Неторопкие, каждый звук смакующие баллады и простоватенькие, но зато первозданно фольклористичные (кантристичные) блюзы — это да-а, это моё, этим готов дышать и жить до самого смертного часу, здесь моя чёрная кровь изгоя и расстебая чувствует себя в своей тарелке… Новые формы? — ерунда. В жёстких рамках стародавне простенькой формы, в летучих её кандалах заварганить пружину свободы и воли — ухх! — вот оно, то самое… Все формы давно открыты, ибо они суть архетипы (или их комбинации), вписывай в них себя, и вся недолга! Надобно только отыскать клетушку по себе, чтоб было уютно, найти свою онтологию, органику… А чтобы найти — здесь нужен нюх, чутьё, каковые первозданны и досознательны, а потому — подлинны (архетипичны).

Вот я унюхал, учуял уже свою камеру-каморку, начал уже в ней устраиваться, подстелил соломки в уголочке, свет в окошке подпотолочном углядел, вымерил шагами расстояние от стены до стены, то, сё… Уже нашёл, но не совсем ещё понял что именно… и куда…

                                                                                                                                     9.09.93 (23-56)

Человеческие отношения, не оттенённые (а точнее, не осветлённые) игрой, поэзией и красотой (о любви я уж и не говорю) — такие отношения скучны и тягомотны ( и без толку)… На крайний случай сгодится и взаимная деловая заинтересованность…

Но ведь рано или поздно иссякают и игра, и поэзия, и красота (о любви я уж и не говорю)… И отношения становятся экзекуцией. Какой же выход? Только один — искать, взращивать, плодить, творить, культивировать всё ту же игру, поэзию, красоту — из воздуха, из дыма, из ничего…

                                                                                                                                       10.09.93 (00-45)

Мэрилин… Её обаяние… Нынче таких звёзд нет.

Она воплощает мужской идеал Женщины, женского начала в природе. Подлинность, непридуманность, естественность, природность её чрезмерно-томной женственности убеждают, обезоруживают любого мужика и буквально кладут его на лопатки.

Ведь её не назовёшь ни жеманной, ни уж тем более пошловатой и вульгарной (чем как раз и грешит Мадонна, её эпигонша).

Мужик любит глазами (и одураченной подкоркой) — поэтому он может полюбить самую что ни на есть распорочную женщину, если облик её наружный покажется ему непорочным (и при этом он вполне может догадываться об истинной подоплёке), — он рад (и горазд) обманываться, а то даже и так: наиболее сладка бывает женщина, лукаво бликующая меж пороком и святостью, когда всякий волен домыслить, подогнать её по мерке собственных иллюзий (Кармен, Манон Леско)…

Есть некая скупая мера (формула) совершенства, что единовременно — стихийна и строга, безмерна и проста, таинственна и очевидна, свята и порочна…

                                                                                                                                         10.09.93 (01-22)

Нет, на чужих ошибках, на чужой мудрости никогда ничему не научишься: если до чего и дойдёшь, то только через собственную хребтину…

Идёшь-бредёшь дурак дураком под проливным радиоактивным дождём и, задрав башку, хохочешь в грозовые небеса, хохочешь и идёшь, идёшь и хохочешь, сам хохочешь, и сам же — идёшь, ни на кого не киваешь, хоть сам дурак дураком, но сам же, сам же идёшь, сам-сусам…

                                                                                                                                           10.09.93 (01-35)

А ведь, кажется, совсем ещё недавно чуть ли не всякая литературная дискуссия достигала у нас полноценного общественного оргазма, то есть, извините, резонанса (несмотря, конечно, на то, что редакционно-политическая цензура пыталась заключить этот процесс в определённые канализационные рамки).

А дискуссии порой случались небезынтересные. Например, С.Чуприниным заваренная каша о сложности в поэзии, с экивоками на авангард, андеграунд и в общем-то даже где-то и на модернизм/постмодернизм… Или шевеление вокруг придуманного Алесем Адамовичем термина «сверхлитература»: это ведь уже тогда вполне предвосхищало нынешние трепыхания. Сегодня такую сверхлитературу варганят скорее всего Владимир Маканин, Людмила Петрушевская…

В старых дискуссиях — в них уже было всё то, что сегодня может показаться неожиданным откровением…

Дао-буддист Экклезиаст был (в этом смысле) прав.

