Ноябрь 24

Страдание и свобода — НОВАЯ ЖИЗНЬ

alopuhin

Всё тотально связано со всем, и поэтому наши определения чего бы то ни было волей-неволей искажают и само определяемое, и всё, что его окружает. Когда мы что-то оПРЕДЕЛяем, судим, идентифицируем, сличая с неким условным алгоритмом, некоей матрицей, мы ведь, по сути, вырываем предмет из контекста, из мирового континуума, навешиваем на него свой ярлык, а также заодно и дробим неделимую реальность на бессмысленные куски и как таковые не существующие, мёртвые фрагменты.

С другой стороны, это наше аналитическое разбирание игрушек, доставшихся нам судьбой, на отдельные винтики и шпунтики тоже ведь входит в общемировое единство, как одна из насущных функций бытия (ибо ненасущных функций у него, по определению, нет), ибо всё что есть зачем-нибудь да надобно вселенной и иным, чем оно есть, быть не может. Но мы до сих пор вкушаем запретные плоды с Древа познания добра и зла, спеша судить и карать не окружающую нас реальность, а своё о ней заведомо превратное представление.

Нам не дано предугадать, какую роль в общемировых процессах может сыграть та или иная безделица, что значит то или иное событие в космической тотальности бытия. Но раз оно произошло, нам приходится признать его неизбежность и необходимость в целокупном контексте мирового единства.

Стоит догадаться, что ты есть то, что есть весь этот неделимый мир (раз уж он неделим) и что ты сам, как богоравный мировой пан, выбрал всё, что сейчас с тобой происходит, выбрал не выбирая, ибо то, что случилось — не могло не случиться, и Бог такой же хозяин этой жизни, как и ты, и наше светило, наше солнце светит, в принципе, как хочет, и в этом смысле, когда стирается всякая разница между свободой и несвободой, ты такой же Бог, как и всё остальное бытие, раз вы с ним единое и неделимое целое, и зачем тебе ещё чего-то хотеть и, соответственно, страдать понапрасну, зачем проецировать свои комплексные проекции в какое-то надуманное, уже сдохшее прошлое или в фантастическое, мифическое будущее, бутафорское хранилище нашего призрачного, кукольного счастья.

Конечно, страдания дали тебе ощущение экзистенциальных глубин бытия и научили тебя сопереживать тем человеческим бедам, горестям и страстям, какие мы в огромных количествах видим вокруг на планете Земля. Они учат нас стыдиться своего эгоизма и заставляют думать, как можно помочь этим многочисленным страждущим.

Но почему в самых бедных, в самых нищих странах люди улыбаются и радуются жизни намного больше, чем в относительно благополучных странах? А самый большой уровень самоубийств на планете в процентном отношении наблюдается сегодня в самых, по сути, благополучных странах мира — странах Скандинавии. Дело в том, что иногда, может быть, пострадать и полезно, но лишь до тех самых пор, когда вдруг поймёшь, что страдание не только бессмысленно и не нужно, но и пагубно — тлетворно и зловредно, ибо является ключевой причиной всех несчастий и бед на земле, всех преступлений, убийств, войн и прочих насильственных и бесчеловечных акций.

Миф о несчастной жизни сотворяется реакционными историями о прошлом и будущем, куда проецируются все, по определению, убогие и ограниченные опредения,  утверждения и ярлыки. Эти истории развёртываются во времени, в диахронической плоскости, грубо вырванной из бытийной целокупности, но именно так моделируются все эти выдуманные сказки о горестной судьбе и несчастной жизни. Выбив из-под ног аляповатого мешка с человеческими несчастьями табуретку этих темпоральных проекций, мы избавляемся от обузы надуманных представлений о реальности и лицом к лицу оказываемся перед неопределимой таковостью настоящего.

Убрав болевые — а по сути, искусственно продлевающие боль — проекции, отпустив ситуацию на бессловесный простор мировой целокупности и просто позволяя быть всему, что есть, таким, каково оно есть, мы расширяем «миг между прошлым и будущим», отпускаем пружину настоящего, отчего оно расслабляется и заполняет собою всё, каким оно ведь, по-настоящему, и является.

Нас могут сделать несчастными только наши собственные мысли. Наши интерпретации. Оценки. Рамки. Ярлыки. Именования. Определения. Сам культурно-цивилизаторский, аналитический способ нашего мышления. Поверяющий алгеброй гармонию неопределимого и неделимого целого. По сути наше мышление есть вербальный нарратив, темпоральная знаковая последовательность, довольно искусственная конструкция которой обречена на диахроническое мультиплицирование логического пути из условной точки А в условную точку Б, вторичная, многажды отражённая от самой себя виртуальная история развёртываемой во времени истории наших нескончаемых претерпеваний всего и вся. В таком — мультипроекционном — аспекте взятая история наших действий и поступков обречена на пере-переживание, пере-пересказ, на нескончаемое умножение и пролонгирование тягостных страданий. Как историки и простые люди по многу тысяч раз пересказывают на разные лады ключевые события того или иного государства, так и каждый из нас по многу раз перевоссоздаёт внутри себя легенду собственной жизни, свой персональный идентификационный сюжет, свою персонажную биографию в свете своих общеупотребимых социальных ролевых функций («мальчик», «девочка», «сын», «дочь», «отец», «мать», «специалист», «водитель», «рабочий», «бедный», «богатый», «прилежный», «нерадивый», «хороший», «плохой», «успешный», «неуспешный», «уважаемый», «неуважаемый» и т.д.). Но мы вовсе не то, что мы о себе (в этом плане) думаем.

