Конопатый Исус гулял среди разных людей, показывал фокусы, превращал воду в вино и похмелял им задумчивых пьяниц, кричал петухом и ходил колесом, чем привлеал к себе немало любопытствующих женщин, мужчин, стариков, старух, детей и собак.
Он говорил:
— Мы желаем смотреть не на видимое, а на невидимое, потому что всё видимое — временно, а всё невидимое вечно.
— Найдёте себя, потеряв себя.
— Разрушаются видимости, но не существо, а раз неуничтожимо существо, неуничтожим и Бог.
— Всё в мире непостижимо и недоказуемо, а посему мои доводы и доказательства есть только видимость недоказуемого. Но иного не дано.
— Я не Бог, а человек. Я лишь посредник между целым и видимостью отдельного.
— Будьте терпимы к тому, что не ваше.
— Мудрая мысль не есть наивысшая реальность, а посему истинное прозрение непреднамеренно и неопределимо.
— Не существует ни добра, ни зла — мир един и неразделим.
— Не терзай ближнего своего понапрасну.
— Никакого Бога нет, есть Всеобщее Единство. Признавая себя его неразрывной частью, узнайте себя и делайте своё.
— Не собирайтесь толпами, пусть каждый из вас узнает себя и будет собой.
— Будьте внимательны к малому и большому. Всё в вас, и вы во всём.
— Всеобщее Единство есть и Великое Ничто и Великое Всё, и не имеет имени.
— Будьте терпеливы и бдительны, смотрите и слушайте, не рубите сплеча и вам воздастся любовью и лаской.
— Тайное и явное нераздельно существует в Абсолюте.
— Ни я, ни вы — мы ничего не знаем, но будем бодры и внимательны, и посмеёмся над проповедниками, коим несть числа.
— Не подчиняйтесь никому, ни Богу, ни чёрту, подчиняйтесь себе, когда вы сильны и веселы.
— Танцуйте!
— Пойте!
— Плодитесь и размножайтесь!
— Созерцайте!
—Несмотря ни на что, любуйтесь, удивляйтесь, радуйтесь!
— Не скорбите понапрасну.
— Смерти нет, ибо есть и то, что есть, и то, чего нет.
— Уважайте своё тело и свою душу, и отдавайте им должное.
— Человек человеку только человек.
— Человек — не только человек, поэтому и страдает.
— Уважайте свой желудок — не обжирайтесь.
— Пусть мужчина познает женщину, а женщина мужчину, и будут они — одно.
— Нет ничего кроме Всеобщего Согласия.
— Бояться смерти глупо и грешно.
— Мало ли что я вам говорил — я сотрясал воздух.
— Истина — в тишине и покое, ибо слишком множественна. Имеющий уши, да оглохнет!
— Истина есть сумма есть Всё есть Ничто.
— Улыбайтесь. Улыбка — мера мира.
— Бога нет — есть ваш выбор. Каждому своё.
— Вы не узнали меня, ибо не зван, и так будет всегда.
— Я — Исус-неИсус, Будда-неБудда, Магомет-неМагомет. Я — кто угодно, хоть сам чёрт с рогами, если вам нужны слова, а не суть, что бессловесна. Назови хоть петухом, только в суп не клади.
— Вот он я, весь перед вами, думаю и говорю у вас на глазах — я царь, я раб, я бог, я червь, я соль, я пыль, я быль, я боль, я ноль, я тьма, я свет, я вопрос, я ответ, я да, я нет. Привет. Чао-какао. Целую. Ваш Магомет-Гаутама-Исус.
От этих речей народ пришёл в смятение. Народ возопил о несбыточном. Но Исус почесался, вздохнул, попросил закурить, повернулся и пошёл себе своей дорогой.
Исус как-то сказал: Блаженны порвавшие путы семьи и срока, изъявшие из плоти своей жало чужих судеб и чуждых долгов, блаженны ушибленные Богом, отпавшие от древа слепого познания, блаженны одинокие странники, осмеявшие истины и пожравшие меня, ибо пожравший меня вкусит волю и ветер, но не вкусит смерти.
Но как воскреснут мёртвые, спросили у Него.
И Он сказал: То, что ты сеешь, не оживёт, покуда не умрёт. Сеется в тлении, восстаёт в нетлении, сеется в унижении, восстаёт во славе, сеется в немощи, восстаёт в силе, сеется душа, восстаёт дух. Придёт время, и не все умрут, ибо восстанут нетленными, но иными.
Исус сказал: Блаженны гонимые, брошенные, отверженные, ибо нужнее всего то, что никому не нужно.
И сус сказал: Образ Создателя вечного антимира осиян облаком света, и в нём сокрыт, и готов принять в себя ваши непроявленные духовные сущности, смерти бежавшие.