                                                                                                                                                        25.08.93 (01-02)

Впрочем, сверхлитература — это, может быть, сверхпростота.

Вот нонче в электричке обменивались взаимной визуальной приязнью с девушкой — маленький носик, большие треугольные с блеском штуковины в ушах.

Но в Голутвине напротив неё (наискосок) села уже виденная мною раньше бомжиха с голодной, но милой и доброй собачкой (колли) на брезентовом поводке. Мягкое милое личико девушки (Аллы) моментально заострилось крысиною мордочкой и заверещало: Уберите собаку, уберите собаку! Дескать, пыль от неё и грязь, и мало ли что ещё…

Ясно, что приязни моей после этого как не бывало… Благо, приближалась моя остановка, и это послужило уважительным поводом к тому, чтобы заторопиться к выходу.

                                                                                                                                                            25.08.93 (01-25)

Это банально и пошло, как сама истина…

При первых же звуках «Адажио» Альбинони на глазах выступают неподотчётные слёзы, моментально, что бы ни делал, впадаешь в состояние бессловесной молитвы, очищения, отрыва от грешного, грязного, сомнительного, суесловного — становишься чистым, ясным, как слезами омытым, и лёгким…

Вот она — подлинная свобода. Счастье… мир… И не поворачивается язык назвать это искусством. Нет, это само божественное естество, сама истина, что всегда разлита в этом мире, надо только открыть её и увидеть, услышать, понять…

                                                                                                                                                                25.08.93 (12-45)

Игра, шалтай-болтайство, чепуха, из праздности рождённая тоска

Почти неделю балдею в бездельи, а сам при этом успеваю ежедневно купаться в нашем любимом городском карьере, откуда и произошла, собственно, вся моя коллекция причудливых камней, но этого мне теперь показалось мало и стал я, скрашивая почти уже бессолнечные часы, собирать там всякую иную чепуху: от воды и солнца потемневшие монетки, детскую соску-пустышку нашёл — подобрал, заржавелый остов маленького детского автомобильчика нашёл — подобрал… Всё это, может быть, странно, а может быть, и нет…

Вот на российском ТВ приняли уже, считай, мой сценарий фильма под названием «Катакомбы современного искусства«, но вдруг стали требовать бешеных денег, — неужели не получится запуститься? Ежели денег не разыщу, то разыщу какого-нибудь свободного (и бескорыстного) видеорежиссёра, сниму то что захочу и как захочу, и сам уже буду тогда диктовать условия…

Ах, чего стоят все эти проблемы по сравнению с творческими перспективами праздного шалтай-болтайства?!

                                                                                                                                                                  14.08.93 (03-09)

Мальчик Евграф играет на флейте-сопрано, мальчик Евграф скоморошествует из последних сил, а глаза у него синие-синие, грустные-грустные и даже где-то, может быть, мудрые-мудрые, ведь от мудрости-то этой, такой-сякой, и происходит та самая печаль, о которой говаривал пресыщенный миром Екклезиаст: всё, он говорит, повторяется по одному и тому же кругу, всё и вся возвращается, дескать, на круги своя… Но нет, не согласен: каждый новый круг хоть и такой же почти, как прежний, но другой, хоть не намного, но — уже — другой… Просто Екклезиаст писал свою книженцию явно в состоянии депрессии и весь мир виделся ему поэтому в бледно-сереньком, изрядно уже беспросветном, свете…

Впрочем, состояние автора на момент создания произведения — это личное дело автора, и к тому же состояние состоянием, настроение настроением, а музыка вечна (быть может)… Поэтому (или не поэтому) играй, мальчик Евграф, играй на флейте-своей-сопрано и ни о чём таком не думай…

                                                                                                                                                                   14.08.93 (03-37)

15.

В столице деревьев не видно, хоть их и навалом, весь образ московского житья их, бедных, затирает и заставляет смириться с участью изгоев. Вдали же от столицы, средь маленьких городков и посёлков, деревья — полноправные существа, там они — почти уже человеки и несут на вольготно распластанных ветвях собственное, древесное своё достоинство: «Молчи, скрывайся и таи»…

                                                                                                                                       5.03.93 (00-17)

16.

