Бесстрастие Бога

…Но Бог как внепространственно-вневременное, внеисторическое чуть-ли-не-Ничто, около-Ничто, творя эссенциально, то есть независимо от нашей экзистенции, не может непосредственно в неё вмешиваться, не может тем более исторически внедрять к нам Своего Посланника и Сына, да и не может у него быть вообще никакого, а тем более человекообразного, посланника и сына. Ведь и Божий Промысел не в том же состоит, что Бог якобы выпрастывает к нам Свою волшебную десницу и управляет Её чудодейственным посредством нашим конкретным историческим процессом, а в том, что мы творим свою историю сами («с усами») в условиях дальнего последействия сотворённых и спонтанно творимых Им импульсов к спонтанному сотворению и/или наших структурно-онтологических обстоятельств, и/или каких-нибудь иных — каких придётся: Богу нет до нас абсолютно никакого дела.

Бог творит не бытие (и не нас), а его самые общие основополагающие принципы, а точнее даже, стимулы для движения к этим, или/и, возможно, к каким-нибудь иным принципам, а мы воплощаемся сим до-пред-сотворённым Им бытием.

Между эссенцией и экзистенцией лежит логически непреодолимая пропасть — но лишь логически. Творение и падение пересекаются в мнимой (абсурдной) точке алогического скачка. И тогда эссенция — неявным и сложным для нас образом — актуализируется в экзистенции.

«Добро зело» творения не актуализировано во времени и пространстве и не внедрено в экзистенциальное отчуждение нашего падшего (т.е. отяжелевшего своей чрезмерной явью) мира, но если предположить, что Бог творит здесь и теперь (хотя Он творит не здесь и не теперь), то тогда Он творит сразу всем всегда уже сотворённым и ещё не сотворённым, но всё же сотворённым Им: если Бог непосредственно творит эмбрион человеческого младенца (хотя Он его и не творит), а может даже его идеальный, эссенциальный пра-сверхобраз (и его Он не творит), который вдруг каким-то чудом воплощается, допустим (ладно), в генотип, а потом уже и в эмбрион, каковой взрастает в условиях падшей экзистенции, в утробных условиях его матери, обречённой сим Богом на это своё материнство, — то младенец потом рождается, обречённо растёт и всё же обретает некоторую экзистенциальную, то есть в любом случае свою собственную, хотя и довольно ничтожную, свободу, сопряжённую с почти полнейшей безответственностью за творение творимого на земле (раз оно предрешено свыше) и виной без вины (по большому-то счёту), ибо такой, слишком непосредственно творящий наше бытие Бог (Бог катафатического богословия) становится уже попросту каким-то заурядным и назойливо вездесущим роком, фатумом…

Это, конечно, подлинное для нас чудо — алогичный скачок от эссенции к экзистенции, от творения к падению. Здесь тайна.

А историческое, материальное явление Иисуса Христа как эссенциального Богочеловека, как Бога-для-человеков, то бишь «адаптированного Бога», есть пара-докс, безумное противоречие всему человеческому опыту (докса), ещё более абсурдный и алогичный скачок, чем скачок от творения к падению.

Иисус Христос был «послан» к нам тогда, когда человек культурно-исторически уже слишком явственно отделился от всей прочей земной живности (твари), творимой Богом. Получается, что человек, так или иначе развившись, заслужил и потребовал к себе особого культурно-исторического внимания, дополнительного, нового попечения свыше для дальнейшего, но уже христологически детерминированного развития в будущем.

Иисус как Христос есть слишком резкая и даже, пожалуй, кричащая актуализация Божьего Промысла, придавшая человеческой жизни и человеческой истории новое творческое — богочеловеческое — измерение.

Иисус как Христос — эссенциальный Богочеловек.

Человек — экзистенциальный богочеловек: по крайней мере, Иисус Христос актуализировал в человеке эту его богоподобную ипостась…

Без алогической, мистической связи с Богом никакая религия невозможна — эта связь и есть сердцевинное основание всех теологий, каковые, в грубом приближении, суть разновидности философского интуитивизма.

