями людей друг о друге — между разными сослуживцами, начальником и подчинённым, мужем и женой, между странами и народами, родителями и детьми, покупателями и продавцами, кредиторами и должниками, между водителями и гаишниками, между одним человеком и другим человеком, между стариком и юнцом и т.д. Все эти виртуальные представления суть симулякры, нереальные мыслеформы, демпфирующие реальную встречу человека с человеком, реальный диалог между ними. Эти дурацкие придумки накручивают и раззадоривают сами себя такими же придуманными страхами и опасениями, и в результате неизбежно порождают конфликт. А у конфликта на все вопросы и проблемы нашей повседневной жизни всегда наготове самые простые ответы и советы. А уж в обществе, постороенном по шаблону респектабельности, где главой всему является соревновательная конкуренция, естественным образом сопряжённая с завистью, жадностью, стяжательством и агрессивностью, эти ответы и советы чреваты если и не кровью, то всем набором негативных чувств и состояний, какие только существуют в природе.
Только одно может нас освободить от такого безрадостного положения вещей — духовная бедность, отказ от эго-ума, от участия в этой безжалостной борьбе за высокое положение в обществе, а стало быть и от реальных идеалов этого общества. Для этого достаточно просто целостно понять его подлинную внутреннюю структуру, механизмы его влияния и управления, его институты и элементы и по возможности уклоняться от его соблазнов и слишком назойливого воздействия. Отказаться от своего тщеславного рвения, от соревновательного зуда, саморекламы и загребущих мечтаний. Принять то, что есть, смириться с этим, перестать искать для себя лучшей жизни, жить здесь и сейчас, не забрасывать в мифическое будущее удочку своих желаний. Это и означает стать нищим духом — остановить свои судорожные тщеславные устремления, а значит выйти из зоны конфликта (и в тоже время из зоны привычного комфорта), внешнего и внутреннего, отпустить, позволить миру и себе самому быть тем, чем они являются сами по себе, сдать себя на поруки реке жизни (на волю Божью), обрести мир и покой внутри себя, а стало быть и вне себя… Это вовсе не значит, что мы должны жить унылой растительной жизнью или плыть по течению обстоятельств безвольной, безжизненной щепкой. Нет, наоборот, освободившись от внешних влияний и обретя внутренний покой и тишину, мы становимся энергичными и живыми, подвижными и полными сил, которые при этом в нас буквально удесятеряются. Если мы от чего-то психологически зависим, наша жизненная энергия тратится на поддержание этой зависимости, а если учесть, что у большинства современных людей таких зависимостей — вагон и маленькая тележка, — практически вся энергия жизни таких людей буквально умирает в них, в порождённых обществом ритуалах, привычках, пристрастиях (к коим можно отнести весь наш устоявшийся образ жизни, все «дары» цивилизации и культуры). Зависимость от любых стимулов и посулов, соблазнов и привычек, обычаев и ритуалов, внешних или внутренних, лишает наше сознание свободы и самостоятельности, делают его бесчувственным и тупым, лицемерным и предвзятым, слабым и трусливым, трафаретным и нетворческим.
Очень трудно сегодня жить в нашем обществе и быть свободным от его соблазнительных стимулов, исходящих от церкви, семьи, школы, банков, клиник, аптек, от всеобщего курения, алкоголя, наркотиков, экзотических продуктов питания, от фэшн-индустрии, фитнес-индустрии, навороченных дивайсов, гаджетов и прочих облегчающих жизнь машин, безумного ассортимента товаров в бесчисленных магазинах, от словесных масс масс медиа, завлекающих ежедневными сенсациями, исходящих от рекламы, увлекательных придумок учреждений досуга и массовой культуры… Это ловушка, западня, капкан, который что-то посулив, взамен призван забрать, отнять всё, например, жизнь маленькой мышки или мощного кабана.