Мы автоматически, бессознательно отождествляем себя со своим (оказывается, оно не наше) мышлением и как раз поэтому неизбежно становимся несчастными. Чтобы перестать себя с ним отождествлять, достаточно себе периодически напоминать, что мысли, которые сами собой продуцируются в данный момент у нас  в голове, делают нас несчастными, ибо они есть безжизненный продукт нашего мозгового компьютера, нашего рационально-логического эго-ума, а эго-ум — это просто такая словомолотилка, такой словесно-поносный робот у нас в голове, который комментирует и оценивает всё, что мы слышим, всё, что мы видим, всё, что мы чувствуем и т.д. с точки зрения нашего прежнего знания, то есть сравнивая, сличая всё новое со всем старым, что записано на его жёстком диске, в архивах-заначках его памяти, его опыта, его комплексов и фобий.

Взор нашего мышления всегда обращён вспять. Если всю жизнь ему слепо верить и следовать, будешь всю жизнь безнадёжным стариком, неспособным ни к чему новому и живому. Будешь живым мертвецом. Будешь всё время всем недовольным, будешь непрерывно бурчать на те обстоятельства, о которых всегда спешит нам напомнить наше мышление, обожающее носиться с им же вовремя придуманными (надуманными) несчастьями.

Боже, ну что за погода за окном — опять дождь!.. Ну что это за погода такая — опять солнце жарит и палит до невозможности, такая сушь, аж дышать нечем!.. Опять безветрие сплошное, духота и штиль!.. Это надо же — опять задувает ветродуй, продувает аж до печонок!..

Нашему эго-уму для порождения всё время негодующего и изоляционистского мышления до зареза нужны враги — хоть и в виде треклятой погоды. Эго-ум живёт в нас за железным занавесом, лелеет его и всё время наращивает и укрепляет, как делает сегодня Северная Корея или Советский Союз в прошлом. Подобным деспотиям для обозначения своей горделивой отдельности, как хлеб, необходимо изображать из себя перманентную жертву мифической угрозы извне.

Выдуманные истории эго-ума стремятся стать драмами, порождают конфликты, реагируют на окружающие события сугубо антиномически: на «белое» отвечают «чёрное», на «низкое» — «высокое», на «да» — «нет». Эго-ум — это такой как бы обиженный на весь белый свет подросток у нас в голове, что самоутверждается за счёт отталкивания от всего окружающего.

«Ах, опять это дождь!» «Мерзавец, опять он не позвонил!» «Я, как дурак, два часа её ждал, но она опять не пришла!» Если бы в нашей жизни не было этих сюжетов, жизнь была бы проста и прекрасна.

Если ты в Сейчас, ты точно не страдаешь. Если ты несчастен, медитируй, задержись в Здесь и Сейчас, и все беды и злосчастья сгорят в его молчаливом огне. Наблюдай за собой, когда не торопишься судить окружающее, а позволяешь ему просто быть, никак его для себя не определяя, не наделяя его никакими ярлыками, именами и ролями. Не реагируй на него, не рефлексируй по его поводу, отпусти его от себя и себя от него. Вам нечего делить со всей этой действительностью, ибо через вас течёт единая сила универсума, для которой не существует нашей болезненной, злобной раздвоенности. «Любите врагов ваших»: вы и они — одно. Когда ты полностью пребываешь в сознании, ты не страдаешь.

Но мы так привыкли к бесчисленным разновидностям своего повседневного, рутинного раздражения,  нетерпения, гнева, возмущения, страха, крика, своей обиды, жалобы, всего того, что так удовлетворяет наше сладострастно-загребущее, до безобразия разжиревшее «Я», увязшее в собственных отходах эго… Всё чаще ловя себя за фалды этих своих привычных реакций, вы постепенно можете научиться опознавать и останавливать их в самом начале их зарождения, если скажете себе: «Прямо сейчас я создаю страдание на свою голову». Проработав в себе природу этого машинального реагирования, вы со временем сделаете открытие, что за каждой неприятностью кроется некий тайный урок и подарок, за всяким злом — добро. Как в басне итоговая мораль, добрая подсказка, расшифровка образа, драгоценного секрета притчи, следующая за смиренным приятием происходящего, как гостинец для малого ребёнка или заслуженное вознаграждение прилежному ученику.

Привнеси это приятие в своё неприятие. Сдайся своей настырной неуступчивости. С улыбкой прими своё раздражение, неверие, свою зависть и обиду. Прими наконец тот безутешный факт, что ты не в силах ничего принять! Вселенная (и ты внутри неё) неделима и существует всем своим куском! Её-то хоть ты не отвергаешь? А если ты принимаешь вселенную такой, как она есть, то и себя со всем, что есть в тебе, тебе приходится принять, как дружное вселенское единство,  где всё всему равновелико и не делится на своих и чужих…

Лучший учитель — боль. Чем больше ей противишься, тем тебе же хуже. Прими её, и она незаметно от тебя отделится. Хотя бы чуть-чуть, да отделится. Да, ты по-прежнему будешь страдать от этой боли, но ты осознанно приносишь её в жертву неделимой вселенной или, другими словами, Богу, ведь всё, что есть,  — некий урок от Него, а значит какой смысл сопротивляться неизбежному, Богу, вселенной?