С точки зрения рациональной логики, теории вероятностей, а также физики, биологии и физиологии, смерть конкретного человека со всем его оригинальным комплексом персональных параметров и свойств есть яаление значительно более закономерное, естественное и обычное, нежели его рождение, то есть физическая смерть однозначно детерминирована старением и распадом уже неспособной к регенерации живой материи (потенциально продолжительность жизни программируется в геноме ДНК, куда свои лимитирующие коррективы вносят патологически необратимые накопления системных ошибок и поломок), тогда как физическое рождение, если его отсчёт вести от начала зачатия, детерминировано, пожалуй, только игрой случая. Такова позиция рациональной науки.

Если же смотреть на эту проблему с точки зрения метафизики, наше знание о рождении и смерти во многом обрывочно, смутно и гипотетично: более или менее определённо мы знаем о них лишь с одной, центральной для нас, здешней стороны — стороны наличного бытия (Dasein), — тогда как другие, нездешние их стороны (до здешнего рождения и после здешней смерти) скрываются от нас в маргинально-зыбкой неопределённости небытия, каковое однако незаметно вливается в безраздельный океан всеобщего бытия (Sein).

Человек выпал из без-умного, немыслящего Абсолюта, став мыслящим Абсолют человеком, ибо мысль есть средство раз-ложения и раз-мерения неразложимого и безразмерного Целого, а следовательно, прав Ф.И.Тютчев, сказавший, что «мысль изреченная (т.е. приобретшая неестественную, придуманную человеком форму. — А.Л.) есть ложь». Поэтому Царство Божие заведомо приуготовлено несмышлёным детям, несмышлёным идиотам и несмышлёным старичкам.

Таков смысл первородного греха.

А не решил ли часом современный человек, что Бог наказал его, лишил былого богоподобия, ведь сего богоподобия он в себе уже не чует, а только лишь чает, тоскует и грезит о нём… Хотя на самом деле он, может быть, и грезит, и тоскует по утраченной цельности, по наивной несуетливой мудрости и чистоте своего первозданно-древнего существования и мировосприятия, а значит грезит по дикому и природному своему язычеству… Политеизм, выходит, вовсе не предполагает отсутствие внутренней цельности в человеке…

Совершенствуя культуру и цивилизацию, человек теряет живые связи не только с окружающей, но и собственной своей природой  — распадается на инвентарно оприходованные всевластной культурой части, органы, элементы и функции.

Стихийному мыслителю трудно быть совсем нерелигиозным: ранний К.Маркс (в 1844г.), мечтая освободить человечество от тяжкого физического труда, ведь по сути, может и бессознательно, мечтал об искуплении человеком первородного греха, за который обречён тот на муки непосильной трудовой повинности и иных житейских долженствований.

К.Маркс, как в те годы почти всякий образованный европеец, мечтал вернуть человеку его навсегда потерянный Рай…

А ведь действительно — человек, по большому счёту, не очень-то уж так и мерзостен, как нам его иногда представляют лицемерные святоши. Ведь только и всего — не клеймить и карать, а жалеть и голубить человека надобно за все его пороки и грехи, природа коих, в основном, наследственный и культурно-исторический характер имеет…

Не тюрьмы надо для преступников строить, а райские санатории, где  будут лечить их лаской и природою нежной, где на ночь им будут читать сказки и мифы народов мира, дабы они обрели в душе своей заскорузлой полноценное детство. которого у них, скорее всего, никогда и не было…

Ведь из тюрем наших на свободу выходит во много крат больше настоящих преступников, чем туда попадает. А ежели выходят неспособными снова совершить что-нибудь незаконное, то лишь по причине обретённой в застенках инвалидности — телесной ли, духовной…

Зачем нам, человечеству, нужны такие гигантские государственные монстры с их институтами насилия и грабежа? Прав П.А.Кропоткин — община, вольный город есть самое органичное природное сообщество людей, за которым будущее (и прошлое).

А уж российскому-то человеку Сам Бог велел по заветам просвещённой анархии бытие своё обустраивать — никакие диктаторы и крепостники не смогли вытравить из горючего и непобедимо живучего русского сердца её тайные, дивные, вольные зовы…