Человеческие дрязги, разборки — это уже скучно; теперь интересны нечеловеческие связи, фактура, структура, безнадёжность извечного разгребания предметного смысла…

Кто-то снял уже проблему любви, кто-то — проблему прозы, поэзии, пустопорожнего переливания словесных масс… Перехожу на приём.

                                                                                                                                        7.03.93 (02-35)

17.

Аркадий Штейнберг:

                                                   Я не волк, а работник, — и мной не забыт

                                                   Одинокой работы полуночный быт…

Сказано хорошо, в своё время…

Но я-то ведь вот именно — волк, хоть полуночный быт — родная моя стихия, но при чём здесь работа, в страдательном, русском её смысле?..

                                                    Работай, работай, работай:

                                                    Ты будешь с уродским горбом

                                                    За долгой и честной работой,

                                                    За долгим и честным трудом…

Нет. Я именно волк — со стоячими ушами и острой мордой соглядатая. И нет мне имени и срока, — ослепший, иду я по нюху…

                                                                                                                                             7.03.93 (02-45)

18.

Женщина то и дело макияжится, переодевается, переоблачается, маскируется, лицедействует, норовя окрутить, одурачить, соблазнить, поставить себе на службу свободу и независимость очередного мужика, а потом, потом видно будет, ведь женщина — она здесь, сейчас, и вся всегда полна собой — и в этом, может быть, главное её достоинство, или главный недостаток, или главное отличие, — баба и мужик живут в разных временах, в разных ритмах, они обречены на вечное рассогласование фаз и амплитуд, но ведь они, мужик и баба, всё-таки нерасторжимы, ибо единство их основано на принципе дополнительности, отсюда извечно одновременное — и притяжение, и отталкиванье…

Союз «эм-же» — самый парадоксальный оксюморон в мире, самый ледяной огонь и самый огненный лёд…

                                                                                                                                                 8.03.93 (16-21)

19.

В Америке настоящий блюз подвластен только чёрным… но теперь, как выясняется. уже и некоторым русским эмигрантам, что «отчего-то вдруг сумели» раскусить загадочную, изнывающе-тоскующую, комплексами прежнего покорно-бунтующего рабства навсегда уязвлённую душу этой, и в самом деле сугубо чернокожей и, на первый взгляд, чрезвычайно простенькой, гармонии, куда, однако, намертво впаяна роковая пружина из гремучей смеси ненависти и любви, восторга и тоски, тесноты и воли, отваги и страха, жестокости и нежности, холода и тепла, боли и наслаждения, покоя и страсти, горя и счастья, войны и мира…

Загадочная чёрная душа…

                                                                                                                                                 9.03.93 (16-15)

20.

Мороз и солнце! Д иииень чудесный…

Мороз ещё как будто зимний, а солнце… Солнце, оно уже изготовилось и жарить, и палить заиндевелые в исторической болтанке затылки затурканных пешеходов, каковые как будто уже и привыкли к почти бесснежным нашим зимам, а тут вдруг бац! — понасыпало в марте, навалило снегу, и в запоздалой спешке приморозило; и держатся вместе из последних сил, закрывая ослепшие почти уже глаза на дневные поползновения солнца и день ото дня всё более синевеющего неба, накрепко обнявшись, не уйдут по доброй воле, готовы к последнему бою со стихией зелёного тепла и нового света — упрямый снег и наспех одевающий его доспехами своими морозец.

                                                                                                                                                  9.03.93 (12-21)

Фьюжн… джаз-рок — лет пятнадцать назад это было у нас, в эпоксидном нашем болоте, вполне революционным стилем, встряхивающим слежавшиеся, заплесневелые, медлительные наши мозги и обдувающим их свежим, йодистым ветерком ненашей, заокеанской воли…

Мы лабали его, плутая в джунглях блюзовых импровизаций и пропадая в них со всеми своими потрохами…

Гастролировали в каких-то глухих, глазами хлопающих посёлках и деревеньках, выступали в захудалых заводских клубах и домах пионеров, где наши улёты были вовсе без надобности, но мы, как «вещи в себе», торчали тоже сами в себе, для себя сугубо плели золочёные узоры закоулистых негроидных снов, овеваемых сладким флёром полузапретности-полустраха…

1.03.93 (06-10)