«Христос на кресте улыбался и даже смеялся почти«: когда Он сдал себя на поруки Всевышнему, груз тяжкой ответственности, непосильный жертвенный крест упал с Его плеч. И Христос стал настолько лёгким, что вознёсся на небеса. «Да будет не Моя воля, но Твоя».

Так боль и страдание, страх и отчаяние через осознанное приятие, примирение, отпускание и расслабление, через  медитацию и сдачу себя на поруки Всевышнему неожиданно оказываются вратами в сакральное, трансцендентное измерение бытия.

Октябрь 23

Подлинное молчит [30.07.1999 (365-366, 373-374)] — НОВАЯ ЖИЗНЬ

alopuhin

Подлинное молчит

У каждой партии, группы, компании, конфессии, философии своя комбинация концепций и воззрений, свои просветы и темноты, прорывы и провалы, а в итоге — своя правота.

Всё дело в том, что у разных людей — разная природная и культурная интенциональность, исходная аксиоматика, а значит то, что для одних очевидно и не требует доказательств, для других сомнительно и неопределённо, то, что для одних важно и нужно, для других неважно и ненужно, то, что для одних естественно и легко, для других неестественно и натужно…

Гневно побивать одной самодостаточной концепцией другую — бесполезно, нелепо, наивно и не приводит ни к чему, кроме деструкции и скрежета зубовного (это ещё в лучшем случае).

Наше время, кажется, более или менее доросло до плюрализма. Однако концептуально-мировоззренческий раствор перенасыщен чрезмерным разнообразием равно правомерных подходов к чему бы то ни было, отчего культурное сообщество поневоле распадается на великое множество «кружков по интересам», коммуникация между которыми если не конрпродуктивна, то довольно затруднена. Отвратно-безличное единомыслие сменяется отвратно-диссонансным плюрализмом.

Это, конечно, только схема — скелет превалирующей тенденции: в реальной жизни всё более перемешано и спутано, реальность более безразмерна, а значит более обнадёживающа и более безнадёжна — в зависимости от ракурса взирания на оную…

Мы «доросли» (дожили) и до того, что можем уже понять обусловленность и относительность не только всех ценностей, иерархий, воззрений и идей, но и вообще всего — всего, чего угодно. С одной стороны, это говорит о росте и развитии мышления, которое при этом увеличивает степени и умножает типы своей свободы, своего абстрагирования, но, с другой стороны, примерно то же самое было ведь и сто лет назад, при смене вех и веков… Растёт суета, мельтешение, разноголосица, многообразие идей, форм, красок, мод, слов, имён, символов и ярлыков, но зато беднеет, бледнеет и никнет неторопливая глубина, широта, основательность и непререкаемая мощь конвенционально-онтологического содержания… Что ж, сие вполне естественный и закономерный процесс колебания культурно-исторического маятника — маятника жизни, рисующего синусоидальную кардиограмму нашей провиденциальной маяты…

Одна крайность не лучше другой. Но крайности сходятся и — интерферируют в «золотой середине».

Обще-человеческое, как и всё общее, всё усредняюще-статистическое, не берущее во внимание всё уникальное и спонтанно-самобытное, есть без-человеческое.

Но, с другой стороны, никто не знает и не может знать, что есть человеческое, что должно быть человеческим и должно ли быть вообще.

Не получается одну и ту же, одну-единственную (одну-одинёшеньку) подлинную иерархию ценностей дать всем и каждому — не берут…

Подлинное — оно холодное, ледяное, прозрачное, ясное, чистое, бесцветное и бесчувственное, как заколдованное сердце Кая, но, как ни странно, оно вполне живое и смертное. Но — может передаваться только из рук в руки, а рук почему-то мало — не хватает.

На всей Земле не хватает рук, чтобы всё подхватить и передать по наследству. Да и — некому, некому ведь почему-то передать. Поэтому подлинное — не культура — не передаётся: ни тактильным, ни воздушно-капельным, ни полевым, ни половым, ни каким иным путём.

Но подлинное — не беспутное и не подлунное, — немеет речь, коль фатум — лечь на Млечный путь ему…

«Кто знает, тот не говорит; кто говорит, не знает» (Лао Цзы, «Дао дэ дзин», 56).

Август 21

Второе пришествие-5 (III. 44-45) — НОВАЯ ЖИЗНЬ

alopuhin

Второе пришествие-5

Новый Исус — он и мыслил уже (где-то) по-новому: ему чужда была старообрядная твердолобость, — а всякая ситуация неизбежно требовала своего подхода. Но когда ситуация оценена и подход найден, для внедрения этого подхода в живую и уже устоявшуюся во многом жизнь требовалось применить известную непреклонность и мудрую силу принятой на себя власти.

Вот Альфред Норт Уайтхед пишет: «Порядок недостаточен. Необходимо нечто куда более сложное: порядок, накладывающийся на новизну; вследствие этого плотность порядка не вырождается в простое повторение, а всегда есть рефлексия на фоне системы. <…> Мир стоит лицом к лицу с тем парадоксом, что он ждёт нового и в то же время охвачен ужасом перед потерей прошлого, знакомого и любимого» (1929г.)

