Точность чуда

Философ — дикий рефлексатор своего богоданного, а значит уже и не совсем своего, сознания, а значит уже — медиатор, медиум. У философа нет нигде своего законного места («сами мы не местные, подайте, кто сколько может«), хотя время от времени он ненароком и занимает чужие места, но, аки вампир напитавшись от них «энергией заблуждения» (термин Л.Н.Толстого) и осознав-отрефлексировав их чуждость (даже если они ему не чужды, он вынужден их отчуждать), спешит как-нибудь понезаметней и поспонтанней остраниться, соскользнуть всё равно куда, ведь потом и это самое «куда» придётся покидать.

Философ — бомж — некто без определённого места жуирования-жонглирования-жирования: во всяком случае, оно, некто, есть нечто ползучее — от межи к меже. Он всегда в поиске дикой, необжитой щели, в которую хотел бы окончательно забуриться, чтобы потом разработать её до состояния пропасти, где сладко было бы ему пропасть со всеми потрохами: но зачастую для поиска сей родимой щели одной своей фаллостремительной жизни ему уже не достаёт. И тогда он говорит — «нехай» — и дальше ползёт, извиваясь червём неприметным…

Поэзия нынче становится вольной философией, а вольная философия — поэзией, как оно и было в Древней Греции, Древней Индии, Древнем Китае. Всё возвращается на круги своя: и увидел Бог, что это хорошо…

Вот вам — авиация. Её подлинная история уходит  в глубину тысячелетий. Жажда полёта — один из врождённых нам архетипов. Мы смутно знаем, что когда-то умели летать. Мы летаем во сне, освобождаясь на время от здешних, земных долгов и возвращаясь к своей сокровенной сущности.

И эти свои земные долги мы почему-то очень хотим успеть отдать прежде, чем умрём, — нам почему-то очень важно успеть доделать, достойно завершить свои главные дела, которые мы считаем своим природно-космическим призванием: зачем бы нам это было нужно, если мы умрём однажды и окончательно, всерьёз и бесповоротно?!

Можно на всё это усмехнуться и махнуть рукой. Но всякий скептицизм имеет свои пределы. Можно даже не говорить о паранормальных явлениях. Жаль, большинство людей недостаточно внимательно, чтобы наблюдать и оценивать самые что ни на есть ничтожные мелочи каждого дня и немые случайности каждого часа: стоит отвлечься от стереотипов ординарного быта, и каждая мелочь предстанет богатством, а случайность нередко окажется диковинным совпадением, долгожданной встречей и беспрекословным стечением удивительных деталей и обстоятельств…

…Но не абы какая игра сознания может привести к подлинным результатам, а игра архетипически, онтологически выверенная, игра ради непреднамеренного, невымученного и невыдуманного разыскания истинной, а не иллюзорной «десятки«, поистине молодильного, а не лубочно-цивильного «яблочка«, дабы прищучить его, по возможности, не менее ловко, чем это мог делать лесной народный партизан товарищ Робин Гуд.

Игрушки, погремушки, финтифлюшки заведомо, сознательно лживые, приводящие к выстрелам в чёрное «молоко«, — грех: природа сие не прощает — и прежде всего природа самого игрока-финтифлюжника.

Теософские, антропософские и прочие подобного рода своевольно-слюняво-дамские финтифлюшки провоцируют деструктивные иллюзии самоспасения…

Зло другим приносит только тот, кто прежде всего делает зло себе, своей богоданной природе. Какого-то слишком уж специального добра другим делать вовсе не обязательно.

Человек, уважающий свою, подаренную Богом, жизнь и поэтому стремящийся обращаться с самим собой в согласии с Божьим замыслом о себе, каковой распознаётся внимательным и тонким прислушиванием к себе и всему своему окружению, просто не сможет никак порождать злонамеренных деяний в отношении кого бы то ни было. Вот и всё.

Исконный («из-под глыб«) фольклор любого народа — онтологичен и религиозен по самой своей природе: он предельно точен и прост (попадает в «яблочко«), неизменно свеж и нов. Поэтому то искусство, которое берёт свои истоки из подлинного фольклора (есть ведь ещё и псевдофольклор), которое учится у него космически пронзительно попадать в онтологическую «десятку«, имеет большие шансы увековечить себя в сердцах человеческих.

                                          «Умру ли я, ты над могилою

                                            Гори, сияй, моя звезда…»

                                                                     *

                                           «Степь да степь кругом,

                                            Путь далёк лежит,

                                            В той степи глухой

                                            Замерзал ямщик…»

                                                                      *

                                      «Выхожу один я на дорогу;

                                       Сквозь туман кремнистый путь блестит;

                                       Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,

                                       И звезда с звездою говорит».

Бог — Смерть — Бытие: вот они, слишком простые истоки всякой онтологии, теологии и подлинного искусства.

Человек, в отличие от всей остальной природы, обладает структурно центрированным сознанием (исключая патологические случаи), поэтому он всегда (слишком «всегда«) имеет явную или неявную свободу выбора и, исходя из неё, вынужден принимать вменяемые решения, за которые моментально (синхронно с этими решениями) несёт самоличную ответственность перед своей потенциально и в то же время окончательно сверхприродной природой, глыбистое шевеление которой он непроизвольно чует за собой.

Помните древний сюжет о перепутье трёх дорог, на котором лежит камень с инструкцией: налево пойдёшь — одно найдёшь, прямо пойдёшь — другое найдёшь, направо пойдёшь — третье найдёшь? Однако в действительности наша свобода так велика, что овладеть ею в силах лишь тот, кто, осознав её и себя, уже ничего не выбирает, ничего не ищет. «Я не ищу, я нахожу», — говорил П.Пикассо…

Свобода, казалось бы, ограничена предопределением, складывающимся из единства и борьбы биотических, психических, социальных, космических и иных сил: но на самом деле свобода и предопределение есть только две сугубо умозрительных стороны одного и того же, неделимого явления — явления спонтанно мечущейся жизни, явления тотально пульсирующей экзистенции.

Попробуйте найти два совершенно одинаковых дерева одной породы (здесь дерево — модель человека). Не найдёте. Но у всех деревьев есть одни и те же общие структурные элементы, элементы бытийного предопределения — корень, ствол, крона, лист, ветка, клетка и т.д.

Предопределение (как закон для общего) составляет исходные условия акта свободы (как частного и особенного беззакония). Но это же самое предопределение было когда-то (а значит и является всегда) актом свободы для какой-нибудь другой ОСО (относительной системы отсчёта), и этот же самый акт свободы будет когда-нибудь (а значит и является всегда) предопределением для какой-то другой ОСО.

Если мы имеем руку длиной 80 см, мы свободным актом никак не сможем вытянуть её перед собой на 90 см: придётся придумать нечто дополнительное и особенное, чтобы эту желаемую нами свободу осуществить — осуществить вопреки понуждению предопределения (80см), для чего мы будем корректировать, изменять и дополнять сие предопределение (80см) на стадии его и нашего свободного следствия (90см), то есть приделаем к нашей руке, допустим, какую-нибудь палку…

А в детстве эти нынешние 80 см были для нас чистейшей свободой, хотя хитрые гены располагали ими в качестве предопределения…

Бог-Отец внекатегориален — внеисторичен, внекультурен. Другое дело — Иисус Христос — наш Брат: раз Он — воплощение богочеловечности, то и мы (немножко) тоже.

Он вошёл в наш падший мир, взял на Себя его тяжесть и — вышел вон… А мы — мы полетели за Ним.