Освобождение от любой зависимости требует целостного — беспристрастного, вне полярных категорий и привычной логики ума — понимания этой зависимости и приятия реального положения вещей. Для такого целостного — изначально незаёмного и чистого — понимания надо отказаться от заведомо фрагментарных подсказок своего егозливо-хитроловкого ума, предубеждений своего «я», своего опыта, своего так называемого здравого смысла, надо снова стать ребёнком и «нищим духом», ибо их есть Царствие Небесное… Такое целостное восприятие возможно лишь тогда, когда мы целиком находимся здесь и сейчас, когда мысль, по определению продуцирующая иллюзорные представления и проецирующая их в уже несуществующее вчера и в ещё несуществующее завтра, отступает на задний план нашего сознания, обретающего чистоту и покой медитативной tabula rasa... Тогда отступает трение и конфликт, тогда наша энергия не растрачивается на поддержание традиционных взаимосвязей — своих и общественных, внутренних и внешних. Не надо никому угождать, кланяться авторитету, лицемерно с чем-то соглашаться или от чего-то отказываться, во что-то верить или не верить, лелеять батарею напрасных надежд, казаться, а не быть…
Отказавшись от простодушного, детского, непосредственно-бездумного восприятия вещей как они есть и начиная сравнивать их с идеально-умственными образцами, мы неизбежно порождаем трение сих представлений друг о друга, их соревновательно-сравнительный конфликт, что тянет за собой цепную реакцию всё новых и новых конфликтов, прогрессию которых с каждым разом потом всё труднее и труднее будет остановить. Конечно, такая бесконфликтная жизнь доступна не всякому и достигается годами медитативной практики…
Отказавшись сравнивать себя с другими, вы вдруг оказываетесь тем, что вы есть на самом деле. Тем, что вы есть целиком. Если вы начнёте сравнивать, вы мигом потеряете эту целостность, ибо сравнение всегда начинает делить вас на различные ваши составляющие, на отдельные ваши параметры. Например, параметр роста: ростом вы ниже, чем Х, но зато выше, чем У. Или другой ваш фрагмент — ум: вы явно умнее, чем Х, но зато последний явно вас красивее, чем удачно компенсирует в себе недостаток ума… А эта сволочь Z — такой богатый, что может позволить себе купить такой особняк, на какой мне заработать двух жизней не хватит, на Канарах, гадёныш, по полгода прохлаждается, пока я тут на работу спозаранку пешкодралом шкандыбаю по грязи…
Сравнение, зависть, желание порождают в нас противоречия, борьбу мотивов, конфликт раздвоенности между полярными оценочно окрашенными определениями-представлениями: «бедный — богатый», «красивый — некрасивый», «модный — немодный», «винтажный — дешёвый», «молодой — старый», «умный — глупый», «престижный — непрестижный», «правильно — неправильно», «хорошо — плохо», «морально — аморально», «выгодно — невыгодно», «здоровый — больной», «добропорядочный — наглый»…
На протяжении тысячелетий нам внушали, что текущая действительность убога и уныла, и поэтому мы все, как один, должны верить в идеал, диаметрально ей противоположный, и это-де поможет нам справиться с безрадостным настоящим. Но как показывает практика — это не работает. Практика, наоборот, показывает, что идеалы, верования, убеждения, принципы всегда неотвратимо ведут к болезненной раздвоенности, тоске, лицемерию, лжи, предательству, насилию, конфликту. Когда же вы не проецируете себя на противоположный вашей действительности идеал, а посредством целостного пребывания в «здесь и сейчас», не мудрствуя лукаво, сразу знаете как вам поступить в отношении того, что есть в этом «здесь и сейчас», этот иллюзорный крючок идеала, грозно висящий над вашим затылком, вам уже без надобности. И вы уже не порождаете и не мультиплицируете в себе и вокруг суету и смятение, волны энергозатратных метаний, когда хотите и начинаете что-то делать, и ваша медитативная целостность, ваша нерассуждающая внутренняя тишина становится залогом целостности всякого вашего действия.
Почему столько людей привлечены успокаивающим уютом поражения? Возможно, оттого, что поражение всегда предшествует изменениям, а победа провоцирует нас на сохранение прежнего поведения. Поражение — новатор, победа — консерватор. Многие смутно чувствуют эту истину. Многие выдающиеся люди испытали искушение познать не самую эффектную победу, а самое эффектное поражение.
Ганнибал повернул обратно у самых ворот низложенного Рима. Цезарь не убоялся мартовских ид. Шотландская армия Чарльза Эдуарда Стюарта не вошла в уже побеждённый ею Лондон. Наполеон дал приказ об отступлении при Ватерлоо в то время, как битва была им скорее всего выиграна. А что сказать о звёздах шоу-бизнеса, которые вдруг с головой окунаются в алкоголь, наркотики или кончают жизньсамоубийством безо всякой логической причины? Они не в силах вынести собственной славы и сами сознательно организуют своё поражение.
Извлечём же урок из опыта прошлого. Часто за так называемым успехом кроется желание взобраться на самую высокую крышу и спрыгнуть оттуда как можно более эффектно…
Человек всегда искал спасения и свободы за пределами самого себя и своего ординарного существования — искал истины, откровения, бога — того, что вечно и не зависит ни от каких обстоятельств. Видя свою нерадивую, неустроенную жизнь, столкновения из-за материальных, идеологических, национальных и прочих причин, он испытывал разочарование и задавался вопросом — неужели это всё, ради чего мы появляемся на свет, неужели же нельзя надеяться, верить и когда-нибудь вымолить себе лучшую жизнь, где всего этого не будет, где будет царить справедливость и т.д.
