Ипостаси культуры

Подлинная творческая жизнь есть спонтанное и многообразное отклонение от какой бы то ни было нормы: норму, закон, предел назначает для своего удобства мёртвое умозрение, мервящая власть мира сего — власть цивилизованной культуры.

 Все пути, пути культуры как таковой так или иначе хотели бы вести к Добру, Красоте, Истине — к Богу:

1 путь — духовно-религиозный (к Добру, Истине, Красоте);

2 путь — научно-технологический (к Истине, Красоте, Добру);

3 путь — вольного искусства (к Красоте, Добру, Истине).

Хотели бы вести — но ведут ли?..

Подлинная культура есть вневременная и несуетная культура, культура «поверх барьеров», трансцендентальная культура, имманентно присущая человеку и через преодоление культуры века сего ведущая его к Добру, Красоте, Истине.

Культура, всецело обусловленная нуждами цивилизации, есть культура смерти, музея, мемориала, есть эрзац-культура — она никуда не ведёт и препятствует всякому живому движению.

Первая — культура в широком смысле, культура «вертикальная»;

вторая — культура в узком смысле, культура «горизонтальная».

В смутном и суетном мороке века сего первая культура — в тени, в загоне, в глубине, а на виду суетливо отплясывает, пыжится и бряцает кимвалом культура вторая — вторичная, поддельная и лживая.

С точки зрения нынешних норм русского языка, директивно-дегенеративно узаконенных в два приёма (в 1918 и 1956 годах) дубоголовыми советскими госчиновниками от культуры, А.Пушкин, М.Лермонтов, Н.Гоголь, Л.Толстой, Ф.Достоевский, А.Чехов и другие гениальные творцы сверхлитературы писали неправильно, а посему их писания подверглись жесточайшему языковому оскоплению, гражданской культурной казни (ничтоже сумняшеся были исправлены и кастрированы не только отдельные буквы и знаки, но также целые слова и выражения).

Казарменная унификация языка служит усилению и закреплению тоталитарных возможностей государства и его унитарной культуры на долгие годы вперёд.

Всё живое и присущее живому — определённым образом внеисторично, акультурно, бессмертно и трансцендентально. Более того, всё имманентное — трансцендентально.

Всё трансцендентное — трансцендентально, то есть все «вещи в себе» есть в то же время и вещи не в себе, вне себя.

Идеальные сущности и абсолютные, предельно абстрактные категории чахнут, вянут и теряют себя в наших глазах, если их подвергать развёрнутому обсуждению, ибо таковое всегда, в любом случае неадекватно, то есть — неидеально, неабсолютно и недостаточно абстрактно.

Изначально человеческое — сверхживотное, но отличающееся от животного лишь большей центрированностью — сознание и мышление отчётливо принадлежат природе и безотчётно всецело гармонируют с ней (это и есть Рай), но потом сознание и мышление человека, воздвигнув монументальную башню своей культуры, пытается природу поработить, обуздать, сузить, пытается остановить неостановимое мгновение, чтобы затащить его в эту свою башню и использовать по её ограниченным, утилитарным меркам: именно тогда человек раздваивается на природу и культуру, именно тогда в его сознании рождается дуализм духа и тела, добра и зла, света и тьмы.

Конечно, первая, «вертикальная» культура и вторая, «горизонтальная» культура в действительности не только не могут существовать в отрыве друг от друга, но и смешаны между собой в неразличимую общую кашу; если же говорить о свободолюбивом искусстве, то оно тоже, несмотря на свои декларации и самостийные поползновения, волей-неволей варится в этой же самой каше — подперчивает её и подсаливает… Каша сия — жизнь человеческая, которая в целом есть природа и потому не знает смысла и цели, покоя и жалости…

Мораль и право имеют (всё-таки) сугубо животное происхождение, поэтому относятся к низшим этажам сознания и мышления.

Выбор между добром и злом произошёл от выбора стимулов удовольствия и неудовольствия.

Выбор между «можно» и «нельзя», между «хочу» и «не хочу», между «моё» и «чужое» обусловлен генетической необходимостью животной борьбы за свою жизнь, за свой ареал, за свой кусок пищи и за отправление иных естественных надобностей.