Так вот, Исус в собственном своём лице хотел снять это противоречме между старым и новым, чтобы этот потерянный мир не метался, не дрыгался, вопя и стеная, между прошлым и будущим, а для этого надо дать, надо указать этому разориентированному, развинченному миру единственные — на сегодня — ценности, устанавливающие гармонию между старым и новым, между низшим и высшим, между левым и правым…

Исус опять начинал всё сначала. Ему внимали дети и бродячие собаки — чистые, незамутнённые сосуды, изначально готовые к восприятию чистой истины. Ему внимали отбросы общества, бездомные бродяги и алкаши — люди, опустошённые жизнью и судьбой. Но это было ещё только первой пробой, только началом.

Исус сказал: Ищу человека. Исус набирал себе новых апостолов. Исус говорил: Когда вы познаете себя, тогда вы будете познаны и вы узнаете, что вы — дети и бродячие собаки.

Извечный еретик, юрод и отщепенец, Он всегда разрушал закосневшие формы и распаковывал новые смыслы, т.е. делал то, что делает всякий уважающий себя творец и мыслитель; и теперь Он покажет и докажет всем, что Он вовсе не такой кроткий и нудный морализатор, каким Его представляли скучные седобородые старцы в рясах и клобуках, столетьями бубнящие с амвона вчерашние истины… Он докажет, что истины могут быть только сегодня и только сейчас, и всякий раз их надо открывать заново: «Смерть и жизнь — во власти языка» (Притчи, 18:21).

                                                                                                                                                  16.11.93 (01-11)

На развалинах Империи выщупываем прежде неприкасаемые структуры. Отстранённо переоцениваем ту скорлупчато-капсулизированную жизнь, сердцевиной которой мы были ещё совсем недавно, а нынче брешь пробили в скорлупе и истекли в мировые просторы с ещё не сложившимися структурами, и водим, и водим усами своими, эхолокаторами, принюхиваемся к веяниям с разной степенью жадности…

Вот и восприятие внешних, даже простейших, вещей разрушено до основанья, — природные там всякие ландшафты, улицы, дома, собаки, облака, деревья — все эти штуковины не желают слагаться в единую, цельную картину (систему), каковая во многом составляла прежде такое понятие как родина, отчизна... Разве что язык? Но и он скрипит и гудит, пустотелый, ещё не знающий, не ведающий что же ему, сирому, бедному, теперь собою облекать, оплетать, опутывать — укреплять.

Вот Ерёма, тот овеществляет новые метафоры, такую, например, как «принятие на грудь»: покупая разливное пиво, распахивает пред изумлённым продавцом рубаху и предлагает собственную грудь для розлива означенной жидкости, лей, говорит, не тушуйся… Но жизнь и язык — это ведь не одно и то же. Язык есть средство мифологизации жизни, а человек без этой мифологизации скудеет и сохнет — не может он без неё жить; и если не успевает чего-нибудь придумать — подыхает. «Смерть и жизнь — во власти языка».

Абдулла — субтильный и элегантный студент Лита (из Сирии), потомок какого-то древнего царского рода — в одну из пьяных ночей с помощью Моллы (из Туркменистана) довольно интересно рассказывал о преимуществах жизни по законам шариата. Жека  же, будучи поначалу в алкогольной отключке на голой (полосатой) своей кровати, выпростал вдруг из-под руки осовелый глаз и принялся выкрикивать заплетающимся языком: «Эй ты, чувак, кончай! Надоел! Дёргай отсюда!» Молла тут же вступился за брата (по Исламу), а в итоге распалил Жеку на пьяную драку.  Драчунов пытались разнять, но без толку. Жека с Моллой дрались в коридоре за дверью, а печальный Абдулла курил и рассказывал о чудесах Корана, и в том числе о том, что недавно учёные подсчитали количество всех букв арабского алфавита, из которых составлен Коран, и сделали удивительное открытие: оказывается, в Коране содержится абсолютно равное количество всех букв арабского алфавита… «Смерть и жизнь — во власти языка»…

И в заключение — отрывок из моей двухгодичной давности курсовой по античной литературе.

«Всякое время, всякая эпоха, всякий народ несут на себе свои знаковые системы, необходимые ему для самоидентификации. Всякое новое, новаторское художественное произведение — это в чём-то всегда игра, и где-то даже, умышленное или нет, щекотание традиционных морально-нравственных усиков добропорядочных своих современников, а порой даже — заодно — и потомков, как мы теперь можем наблюдать.

Истинное искусство — это всегда, так или иначе, ломка, встряска застоявшихся и залежавшихся канонов, стереотипов, это дерзость, неизбежная в создании новых ракурсов и сфер, которые сами в конце концов не что иное, как по-новому перетасованные, перекомбинированные, перестроенные элементы-кирпичики всё той же традиции; традиция же есть не что иное, как фольклор и искусство древнего мира.

Старые мифы умирают, нарождаются новые, но сии последние без первых невозможны. Значит что — «нет, весь я не умру»?.. Значит, не умрёшь.

Значит, что — старые мифы не умирают?

Значит, не умирают; не умирают — а попросту переходят в новое качество, в каком играют уже иные роли.

Античная литература снова и снова убеждает нас в том, что прошедшие столетия, а то даже и тысячелетия, почти не изменили человека в его основополагающих, планетарно-космических ипостасях — у него остались не только те же руки-ноги, но и во многом те же всё эмоции, чувства, страсти, мысли...