И сус сказал: Будьте легки на подъём и принимайте всё, что вам суждено принять, плывите вниз по течению и окажетесь наверху, не ждите ничего от земных благ, но будьте готовы к последнему суду, и воздастся вам.
Исус сказал: Пребывая во плоти, не будь её рабом, не дай ей перехитрить себя.
Исус сказал: Я — искупление ваших сует и слабостей и сомнений, я — искушение Духом Совершенным, я — последний намёк и скважина ваша, я — лёгкое дыхание, мимолётное дуновение, которого вы не заметили, и прошли мимо придорожного камня, где я пребывал, брошенный строителями, но камень тот — краеугольный.
Исус сказал: Не делай меньше себя, не делай больше себя, не слушай тех, кто скажет, что ты один, а слушай лишь собственный внутренний голос, голос света, ибо свет сей — отсвет высшего света, и не прейдёт, и пребудет вовеки.
5.12.93 (01-53)
Я сжёг живьём чёрного тараканчика, случайно забредшего в пепельницу, и поймал себя на безусловном садистическом удовольствии. Когда после трёх с половиной лет вегетарианства я снова стал пожирателем мясных продуктов, удовольствие, испытываемое от этого пожирания, было таким же. Удовольствием садиста и убийцы.
Мы разучились подпитывать свою энергетику трансцендентной энергией космоса, остановившись на самом примитивном способе — на пожирании чужих жизней, на вампиризме. Но, с другой стороны, растения, они ведь тоже живые существа. Не говоря о том, что рядом с нами копошатся и совсем уже иные формы жизни, занимающие узкий промежуток между живой и неживой материями.
Жизнь — это результат особых, специфических взаимоотношений микрокосма и макрокосма. Хитроумная энергетическая комбинация. Структура.
Апостол Павел: «И когда ты сеешь, то сеешь не тело будущее, а голое зерно, какое случится, пшеничное или другое какое. Но Бог даёт ему тело, как хочет, и каждому семени своё тело» (1Кор.15:37-38).
К.Малевич: «Природа скрыта в бесконечности и многогранности и не раскрывает себя в вещах, в своих проявлениях она не имеет ни языка ни формы. <…> Чудо природы в том, что в маленьком зерне она вся, и между тем это всё не объять. Человек, держащий зерно, жержит вселенную и в то же время не может её разглядеть, несмотря на всю наглядность происхождения последнего и «научныя обоснования». Нужно это маленькое зерно раз-умить, чтобы раскрыть и всю вселенную» («Бог не скинут», Витебск, 1922, с.6).
Крайнее суждение: не существует, дескать, ни физической, ни метафизической реальностей, а есть лишь реальность психических фактов, информация психического опыта. Моё собственное психическое «Я» и поставщик всех сведений — это одно и то же. А коллективное бессознательное внутри меня — есть мир богов и духов вне меня.
Евгений Цветков, трактующий Тибетскую «Книгу мёртвых» («Бардо Тёдол»): «Очень трудно рассуждать о том, что мы знаем ещё так мало. Важно иное, что мы наконец-то стали исследовать подобные свидетельства (об ОВС. — А.Л.), обрабатывать их, осмысливать, как этого требует современное научное знание. Другое дело, что, изучая иные состояния нашего сознания, мы становимся и прибором, и учёным одновременно и зачастую вообще нераздельны с наблюдаемым. Прибор, учёный и явление — совмещены».
Искусство во многом питается такими самонаблюдениями, в особенности то искусство, которое бежит от широкой столбовой дороги в сумрачные закоулки запредельных состояний.
Как-то в пику захиревшему «Гуманитарному фонду» («Гуфо», редактор М.Ромм) собирались с Иваном Новицким издавать газету «Последний переулок» («ПоПе») с таким девизом из Л.Витгенштейна: «Язык — это город: наряду с прямыми проспектами в нём встречаются и узкие кривые переулки». Я даже начал уже кое-что кропать для первого номера: «Нашему (нашей?) «ПоПе» заведомо чужды закосневшие в массовом сознании категории и установки; узок круг «хороших и разных», и слава богу. М.Ромм, рассупонившись в своём капитанском кресле, тянет паршивое отечественное пивцо и при этом даже как будто дремлет, дремлет хоть и безнадёжно, но лукаво, что не может ускользнуть из глаз осовелой (но сегодня) редакции, каковая нестройным хором оплакивает худо-бедно-денежные времена: не то ныне, когда костлявая рука нищеты и бесспонсорства американскими (самозатягивающимися) наручниками сдавила донельзя куриное горло свободы и воли, и ваще».
Но мне теперь не до газеты, да и помимо финансовых проблем нынче в воздухе разлиты эсхатологические флюиды такой напряжённости, что всерьёз относиться к подобным проектам довольно непросто.