Человек всего лишь, в отличие от животных, приобрёл способность всё это означить и абстрагировать в языке. С этого началось плетение человеческой жизни как текста — человек научился абстрагировать через свой язык всё и вся, и это ему понравилось. И как не понравиться, если благодаря развившемуся умозрению он с успехом сумел перехитрить, прогнать и изничтожить всех своих действительных и потенциальных конкурентов из животного мира, в глазах которых он теперь представлялся воистину самым ужасным хищником на земле — царём беззащитной (теперь) природы.

На самом ведь деле нет ни тела, ни души, ни добра, ни зла, ни Бога, ни бездны, но человек придумал эти слова — тело, душа, добро, зло, Бог, бездна — и они воплотились въяве, в искусственной яви культуры, то есть понарошку.

Человек нашёл себе замечательную игрушку — язык (логос), способный образно-символически отстранять и объективировать всё что угодно, всё, что угодно человеческому мышлению. Эта способность в высшей степени проявила себя в трёх ипостасях человеческой культуры — в религии, науке и искусстве.

Свобода и вера

Вот что пишет Пётр Алексеевич Кропоткин в 1909 году: «Через всю историю нашей цивилизации проходят два течения, две враждебные традиции: римская и народная, императорская и федералистская, традиция власти и традиция свободы. <…>

Мы присоединяемся к тому течению, которое ещё в двенадцатом веке приводило людей к организации, построенной на свободном соглашении, на свободном почине личности, на вольной федерации тех, кто нуждается в ней. <…>

В Египте цивилизация началась в среде первобытного племени, достигла ступени сельской общины; потом пережила период вольных городов и позднее приняла форму государства, которое, после временного процветания, привело к смерти страны.

Развитие снова началось в Ассирии, в Персии, в Палестине. Снова оно прошло через те же ступени — первобытного племени, сельской общины, вольного города, всесильного государства, и затем опять наступила — смерть!

Новая цивилизация возникла в Греции. Опять начавшись с первобытного племени, медленно пережив сельскую общину, она вступила в период республиканских городов. В этой форме греческая цивилизация достигла своего полного расцвета. Но вот с Востока на неё повеяло ядовитым дыханием восточных деспотических традиций. Войны и победы создали Македонскую империю Александра. Водворилось государство и начало сосать жизненные соки из цивилизации, пока не настал тот же конец — смерть!

Образованность перенеслась тогда в Рим. Здесь мы опять видим зарождение её из первобытного племени; потом сельскую общину, и затем вольный город. Опять в этой форме Римская цивилизация достигла своей высшей точки. Но затем явилось государство, империя и с нею конец — смерть!

На развалинах Римской империи цивилизация возродилась среди кельтских, германских, славянских и скандинавских племён. Медленно вырабатывало первобытное племя свои учреждения, пока они не приняли формы сельской общины. На этой ступени они дожили до двенадцатого столетия. Тогда возникли республиканские вольные города, породившие тот славный расцвет человеческого ума, о котором свидетельствуют нам памятники архитектуры, широкое развитие искусств и открытия, положившие основания нашему естествознанию. Но затем, в 16-м веке, явилось на сцену государство и… неужели опять смерть? <…>

Одно из двух. Или государство раздавит личность и местную жизнь; завладеет всеми областями человеческой деятельности, принесёт с собою войны и внутреннюю борьбу из-за обладания властью, поверхностные революции, лишь сменяющие тиранов, и как неизбежный конец — смерть!

Или государство должно быть разрушено, и в таком случае новая жизнь возникнет в тысяче и тысяче центров, на почве энергической, личной и групповой инициативы, на почве вольного соглашения. Выбирайте сами!»

Это всё, конечно, несколько наивно, в действительности развитие общества проходит намного сложнее и запутаннее: но вольно так говорить нам, вооружённым опытом ХХ века, вместившего в себя небывалые доселе преобразования и прозрения. Однако и посегодня мысли П.Кропоткина не потеряли ещё своего злободневного звучания — особенно для России, которая из-за своей многовековой привычки к рабству и централизованной власти всё ещё не может никак выбраться из-под развалин Советского Союза и терпит немалые тяготы и лишения, спеша заменить одну деспотию на другую…

Сегодня в России уже прорезаются некоторые анархические тенденции, о которых столь заразительно (хотя и подозрительно простовато) писал П.Кропоткин:

— делегирование областным центрам многих властных полномочий Кремля, ввиду чересчур явной неспособности последнего разрешить насущные проблемы многомиллионной армии своих обедневших по его вине граждан;

— развитие органов местного самоуправления на всех региональных уровнях вплоть до самой крохотной деревеньки;

— развитие разного рода коопераций;

— развитие сопутствующих городам садово-огородных товариществ;

— создание свободных экномических зон;

— появление независимых от государства научных, культурных и образовательно-просветительских  организаций, институтов, университетов;

— создание общественных организаций по защите граждан от государственного произвола (комитеты солдатских матерей, общества по защите прав потребителей, заключённых, детей и т.д.);

— рост пацифистских настроений и числа отказов молодых людей от принудительной службы в армии;

— зарождение и развитие свободных провессиональных союзов, гильдий и иных независимых общественных образований «по интересам»;

— развитие мелкого предпринимательства;

— теневое противодействие налоговому экстремизму государства.

Поддерживая развитие в стране дикого монопольно-олигархического капитализма. при котором небольшая кучка олигархов, мафиозных (а также лишь отчасти мафиозных) деятелей и коррумпированных чиновников богатеет за счёт ещё большего обнищания основной массы населения, государственная власть вынуждает собственных граждан создавать не только легальные, но и теневые, неофициальные институты самоспасения и защиты от наглого разгула её бесчеловечных институтов…

П.А.Кропоткин не прав в том же, в чём не правы социальные утописты, революционеры и реформаторы-политиканы всех мастей, которые наивно полагают, что общество можно легко привести в состояние, соответствующее их идеалам, если избирательно и волюнтаристски что-то в нём разрушить, а потом столь же избирательно и волюнтаристски что-нибудь построить.

Но общество — более сложный живой организм («субстанциальный деятель», по терминологии Н.О.Лосского), чем любой отдельный человек, поэтому рационально и в деталях расчислить все ключевые факторы его действительного развития не представляется возможным, — и мы в этом прекрасно убеждаемся на собственном историческом опыте.

Всякая конечная система проходит стадии детства, юности, зрелости, надлома, старения и смерти — эти стадии тем очевидней, чем проще сама система, в более же сложных системах всё соответственно сложнее и запутанней (например, стареющая и, казалось бы, окончательно изжившая себя система вдруг снова оказывается в стадии розового детства или скачком обретает давно утерянную зрелость: всё это происходит по той причине, что сложные системы потому и сложные, что обладают богатым комплексом многоуровневых обратных связей. позволяющим ей, в частности, управлять и фактором собственного времени).

Душа томится в теле

от головы до пят…

Никто на самом деле

ни в чём не виноват.

Предопределение — свобода — предопределение — Промысел Божий — тьма — свет — тьма — зелень — тьма — синь — и т.д.

Ежели изъять из этой цепочки Промысел Божий, ничего не изменится… Промысел сей — вне всяких цепочек.

Первичность, конечность, каузальность — категории временные и пространственные. А Бог — вне времени и вне пространства, а значит Он — не причина ни чего… В Его власти может быть только то, что находится вне власти пространства и времени. Благодатным личностным началом и тремя ипостасными персонификациями Его наделили по слабости и боязни знать, всё время знать, насколько Он на самом деле безнадёжно бесчувствен, бесчеловечен и оторван от нас навсегда. Иногда нам кажется, будто Он согревает наши сердца, но это только потому, что нам очень бы хотелось, чтобы Бог был именно таким — нашим тёплым, пушистым и ласковым родственником, которого можно приручить и водить за собой на верёвочке… Нам приятно и уютно сознавать, будто мы в этом мире не одиноки, будто во всём есть наш смысл, будто мир лишь по-нашему целен, целестремителен и целесообразен, будто мы рождаемся не просто так, а для вечности и счастья (нашей вечности и нашего счастья) и будто умираем понарошку.

Всё это, однако, и так и не так. Все по-своему правы и в то же время неправы — ни для утверждений, ни для их опровержений в этой сокрытой от нас (от наших рационально-ординарных взоров) сфере не хватает оснований, слишком не хватает. Отсюда и все наши заскоки и перегибы — и в политике, и в религии, и в культуре, и в науке.