Да, человек как психофизическая сущность с течением времени почти не изменялся, — изменялись образ, стиль, формы его жизни, его менталитет, хотя некоторые обряды и ритуалы оказались всё же на удивление живучими и существуют по сей день (это, например, основы римского судопроизводства, поминовение усопших на девятый день после смерти и т.д.); многие представления и образы, укрываясь от разрушения в коллективном бессознательном, стали архетипами и буквально ежедневно незримо сопровождают нас в нашей повседневности; архетипы оснащают наше восприятие окружающего мира, в том числе и восприятие условности искусства, сложными системами знаковых символов и эмблем. <…>

И наконец урок для нас — для нынешних.

Античное мышление, античная диалектика, античная мифология, античное искусство — самодовлеющи, самодостаточны. Античный человек ценил, так сказать, сам процесс... И даже авторы времён упадка Империи несут нам в своих сочинениях столько раздольного, цветистого жизнелюбия, столько юной, бурлящей неугомонности, отрицающей нудную рефлексию и всяческую твердолобость, что мы с неизбежностью понимаем: — крушение империй, несомненно, порождает благотворный анализ, переоценку всех ценностей, иронию и скепсис, разрушение догматов, идеалов и вер; современники, свидетели таких эпохально-исторических разломов платят за это дорогой ценой душевного смятения и духовного опустошения, — но этой ценой куплена свобода, которая не имеет цены».

Да, чуть не забыл: вчера у родителей на кухне видел чудесную (живую!) бабочку-капустницу — грандиозное событие для скучающего (зимнего) глаза!!!

                                                                                                                                                   16.11.93 (21-58)

Август 15

Бытиё не есть. Бытиё имеет место (III. 31-32) — НОВАЯ ЖИЗНЬ

alopuhin

Бытиё не есть. Бытиё имеет место.

Время не есть. Время имеет место. (М.Хайдеггер)

Время это (свойственное человеку) восприятие бытия как про-странства (странствия, протяжённости). Время есть трансцендентальное (со-)знание, тройственное (через прошлое-настоящее-будущее) рас-познавание жизни-смерти, невольно противящееся абсолютной (а значит и беспричинной) спонтанности существования. Поэтому наше сознание искусно (искусственно) выискивает в окружающем вехи-закономерности, через которые непрерывно соотносит это окружающее с собственным существованием и сплетает (вы-думывает), ткёт из этих непрерывно подтасовываемых соотношений его (существования) ущербно закономерный образ (легенду, прозу, ткань).

Пытаясь преодолеть старую метафизику, субъективную односторонность человеческого мышления, мы пробуем взглядывать на мир не-человеческим, за-человеческим оком, оком некоего камня, т.е. более (по возможности) объективно, что, собственно, тоже не исчерпывает (не вы-черпывает) всей множественности заключённых в бытии смыслов (всей полноты).

Человек — трагичен. Но его (и его мышления) спасение (выход из трагизма разорванного бытия) — только в непрерывном (снова и снова) перевоссоздании, переобновлении, только в творчестве, что примиряет постоянство и текучесть, объединяет всё со всем, что прозревает непротиворечивость в противоречивых проявлениях бытия, закруглённое единство сиюминутного в вечном и вечного в сиюминутном, т.е. (другими словами) единство Мира в Боге и Бога в Мире (Универсум).

Выходит, без метафизики (без объединяющего порыва «поэтического» прозрения) не обойтись, — но дело в том, что, отбрасывая, преодолевая прежнюю, устаревшую, закосневшую метафизику, мы всякий раз создаём новую метафизику, т.е. мы всякий раз заново (в новых условиях) переосмысляем существующее (мир, человека, Бога) как целое по отношению к бытию.

А ведь некоторые поэты давно уже обогнали в этом прозревании самых великих философов…

                                                                                                                                                5.11.93 (01-45)

Интересен сырой, разлаписто-раздрызганный текст, пребывающий в состоянии текучего становления, интересно — откуда что выплетается; а наждачно отредактированный, обструганный и привычно прилизанный текст блюдёт правила приличия, не имеющие ничего общего с собственно творчеством как процессом непосредственного сообщения с запредельным (такой текст подобен человеку, не имеющему привычки носить галстук, которого пригласили в старый добрый советский ресторан, — сей человек всё-таки вынужден затягивать шею ненавистной удавкой, т.к. швейцар ни за что не пропустит его внутрь приличного заведения без того атрибутивного аксессуара, каким в числе иных является и галстук).

А художество как ремесло заключается не в умении редактировать, а в умении вызывать и поддерживать в своём сознании (и во всём организме) такие — психологически промежуточные — состояния (родственные состояниям релаксации, медитации, суггестии, сомнамбулизма), при которых произведения выползают на свет органично, естественно, непреднамеренно, без чрезмерной натуги, способной в зародыше убить нарождающееся из мрака существо, нередко неведомое и самому демиургу…

                                                                                                                                                  5.11.93 (23-59)

Август 4

Опять «Структура таракана» (II. 86-88) — НОВАЯ ЖИЗНЬ

alopuhin

Опять «Структура таракана»

Ещё кое-что по части тараканов.

Вот, реликтовый таракан (Cryptocercus relictus) — древнейший вид таракана, доживший до наших дней и занесённый в Красную книгу, встречается на юге Приморского края и в Маньчжурии. Открыт и описан впервые лишь в 1935 году советским энтомологом Г.Я.Бей-Биенко…

Удивительное дело — на юге Приморья встречаются только самки реликтового таракана! Они обходятся без тараканов-мужиков — это называется партеногенетическим размножением, когда яйцеклетки у самок развиваются без всякого оплодотворения. Никто ещё не видел, как рождаются эти тараканы (тараканихи), но предполагается, что самки реликтового таракана живородящие, тогда как наши домашние зверюги относятся к насекомым с неполным превращением, у которых отсутствует фаза куколки, а личинки напоминают взрослых особей.