Многие древние источники свидетельствуют о гигантской всемирной катастрофе, произошедшей несколько тысячелетий назад, которую называют ещё Всемирным Потопом. Тогда, если верить источникам, в этой катастрофе погибло почти всё человечество.
Некоторые учёные полагают, что легенда о Фаэтоне есть отражение реального события, когда в Землю врезался огромный метеорит.
Вокруг Солнца вращается пояс астероидов, которые в далёком прошлом вполне могли быть единой планетой с диаметром 5900 километров; орбита этой гипотетической планеты должна была бы тогда проходить между Марсом и Ю питером.
По утверждению Платона, египетские жрецы говорили философу Солону, что в мифе о Фаэтоне «содержится и правда: в самом деле, тела, вращающиеся по небосводу вокруг Земли, отклоняются от своих путей, и потому через известные промежутки времени всё на Земле гибнет от великого пожара».
Имеется достаточное количество следов, подтверждающих неоднократное падение на Землю различных небесных тел.
Полтора месяца назад в средствах массовой информации прошло сообщение о том, что по расчётам учёных в 2006 году с Землёй может столкнуться гигантский астероид Икар.
Многим любопытствующим от скуки слушателям быстро надоедала мудрость Исуса, многие уходили прежде, чем успевали что-то понять, — у тех многих было много забот: о детях, о жёнах, о пропитании, об одежде, о доме, о деньгах… Некогда нам всё это слушать, некогда глазеть на ветер и облака, мы деловые люди, мы лучше побольше посеем, а потом побольше пожнём.
Ступайте, говорил им Исус, ведь и вправду, что посеешь сегодня, то и пожнёшь потом. Каждому своё, каждый волен выбирать — то ли бездельное созерцание ради вечного царства избранных, то ли суету сует вседневных за-ради плотских утех. Корпение и труд лишь тогда способствуют мудрости, когда служат очищению глубинного света от плевел повседневной суеты сует.
Исус сказал: Тот, кто имеет в своей руке свет мудрости, — ему дадут; и тот, у кого нет, то малое, что имеет, — у него возьмут. Внимайте космосу, миру, растворитесь в них, и тогда всё будет вам служить — даже этот камень. Эта мошка. Этот таракан.
Вечность рассыпана в мире мириадами песчинок. Тот, кто познает их структуру, войдёт в узкие врата и не вкусит смерти. Но не всякому дано пролезть в игольное ушко.
Саломея сказала: Ты взошёл на моё ложе, и ты вкушал со мной за моим столом, не буду ли я за это приобщена к царству вечности?
Исус сказал: Двое будут отдыхать на ложе, двое будут вкушать за одним столом, — но один уйдёт во тьму, а другой станет светом. И это есть тайна, когда левая рука не знает того, что делает правая.
Исус сказал: Не ищите вовне, ибо истина — внутри вас. Но тот, кто познал истину, в себе не нуждается.
Исус сказал: Каждому семени — своё воплощение. Каждому (воздастся) своё. Но каждый получит не по земным (не только по земным) заслугам, ибо у вечности свой счёт, и предсказать его нельзя.
30.11.93 (16-06)
Экологическая катастрофа настигает нас быстрее, чем успевает совершиться духовная перестройка, необходимая для её (хотя бы) смягчения.
Если не обманываться, если отбросить иллюзии, то нынешний мир, конечно, обречён. И хотя можно подумать, будто соверменный человек уже притерпелся к кровавым ужасам ХХ века (особенно, если он видит их отстранённо, на экране своего телевизора, когда кровь и смерть ещё не вошли в его дом-крепость), задубелость эта кажущаяся, т.к. эсхатологический страх просто переместился в его подсознание, откуда даёт о себе знать непредсказуемыми социальными, психическими, биологическими сбоями, и, в частности, исподволь подтачивая иммунную защиту всей популяции, может привести к нежелательным мутациям.
Сколько потребуется столетий, чтобы люди в основной своей массе смогли это осознать? Хотя бы осознать… На то, чтобы человечество образумилось, надеяться не приходится. Человек неисправим. Приходится это признать и с этим смириться.
Но необходимо внедрить новое понимание эсхатологии в массовое сознание. «Человек, зная, что он умрёт через полчаса, не будет делать ни пустого, ни глупого, ни, главное, дурного в эти полчаса» (Л.Н.Толстой).
И.Бродский, как и Г.Померанц, видит спасение в том, чтобы привести человечество к главенству всеобщего эстетического созерцания: «В антропологическом смысле <…> человек является существом эстетическим прежде, чем этическим. Искусство поэтому, в частности литература, не побочный продукт видового развития, а ровно наоборот. Если тем, что отличает нас от прочих представителей животного царства, является речь, то литература и в частности поэзия, будучи высшей формой словесности, представляет собой, грубо говоря, нашу видовую цель».