Спасает Откровение, которому не нужны никакие специально обусловленные основания, а тем более обусловленные нами…

Живое, здесь и сейчас творящееся искусство всякий раз заново обладает той неудержимо-спонтанной свободой и силой, каких всегда не достаёт лежащей в её основании культуре, ибо культура — это то, что силится обуздать, обездвижить и залить своей смолой, своим цементом буйную стихию природы: искусство же и есть сама природа, но — лишь пока творится. Обретая законченную форму и цепенея, оседая в диахронии культуры, искусство умирает.

Мы знаем по опыту, что слишком многие наши побуждения и соблазны на поверку оказываются мотивированными одними ложными иллюзиями, хотя из того же опыта нам доподлинно известно, что иногда мы всё-таки можем ускользать из-под бдительного надзора пространства и времени, — знать бы только когда и как. Человек по природе своей лжив и любит видеть то, что очень хочет видеть, и в результате зачастую видит то, чего в действительности нет (а есть только в его субъективной реальности): 99% показаний свидетелей явления НЛО оказывается либо самой обыкновенной сознательной ложью, либо ложью непроизвольной, основанной на болезненной одержимости, продуцирующей визионерские слухи…

Главный принцип всякой веры в том и состоит, что она зиждется на принципиально бездоказательных, произвольных допущениях. Но на таковых основано и всякое мышление вообще — так или иначе.

Единства, цельности и постоянства в природе нет, единства, цельности и постоянства хочет человек, хочет так же, как кошка или собака, слон или таракан, ибо всякое единичное природное существо осуществляет себя в сложном противоборстве со всем природным сонмом: сие противоборство порождается генетической программой осуществления данного организма, в котором нет никакого смысла, кроме генетической потребности осуществиться в соответствии со своей генетической программой…

Молодые теологи зачастую начинают с разработки собственной теодицеи (как, например, П.Флоренский).

Физики, офтальмологи и художники знают, что даже цвет предмета есть оптическая иллюзия, психосоматический мираж, а в итоге — предмет веры. Но в этом своём иллюзорном качестве он всё ж таки — тоже — есть. И на том спасибо.

Бог потому и Бог, что не может лишь одного: не быть Богом, даже если Его и нет.

Веры в Божью Благодать жаждет тот, кто хочет затеряться в ней, забыться, заблудиться, убежать от ужаса неведомого, от ужаса бессмысленности, от страха непредсказуемой жизни и предсказуемой смерти, — и чем сильнее он всего этого боится, тем скорее он поверит…

Кто очень сильно хочет увидеть НЛО, тот его увидит — будьте покойны. Кто жаждет и ждёт Откровения свыше — дожаждется, дождётся.

«Стучите, и откроется вам»… Сильнее стучите… ещё сильнее… ещё… ещё… головой стучите, головой…

Бог — творец, а не каратель

Только тёмный, слабый и мнительный правитель может требовать от своих подданных беспрекословного, слепого подчинения и грозить им всевозможными напастями, ежели они посмеют усомниться в его богоданном могуществе.

Всевышний, ежели Он есть, вряд ли настолько же тёмен и глуп, как этот вполне земной и по-земному понятный правитель…

Человеку самому давно пора поставить себя на место: он и не сверхживотное, и не сверхчеловек. Человек — «культурное животное», животное со своим особенным языком и своими особенными, творческими, возможностями, свойственными его виду, а по сути — последней и честной сути — он просто другое животное, такое же другое, как кошка по отношению к воробью, или воробей по отношению к таракану: у каждого из этих животных свои языки и свои особенные возможности.

«…где нет закона, нет и преступления» (Рим.,4:15). Ср.: «Когда все знают, что добро является добром, то вот и зло» (Дао дэ цзин, 2). Заяц, преступивший границу, за которой ждёт его капкан охотника, становится пре-ступником, острую необходимость в котором испытывает именно охотник, назначивший ему сию границу.

В одни времена — одни законы, в другие — другие. Закон (мораль и право) — не механизм добра и роста, а механизм власти и страха. Хочешь добра и света, свободы и веры, взрасти их в собственной душе — сам, собственным ненавязчивым усилием: для себя самого, в обыденном и малом хотя бы; превозмогай, познавай себя для себя невзначай и ненароком, а не натужно и напоказ, и уже только этим сослужишь добрую службу и другим.

Освобождение есть выход за пределы известного.

«Ибо не законом даровано Аврааму, <…> но праведностью веры» (Рим.,4:13).