В итоге человек культивировал веру в спасителя, возвышенный идеал, а вера, как ни крути, порождала насилие.
«И вся-то наша жизнь есть борьба«, — поётся в старой революционной песне (кажется, братьев Покрасс). И пребывая в этой непрерывной борьбе, мы пытаемся устанавливать определённые моральные правила, адекватные обществу, в которым мы выросли. Если мы выросли в обществе коммунистов, мы считаем достойным быть коммунистами, если мы выросли в христианстве, мы полагаем благим делом быть христианами, если мы воспитывались в исламе, мы бьём себя в грудь и утверждаем своё природное мусульманство и так далее. Внешние авторитеты с младых ногтей диктуют нам, как мы должны жить, что мы должны делать, чтобы быть уважаемым, респектабельным человеком. Поэтому со временем наш разум закосневает, мышление становится механистичным и реакции автоматическими, как у биороботов: мы и есть такие биороботы, живущие по чужим алгоритмам и программам. То есть мы живём не свою жизнь, а жизнь тех авторитетов, которые на протяжении всей нашей жизни руководили нами, дёргали нас за наши ниточки, будто мы куклы-марионетки.
Попы, семья и школа, шефы и боссы разных уровней и мастей столетия за столетиями обещали и обещают нам чуть ли не манну небесную, если мы будем ревностно исполнять те ритуалы, правила, обеты, что они для нас придумали. Потерпите, потерпите ещё немного, — год за годом, столетие за столетием повторяли нам они, обещая, что впереди нас ждёт светлое будущее, долгожданная свобода и немыслимое счастье! Главное, чтобы мы дисциплинированно шли в ногу с той группой, тем кланом подданных, в какой они нас поставили, чтобы мы привыкли отказывать себе в насущных потребностях собственной спонтанной души и собственного тела.
Однако искалеченный, сломленный эдакой практикой ум, который, отрекшись от сует внешнего мира, сделался тупым и бесчувственным, чего бы и как бы он ни искал, найдёт лишь то, что соответствует его донельзя искажённым проекциям. Но зато мы прилежно делаем то, что делают все вокруг нас и поэтому можем считать себя здравомыслящими и респектабельными членами общества (читай: стада).
Но живя по чужим лекалам (то есть согласно привычным традициям) невозможно быть счастливым и самодостаточным. Мы механически бредём за кем-то, кто гарантирует нам комфортную духовную жизнь. Что интересно — многие из нас сегодня в меру своих сил и возможностей противятся политической деспотии, однако мы чуть ли не бессознательно соглашаемся на тиранию духовную, позволяя своим моральным авторитетам уродовать наши умы и линию нашей жизни. Но если мы проснёмся, совершим в себе внутреннюю революцию и полностью, а не умозрительно, сборосим с себя ярмо всех авторитетов, все ритуалы, церемонии и дохлые догмы, мы, конечно, окажемся в сиротском одиночестве и в конфликте с тем обществом, какому прежде служили верой и правдой, перестанем быть его уважаемыми, респектабельными членами (винтиками), мы сможем увидеть ситуацию со стороны и спокойно подумать над тем, куда нам идти дальше.
Если вы отбрасываете закоснелый традиционный подход только затем, чтобы что-нибудь отрицать, то есть ежели это ваше отрицание есть лишь демонстративная механическая реакция показушного нонконформиста, вы тем самым создадите лишь очередной полярный шаблон (в этом, системном, смысле антикоммунист ничем не лучше коммуниста), что станет очередной ловушкой, в которой запропало множество светлых умов, ибо если вы совершаете своё отрицание ритуально-умозрительно, то есть сугубо интеллектуально, а не всей практикой своей жизни (а это поначалу очень, очень страшно), вы останетесь стоять там же, где стояли до этого.
И совсем другое дело, если вы отрицаете прежний ложный способ своей жизни потому, что в полной мере осознаёте его вконец обрыдлую вялость и незрелость, его рабское рутинёрство и тупорылую стадность, потому, что обрели внутри себя такую отвагу и решимость, что всё вокруг вас приходит поневоле в сотрясающее ваше сонное окружение бурное энергетическое коловращение, но зато благодаря этому вы выпрыгиваете из ловушки успеха и респектабельности, за какие наши современники сегодня буквально головы готовы сложить. А вы — вы вдруг выпрыгиваете из своего привычного беличьего колеса, из каждодневной соревновательной гонки и неожиданно обнаруживаете, что вы больше ничего не ищете, никуда не спешите, ни за чем не гонитесь. И это первое, чему необходимо научиться внутреннему революционеру, революционеру духа, — не искать. Иначе говоря — открыть глаза, проснуться и перестать убегать от действительности, как мы всё время делали это прежде — посредством культуры, общества, веры, философии, морали, воспитания, удобного образа жизни, привычных пристрастий и принципов.
