Реальность в свете идеала

Сегодня уже невозможно рассматривать проблему человека и всего человеческого без учёта открывшихся к нынешнему времени психологических знаний: существует, по меньшей мере, 16 (4х4) устойчивых психологических типов (открытых К.Г.Юнгом), которые практически окончательно складываются уже к пяти годам жизни человека, — после этого куда его ни тяни, как к нему ни взывай, главные решения в своей жизни он будет принимать в согласии с ведущими доминантами своего психологического типа, которые могут поддаваться лишь поверхностной, но не глубинной, коррекции.

Чисто умозрительно совершенно ясно, что мир порождён сверхмировым и сверхличным началом. Религиозный же и мистический опыт, говорящий о существовании личностного и, вдобавок, тройственного сверхмирового начала, есть опыт адаптационно-психологический, который может утверждать лишь истины психологические, архетипические, мифологические, каковые служат фактором адаптации человека как сверхпространственно-сверхвременного субстанциального деятеля к пространственно-временным условиям земной (а возможно, и не только земной) жизни.

За последние столетия, десятилетия и даже годы мы узнали о себе и о мире нечто такое, что не позволяет нам быть в своём реальном самосознании непререкаемо однозначными и безапелляционно целокупными, — слишком разносторонним, многообразным, многослойным, многоочитым стал наш опыт: к тому же, мы видим, что добровольно расстаться хоть с незначительной частью этого богатства было бы сегодня неоправданным расточительством.

Одним глазом мы видим лишь два измерения, двумя — уже три, а тремя — целых четыре и т.д… А человек — тварь многоочитая.

Люди разного склада, воспитания, опыта, разной наследственности воспринимают мир по-разному: эта разность «снизу» и «сверху» структурно объединена в сознательно-бессознательную системную общность.

Степеней свободы у нас на самом деле практически нет. А если есть, то — кажущиеся, мнимые. Однако мнимые реальности играют в человеческой жизни не менее, если не более значимую роль, чем реальности немнимые. Доступная нашему восприятию реальность и доступная нашему восприятию мнимая реальность воспринимаются нами одинаково реально: например, два половинных изображения чайной ложки в нашем сознании, когда она находится одной своей частью в стеклянном стакане с чаем и другой своей частью вне этого стакана, есть два различных реальных изображения одной и той же реальной ложки, которая и в стакане с чаем, и вне его — одна и та же, но мы воспринимаем её не как одну и ту же, хотя по опыту (только по опыту) и знаем, что это одна и та же ложка.

Или, например, мы придумали животное — парнокопытного слонорога, — которого не существует и, скорее всего, никогда не существовало в реальной действительности. Но если мы его придумали, оно уже существует — в идеальной действительности. А идеальная действительность принимает участие в реальной действительности и может даже при случае получить своё самое что ни на есть конкретное и реальное, физическое воплощение (хотя, как нынче уже известно, сама мысль наша вполне материальна и имеет полевой характер).

Поэтому наши будто бы случайные и безобидные мысли и фантазии неслучайны и далеко не безобидны: их существование для нас в итоге так же реально и значимо, как и существование более явной и зримой реальности.

«В начале был Логос», то есть Слово, идея, замысел, мысль, смысл, символ, модель, план, схема, фантазия, задумка… Бог — это абстрактная идея, а мысль в том, что не мешало бы сейчас испить чайку, — конкретная, но абстрагирующая нас от Бога, а точнее, от конкретности абстрактной идеи Бога…

Константы ритуалов и догматов представляются вольным, анархическим и художественным натурам особенно вредоносной структурой, будто бы угнетающей стихийные порывы их творческого духа, однако эта несущая конструкция земного социума и земной церкви подобна комплексу фундаментальных физических констант, конкретные величины и взаимные соотношения которых позволили актуализировать на земле реальную физику человеческой жизни.

Ритуалы и догматы есть даже у животных — они исцеляют и освобождают, как исцеляют и освобождают мануальные пассы психотерапевта, качание матерью колыбели с младенцем, «плацебо«, монотонно-магический ритм стихов и иные формообразующие элементы культуры (в том числе и стихийно-разудалые порывы неуправляемых, казалось бы, натур, которые на самом деле строят их хоть и на своих и особенных, но всё тех же ритуально-догматических основаниях).

Живое духовное творчество если что и стесняет, то не догматы, каноны и таинства как таковые, а косность, застой, бессодержательный автоматизм, голый формализм и мервящий бюрократизм участвующих в них людей: церковь тогда уподобляется обезличивающей и порабощающей человека государственной машине…

Беспросветные тупики индивидуализма и релятивизма на какое-то время могут быть даже и очень полезными, когда они становятся однажды плацдармом для обнадёживающего прорыва из глубины богооставленного «Я» к всеохватывающему свету божественного «Ты» и к творческому выстраиванию незасиженной мухами поп-культуры ценностной иерархии, без которой невозможно жить не становясь «скотинкой о двух ногах» (слова М.Мамардашвили о человеке)…

Релятивизм хорош и полезен на эпохальных поворотах развития культуры и искусства, когда он выступает модернистским орудием справедливой борьбы против утилитарно-застойной психологии самодовольной толпы.

Релятивизм разбрасывает камни общечеловеческих ценностей. Но рано или поздно приходится их снова собирать.