                                                                                                                                             19.09.93 (23-55)

Только не подумайте, что я противопоставляю холодное мышление философа (мне на самом деле малодоступное) и сентиментальность, наивность, простоту и очевидность естественных человеческих желаний, — одно другому не мешает, а если и мешает, то ничего с этим не поделаешь, надо всё это меж собой сбалансировать, сведя и то и другое к мудрому минимализму, о котором всё давным-давно сказано хотя бы вот у Лао Цзы.

Ненасильственное, ненавязчивое, исподвольное, спокойное сведение до минимума естественных, «слишком человеческих» потребностей, освобождение от назойливых, иссушающих душу и тело, страстей, обеспечивают философу степень прохладной пустоты и простора, достаточную для того, чтобы его (раз уж без него нельзя) мышление не стояло на месте.

                                                                                                                                                 20.09.93 (00-10)

Каюсь, каюсь, опять не удержался, прямо на столе раздавил таракана — до основанья, — но осталась голова с усами.

И что же вы думаете? — усы активно шевелились и трепыхались, реагируя на внешние (в том числе и звуковые) раздражители в течение, по меньшей мере, двух часов, а потом на протяжении ещё двух часов уже менее активно, но всё-таки пошевеливались, когда я касался их китайским своим карандашиком… Видимо, так долго сохраняли свою, уже не нужную, жизнедеятельность нервные окончания, уже не связанные с общей нервной системой всего (уже не существующего) организма: природа закладывает в каждое своё существо определённый запас прочности, отчего и зависит потом его (существа) дальнейшая живучесть

Почему обериуты (Олейников, Заболоцкий) так много писали о насекомых? Только ли для остранения?.. (Между прочим, Андрей Тарковский мечтал снять фильм о жизни муравьёв)

«Любовь пройдёт. Обманет страсть. Но лишена обмана
Волшебная структура таракана.
О, тараканьи растопыренные ножки, которых шесть!
Они о чём-то говорят, они по воздуху каракулями пишут,
Их очертания полны значенья тайного… Да, в таракане что-то есть,
Когда он лапкой двигает и усиком колышет». (Николай Олейников)

20.09.93 (00-30)

Август 3

Логика мышления и логика мира (II. 81-85) — НОВАЯ ЖИЗНЬ

alopuhin

Я весь —  в интонации, в побочных гармониках, обертонах, мелочах, и не столько даже в тональности, сколько в неожиданной модуляции, повороте…

Чтобы изловить зверя, надо притвориться спящим и даже несуществующим, надобно стать бревном, камнем, деревом, стулом… Дремать, дремать и ждать, ждать, ждать, выглядывая иногда осторожно сквозь ма-ахонькие щёлки будто бы накрепко захлопнутых глаз…

А тот главный сторож и соглядатай, что правит тобой всечастно, будто толкает при этом в спину: «Ну что, что там видно?»

А чёрт его знает, что там видно! Что-то такое смутное, струящееся, мерцающе-бликующее, зовуще-маняще-дразнящее, такое, что ли, несколько аляповато-амёбное, сумрачно-просветлённое, серобуромалиновое, но чертовски привлекательное, и даже божественное

Но надо ещё подождать, рано ещё вылезать на свет Божий, надо потерпеть, когда оно там, снаружи, проявит поотчётливей свою неизвестную фигуру, тогда уж мы уж, глядишь, и выползем из засады, и лыжи свои навострим…

                                                                                                                                              10.09.93 (02-15)

Уж конечно. Мысль изменчива, облыжна и сквалыжна. Ну да, мысль изреченная. А посему поступаться своими принципами (мыслями) приходится часто.

И посему же — не предпочтительней ли тогда, отметая (по возможности) любые концепции и идеи (мысли, идущие от лживого, ужом изгиляющегося, ума), просто смотреть (детскими глазами), не называя (по возможности) и не определяя, не связывая меж собой искусственно (по рукам и ногам) явления, события, предметы и объекты, не навязывая никому эти лукавые связи («опасные связи»*)…

Но тогда это будет уже не искусство, каковое таково именно эдаким (надстроечно-созидательным) связям благодаря… Парадокс.

То есть — логика мышления и логика мира (ежели таковая существует) есть вещи почти несопоставимые. А это «почти» основано на мало-мальской (хоть где-то и как-то) общности человека и внеположного ему мира. На этом «почти» всё и держится. На него вся надежда — апофеозно-беспочвенная, смешная, больная и слабая, но почему-то и отчаянная, потому и героическая, как сам человек, которому ничего не остаётся, как быть отчаянно героическим во всей своей тщедушности и голизне…

                                                                                                                                                  10.09.93 (11-17)

Безобразие! Бабьего лета тоже (помимо небабьего) не было! Дожди, ветра, около нуля… Со всеми опять поругался, ничего ни там, ни сям не прорезало (что именно — уточнять не будем)… Денег — нетути… Остаётся что? — правильно: улыбаться, забросить суетню, сидеть в домашнем тепле и пописывать литературку (в ожидании поступлений от персонального спонсора)… Ах, Дао, Дао… И вправду, славно, славно снова почти всё потерять — сколько можно тыкать меня носом в эту истину: сиди, не рыпайся в чужие дебри, ковыряйся со своими словечками — может, чего-нибудь и наковыряешь (а может, и нет)…