«Никто не даст нам избавленья/ — ни бог, ни царь и ни герой:/ добьёмся мы освобожденья/ своею собственной рукой!»
Никто и ничто, кроме вас самих, не сможет вам ответить на первые и последние вопросы — есть бог на небесах или нет, какова есть подлинная реальность, зачем и откуда пришли мы на это свет и куда уйдём, — никакие мудрецы и пророки, проповедники и писаки, философы и священники — никто и ничто! Вам придётся самим пораскинуть мозгами, самим покопаться в себе — и чтобы там что-нибудь важное для себя найти, надобно понять, принять и познать самого себя. Не того ограниченного индивида, каким вы были на работе, в школе или в институте, где у вас было собственное маленькое местечко, собственная утлая ниша, экологический закуток для простофиль, какими горазды помыкать все, кому не лень… Но «человек выше смертного смотрит«! Он не гоминид, не индивид, не часть общества, не политическое животное, не монада цивилизации, а безграничный космос, равный всей вселенной так же, как и она равна ему!
Никакого линейного прогресса в природе не существует, во всяком случае, психологически индивидуум в нашем лице на протяжении миллионов лет остался практически тем же — жадным, завистливым, агрессивным, мнительным, мстительным, подозрительным существом, исполненным страха, тревоги и отчаяния, с редкими всплесками радости, любви и обывательского удовлетворения. Общественная культура, основанная на тотальной конкуренции, заставляет его добиваться власти, положения, престижа, внешнего успеха и денежного достатка. Всё это внешнее, наносное он называет жизнью и если чего-то в ней достиигает, преисполняется самодовольной гордостью. Защищая эту свою гордость, он, этот всем нам присущий общечеловеческий индивидуум, порождает конфликты, ненависть, зависть, вражду, жестокость и нескончаемые теракты и войны. Не пытаясь понять эту сумасшедшую звериную борьбу за существование, мы, раздираемые страхом, пытаемся психологически убежать от неё любыми возможными путями.
Мы сознательно и бессознательно боимся всего и вся, и известного и неизвестного. Этот страх очерняет собой всю нашу жизнь, в которой нет никакого просвета, поэтому любая философия, любая идеология, в которой мы ищем света и спасения от нескончаемой внутренней борьбы и ужаса перед жизнью и смертью, являются лишь способом трусливого бегства от реальной действительности, от того, что есть здесь и сейчас.
Каждый из нас есть мировой человек, несущий ответственность за всё, что творится людьми на нашей общей для всех нас планете. Мир целокупен и един, все люди на земле — ветви единого древа. Начни с себя — пусть цепная реакция света начнётся с тебя. С меня.
Надо увидеть и понять то, что происходит в действительности в нас самих и вокруг, отбросив идеологию, воспитание, пристрастия, привычные отговорки и т.п. Не надо ни на кого кивать — всё, что вы есть, полностью в ваших руках, ибо вы в любой момент можете изменить свои мысли и чувства в любую сторону — либо поднять их к свету, чистоте и простоте, либо бросить в грязь и блевотину, где копошатся тысячи и тысячи окружающих нас добровольных деградантов и лицемерных псевдопросветителей.
Надо научиться смотреть. Смотреть и видеть. Особым образом настроить свой организм — он должен стать сплошным независимым созерцанием. Не насупленным, угрюмым соглядатаем, а лёгким, как пушинка, игровым, спонтанным зраком самого бытия. Это и значит медитировать — просто смотреть, без анализа и оценки. Видя и понимая нечто, что можно назвать истиной, а можно и не называть, ибо такое — целостное и фактическое, а не логическое — понимание, такое присутствие позволяет нам измениться легко и спонтанно, позволяет нас осуществить подлинную революцию в психике.
Для внутренних изменений требуется колоссальная энергия, которую почти целиком забирает на себя наш тотальный страх. Но стоит его отбросить, как освобождённая энергия сама производит в нас коренную внутреннюю революцию. Вы свободны — и энергия вселенной беспрепятственно проходит через вас и спонтанно тратится на любые необходимые нужды.
Умереть для всего вчерашнего и отжившего — вот весёлая задача каждого духовного революционера. Тогда ваше сознание будет чистым и свежим, как у младенца, что впервые видит этот мир, а если по-настоящему, целостно видит, то и понимает.