Интуитивные прозрения, мистические озарения, переживания трансперсональных состояний, корректно удостоверенные пси-явления свидетельствуют в пользу интуитивизма и иерархического персонализма, каковые по сравнению с другими учениями наиболее плавно и дружелюбно сопрягаются с религиозным опытом христианства (кажется, толстовский Левин однажды задремал и ему приснился многозначительный зов: «Сопрягать надо, сопрягать!», а проснулся, заслышав кучера, повторявшего: «Запрягать надо, запрягать!»)…

Реальные общечеловеческие ценности, неназойливо предъявлявшие себя реальными трудами таких редких оригинальных человекотворцев, как Неру, Ганди, Вивекананда, Кришнамурти, чета Рерихов, Швейцер, мать Тереза, не имеют ничего общего с тем лицемерным и фальшивым «гуманизмом», что буквально не сходит с уст всех без исключения политиканов и политиканчиков, журналистов и журналистиков, классных дам и мускулистых блюстителей общественного порядка…

Нет такой великой идеи, которая после своего зарождения миновала бы закалку в беспощадном горниле опошления и дискредитации егозливой толпой. Что ж, благими намерениями вымощена дорога, ведущая известно куда…

Осмысленная целокупность

Абсолют — это бог математиков и философов, так же как идеал — бог человеческий, «слишком человеческий»: это всё-таки здешние боги, то есть образы, модели, конструкции, посредством которых мы осуществляем своё практическое бытиё. А подлинный, реальный Бог — нереален, то есть Он есть-не есть вне всего нашего и здешнего, в том числе и за-нашего, и за-здешнего, вне посюстороннего и потустороннего, а посему если Он и личность, то не в нашем смысле, настолько не в нашем, что для нас это равносильно тому, что Он внеличностен, внекатегориален, внеонтологичен и пуст — более пуст, чем сама пустота. И недосягаем — даже в мыслях, какими бы великолепно грандиозными и грациозными эти мысли ни были. Поэтому для нас, в общем-то, Его нет.

 Мы имеем дело не с Богом, а с порождёнными Им идеальными структурами: мы сами являемся такими (внепространственно-вневременными) структурами, потому-то и ощущаем в себе реальное участие сверхзапредельных миров и сил (впрочем, современная цивилизация и культура у многих из нас чуткость этого ощущения с успехом отбила и свела на нет).

Но в ХХ веке мы, пожалуй, слишком переусердствовали в субъективации и психологизации имманентного нам природного (дикого, неприрученного культурой) сознания, отчего слишком разучились напрямую, естественно и спонтанно ему внимать и доверять, оттого почти и не можем уже считывать из него непосредственно и целостно познанные им факты и связи реальной — неотрефлексированной — действительности.

До крайности усомнившись в самих себе, мы, естественно, усомнились в концах и началах мирового целого, а в конце концов и в Боге…

Отсюда приходим к выводу, что чрезмерная аналитическая субъективация и психологизация сознания чревата распадом духовно-иерархической целостности (и, соответственно, ехидным хихиканьем деконструктивизма и жвачным бесплодием постмодернизма).

Заведомо отрицая в своих построениях самостоятельное (пусть и апофатическое) бытие Бога, бытие идей и смыслов, а также (пусть и запредельную) телеологичность бытия в целом, наука не может совладать с миром, что рассыпается у неё на отдельные бессмысленные подробности, фрагменты, которые никак не хотят слепляться в единое гармоничное целое, и поэтому учёные вынуждены придумывать объединяющие их гипотезы и концепции, каковые не содержат ничего кроме совершенно посторонних, волюнтаристских фантазий, из коих, в свою очередь, учёные путём некоторых перетасовок, рокировок и подчисток порождают всё новые и новые фантазии, когда прежние домыслы либо приедаются, либо обнаруживают свою слишком уж явную несостоятельность…

Выход из этого безрассудно-гадательного тыканья, сводящегося к дурной бесконечности слепого перебора гипотез и теорий, один: в коренном перевороте безумной позитивистско-материалистической методологии с головы на ноги изначальной мировой целестремительности и разумной целесообразности.

А если уж вам, любезные господа учёные, поначалу ещё неловко признать реальность ирреального существования Бога, примите хотя бы изначальную осмысленную неслучайность собственного существования и хотя бы тех окружающих вас вещей, которых вы удостаиваете своим интенциональным вниманием.

Впрочем, в недавно вышедшей книге «Мы верим…» 53 крупных американских учёных, среди которых немало нобелевских лауреатов в области физики, химии, биологии, заявили о том, что зайдя своими изысканиями в слишком уж непреодолимый тупик, вынуждены признать древнейшую гипотезу о Боге истиной в последней и первой инстанциях. К этому осознанию они пришли посредством следующих выводов:

• мир слишком совершенен, чтобы случайно возникнуть из хаоса;
• теория эволюции до сих пор научно не доказана и не проверена;
• животные и человек всегда существовали в сегодняшнем виде;
• времени для эволюции не было; геологический разрез был сформирован быстро, в одну эпоху, посредством катаклизма;
• мир возник однажды в законченном виде;
• жизнь кем-то спроектирована и сотворена.

Эти выводы столь же плоско-рациональны и агностичны, столь же лишены Божьего Света, как и выводы Л.Н.Толстого (хотя и это уже что-то, хоть какой-то сдвиг в сторону осмысления целокупной осмысленности бытия).

Интеллектуальные и духовные искушения изматывают и опустошают сердце не меньше (если не больше), чем физические. Но, может быть, даже полезно, а то и необходимо сохранив себя, через них когда-нибудь пройти, чтобы не в теории, а на практике испытать тот ужас и беспросветно-безнадёжную тупиковость богооставленности, тот хаос метаний от одной соблазнительной симпатии к другой, чтобы наконец возжаждать ясной и чистой любви, любви поверх очевидностей разума, что не родится без обоюдосогласной встречи гармонии всего миропорядка, гармонии предустановленной с гармонией, таящейся в глубинах истомившегося в духовном сиротстве сердца… И тогда вся бестолковая нелепость и хаос жизни начнут вдруг приобретать самостийное единство и диалектически стройную струйность своих принципиально непреоборимых противоречий…