                                                                                                                                                    17.09.93 (22-37)

Номинализм Уильяма Оккама. Обходиться малым не только в быту, но и в мышлении. Вот почему Робинзон. Свифтовское остранение. Внешний мир, мир вещей и объектов слишком захватан слюняво-слезоточивыми лапами «слишком человеческого», просветительский фетиш человека навяз в зубах и превратил мозги в клейкую сопливую массу, стреножившую первородные смыслы и пути постэкзистенциально-романсовыми охами и ахами, в которых, может быть, и надо было погрязнуть, чтобы вдосталь их исчерпать и вернуться к чистой доске немоты и простора, когда слово не найдено и мир существует сам по себе…

Вот поэт Ф.Ницше (или прозаик М.Хайдеггер) копал как раз в этом направлении.

                                                                                                                                                      18.09.93 (20-30)

Ф.Ницше: «Мой стильтанец, игра симметрий всякого рода, перескоков и осмеяний этих симметрий».

Обериуты довели своё остранение до такого предела, когда — через преодоление человеческой семиотики — открывались такие бездны, до которых (с другой стороны) докапывались ещё только такие гиганты, как Ф.Ницше, М.Хайдеггер, Л.Витгенштейн

Вывести своё субъективное «я» из собственной текстовой ограниченности в нечеловеческий мир объектов и вещей, овнешнить его, освободить суверенное мышление от знаковых суеверий, от липкого груза «слишком человеческого», деприватизировать, отдать его прохладной и чистой космической природе — такова задача (в идеале), через которую выходим на остраняющую метафору, на сверхязык и сверхлитературу, чтобы мы уже сегодня поняли, что человеку, как мыслительному аппарату, мало быть просто человеком…

                                                                                                                                                         19.09.93 (16-27)

———————————

*Роман Шодерло де Лакло

Июль 6

Включиться в гармонию мировых сил (II. 12-14) — НОВАЯ ЖИЗНЬ

alopuhin

Сегодня суббота и редчайшее, уникальнейшее в это лето солнце на этот раз изрядно температуристо и безоблачно: carpe diem, а не словить сей момент никак нельзя — собираюсь отправляться загорание-купание осуществлять, до того собираюсь, что готов даже пожертвовать на этот (редкий!) раз любимой баней и парной!..

Песчаный — белёсый — карьер с прозрачнейшей водой средь мачтовых сосен духмяных, цветастый (купальниками) народ, игривые собаки и дети, то же — почти «электричное» — любование

Продолжу сбор своей коллекции колоритных (королитных?) — пущай и беспородных — каменьев (но интересных и приятственных моим глазам, а также и рукам)…

Ласточки будут летать в небесах и прочие птицы

Размеренные околочасовые заплывы сделают моё тело упругим и лёгким...

Можно даже додуматься до очередного эпохального произведения, что покорит (покоробит?) мировую общественность и принесёт мне достойную славу, ха-ха… И ваще…

                                                                                                                                                                           7.08.93 (11-32)

Георгия Гачева жизнемыслие обож-жаю. Это родная мне литература, только я не мыслю, а до-мысливаю, я менее культурологичен (культурен) и отсылочен, я более бессознателен и глуп, ибо — интуитивист и стихоплёт, но Гачева, его домашнюю свободу и неторопливую мягкость, с какой он вбуравливается в могучую глыбину жизнекультуры, — приветствую всячески и люблю.

От-влечённые понятия при-влекает, при-вязывает он к непритязательной практике обыденной жизни: высоколобая культура, искусство, философия и этот самый быт перекидываются меж собой в некий такой пинг-понг, лёгким шариком которого служит сам автор — «Г-Г», любые знания которого всегда обращаются в нагляднейший опыт, во многом сродственный монтеневскому, да и розановскому тож. Это уютный такой эссеизм, органично вживлённый в обыденность каждодневного существования, это, в общем-то, обычный дневник мыслителя и поэта, перерабатывающего, окультуривающего, возводящего грубую пищу быта в высокую степень осмысленного бытия. Как он это сам называет — «мышление без отрыва от производства жизни».

                                                                                                                                                                               8.08.93 (03-08)

Научился, натренировался доверять первотолчкам своей интуиции, а это, в общем-то, уже биолокация, и такая биолокация, когда вся жизнь подчиняется голосу свыше, почти напрямую подключённому к голосу внутреннему, призывам которого я безропотно и с радостью подчинён, ибо уверен, что истина за ним, то есть, в конечном счёте, за голосом свыше, назови его хоть Богом, хоть ноосферой, хоть всевластной рукой Провидения — как угодно…

Первое непреднамеренное, безотчётное побуждение — надобно слышать его в себе всякий раз, когда жизнь ставит тебя перед выбором: пойти налево ли, направо иль, может, сразу напрямик, где так томит, манит отрадный в тумане — зыбкий — материк

А всё тебя окружающее — непрямой, опосредованный — знак, намёк, подсказка Бога ли, ноосферы ли, могучей ли руки Провидения — называй как хочешь, итог один: тот или иной, пятый, десятый, но всегда закономерный, результирующий, подспудно вплетённый в сложную комбинацию разнонаправленных причин и следствий. Короче говоря, удача, как забыл кто сказал, выпадает лишь на долю подготовленных умов.

Надобно включиться в гармонию мировых сил.

                                                                                                                                                                                   8.08.93 (18-25)

Май 30

Естествослов. 10.Солнце

Я из окна своего снимал летом
alopuhin

Солнце есть остывающая звезда. Солнце, вода, планктон, дерево, фотосинтез обеспечивают условия нашей жизни. То бишь водород, углерод, азот и кислород, распределённые в особых пропорциях и конфигурациях. Но даже на самых больших, недоступных солнечному свету, глубинах океана (вблизи так называемых «чёрных курильщиков«) недавно тоже обнаружена жизнь (то бишь другая, основанная не на фото-, а на химосинтезе, жизнь). Не говоря уже о Луне, Марсе и т.п. То есть не токмо наша — антропнаякомбинация физико-химических констант обеспечивает необходимые для жизни условия. Интуитивно я знал это всегда. И в иных структурах что-то ещё копошится и дышит, совокупляется, рождается и умирает, и снова рождается.

Жизнь вездесуща и неистребима. Разнообразна и разнопринципна. Другое дело, жизнь разумная — на каких бы основаниях ни строилось разумное мышление, оно всегда приводит к одним и тем же выводам, к одной и той же Структуре.

То есть если, допустим, на Марсе существует некая разумная плесень, то марсианский плесенный философ и мудрец, размышляя над общими метафизическими законами, никуда не денется, придёт рано или поздно к тому же (в некотором роде), к чему пришли когда-то и Сократ, и Платон, и Лао Цзы, и Чжуан Цзы, и Декарт, и Кант, и Гуссерль, и Витгенштейн, и иные столпы человеческой мудрости.

Древнее языческое мышление совсем не столь темно и зловредно, как об этом твердят твердолобые ортодоксы христианства

У Сварога (неба) был сын Дажьбог (солнце).

                                                                                                                                                6.09.96 (15-10)

Май 25

Естествослов. 3.Дерево

трезубец
alopuhin

Среди растений, как и среди животных, существует ценностная иерархия от низших к высшим — от травы к деревьям.

В человеческом смысле, деревья интеллекта не имеют, но в нечеловеческом смысле, некий свой, сугубо древесный, интеллект у них, безусловно, есть («безусловно» здесь в смысле — бессловесно, невербально, в нечеловеческом то есть понимании, ибо человеческое мышление и понимание основано только на человеческом языке, а древесная форма разума основана на невербальном древесном языке). Все существа разумны — но по-разному, совсем по-своему сугубо.

Как высшие представители двух земных и разумных миров человек и дерево существуют в довольно тесном, хоть и относительном, соприкосновении друг с другом. Но как бы тесно они не соприкасались, Эвклидова их параллельность нарушиться не может: человеческая природа одна, а древесная — совершенно другая. А природа есть природа — явление предустановленное и неизбежное. Улучшать и совершенствовать природу дерева, собаки, облака или камня — занятие чрезмерное, внеприродное и в высшей степени бессмысленное. Их достоинство и смысл заключены в их естественной явленности, вплетённой собственной природной частностью в высшую гармонию мировой Структуры.

Почему же иные человеческие мыслители-прогрессисты одержимы идеей улучшения человеческой природы? Может, сии глупцы способны создать новую высшую мировую Структуру, включающую в себя новые — иные — природные силы? Естественно, нет. Не глупо ли уличать дерево в древесности его природы? Или камень — в каменности? Или таракана — в шестиногости и длинноусости?.. Или человека — в чрезмерной человечности?.. Смешно-с…

Древний человек порой уподоблял себя  дереву…

Арийское Древо Жизни — наоборотно: простирает бескрайние корни во всю ширь и глубь многослойных небес, а ветвями своими разлапистыми склоняется к земле, покорно ждущей излияния небесной благодати.

                                                                                                                                                      2.09.96 (10-15)

Май 16

«Время не проходит — мы проходим» [26.04.1999 (108-112)]

Христос
alopuhin

Большая часть жизни уходит на уточнение своей природной интенции, на уменьшение угла рысканья, что приводит к сужению широкой дороги до узенькой тропинки, ниточки, паутинки, сходящей в итоге (на горизонте) на нет — безмерно широкое НЕТ, где почивает солнце и зреет смутная луна

Нам, русским, строгость и точность — законов, мышления и всего прочего — в общем и целом чужда.

Все очертания и границы утопляем, размываем и размазываем мы кислыми щами своей души и жирною кашей своих мозгов: щи да каша — пища наша.

Всё лучшее и великое в этом мире исходит из личного Откровения и держится им.

Держание дрожания

отверженной струны,

кропанье содержания

у вечности в тени.

Откровение развёртывает дремлющий потенциал смысла, пробуждает от морока, спячки, распрямляет хребет духа и отпускает на волю, где видно всё окрест, где всё разбросанное прежде как попало находит вдруг своё место и смысл меж небом и землёй.

Мартин Хайдеггер (трактуя древнегреческие палимпсесты) утверждает, что бытие не есть, но имеет место, что время не есть, но имеет место…

Бог — не есть и не имеет места. Дальнейшее — молчание

«Время не проходит — мы проходим» (Талмуд).

По аналогии с этим можно, вероятно, так же сказать и о бытии: бытие не свёрнуто — мы свёрнуты (т.е. подлинный потенциал бытия всегда реализован во всей своей полноте, тогда как наш человеческий потенциал, достойный всей полноты бытия, ещё себя не проявил — оттого-то, видимо, ноуменальная соль бытия и не даётся никак нашему познанию).