Выходит, не в социализм надо «загонять» человечество (и ни в какой прочий -изм), а в царство литературы: «Как система нравственного, по крайней мере, страхования, она (литература. — А.Л.) куда более эффективна, нежели та или иная система верований или философская доктрина».
Что же касается России, то Андрей Кирсанов, автор Теории всего, утверждает, что «метаисторическая миссия России — аккумулировать в себе энергию Зла, дать ему возможность самоуничтожаться, и сублимировать её в энергию Любви. Первую часть своей миссии — аккумуляция зла — Россия выполнила. В какой степени готова она выполнить и вторую — вот вопрос…»
Вослед Френсису Фукуяме Андрей говорит также о конце истории как исчерпанности идеи государственности и приходит к соборному, неправовому (в юридическом смысле) обществу, основанному на внутренней нравственности, совести составляющих его человеков (место Homo sapiens, говорит он, займёт Homo moralis).
Что же, коммунизм (всё-таки) неизбежен?
Да — в принципе.
Логика истории имеет онтологический статус. Об этом можно рассуждать. И для этого (для рассуждений) есть существенные основания.
NB: приёмник выдаёт (на киевской волне) славную длинную-предлинную композицию, стилизованную под индусскую ситарную музыку (гитара с интересной примочкой — вылитый ситар!).
Исусу было далеко за пятьдесят, но выглядел он тридцатилетним, ибо молод и свеж был духом, смрад мира сего переводил он в собственную улыбку и по возможности питался мёдом от ласковых, пушистых пчёл. Он был человек, Он был телесен и Он был смертен.
Исус говорил: Ха! Я только человек.
Он любил солнце, воздух и воду. Он был травояден, ленив и любил поспать. Он не сеял и не жал. Он — рассуждал. Как и его товарищи-апостолы: Иван, Джон, Жан, Хуан, Саид, Мафусаил, Савл, Ананда, Лао, Сарра, Барбара, Катрин и многие иные, коим несть числа.
Многие на Него махали рукой, говоря: Что с Него взять, пустобрёха?
Живите для собственного блага, и тогда жизнь ваша будет полезна многим. Жить, ничего не боясь, ничего не стыдясь, — это доставляет радость и делает жизнь полной. Тот, у кого в душе свет, покой и справедливость, не причинит себе никакого вреда и разумно распоряжается собственной жизнью для своего и общего блага.
Так говорил Человек.
Ещё Он говорил: Будьте прохожими. Не берите в голову. Всё прейдёт. А посему, проходя стороной, ловите мгновение. Но делайте это легко и ненамеренно. Порхайте, парите — облекайте собой бытие и не мешайте ему облекать вас.
Спрошенный, какие люди самые благородные, Исус ответил: Презирающие богатство, славу, удовольствия, жизнь, но почитающие всё противоположное — бедность, безвестность, труд, смерть.
Он говорил: Не умирай, пока живёшь, но покуда жив, не забывай о смерти.
Ещё Он говорил: Проснись и пой! Попробуй в жизни хоть раз проснуться и хоть раз запеть — потом будет легче.
Он говорил, что судьбе противопоставляет отвагу, закону — природу, страстям — разум.
Он часто повторял, что свыше людям дана лёгкая жизнь, а они забыли о ней, гоняясь за преходящими удовольствиями.
Ещё Он говорил, что ваше благо в вашей свободе, а ваша свобода в вашем пофигизме, а ваш пофигизм в вашем самоограничении и довольстве малым, примириться с каковым вы сможете, если будете детьми человеческими.
А ещё Он говорил так: Не слушайте меня, дурака, пустобрёха, ребятёнка человеческого — делайте вашу игру!
28.11.93 (21-08)
Проф. Е.Л.Немировский в «Книжном обозрении» за 26.11.93 (в статье «Басни Эзопа»), между прочим, пишет: «Литературное творчество на первых порах было прикладным и конкретным. Древние писатели рассказывали о случаях, произошедших с ними самими или с их близкими и знакомыми».
Элла Фитсджеральд выдаёт по радио такой чистый, прозрачный, такой беспримесно фактурный джаз — такой изначальный, по какому (как по всему изначальному) тоскует душонка, заплутавшая в смрадных лабиринтах какофонизирующей (и агонизирующей) цивилизации… А что ещё остаётся? Акромя чистых (изначальных) форм — ничего. Иное — отомрёт.
Да-да — неслыханная — очевидная — простота. Математически угаданная в сплетениях мировой структуры. Человеческое структурирование носящегося над первичным (коацерватным, по Опарину) бульоном Божьего, т.е. ничем не отграниченного, духа: этим мозги занимаем.
Матушка сёдня принесла литровую баночку куриного суБчика (от слова «субстанция»). Она вчера ходила в ДК «Старт», слушала посулы Скорочкина и смотрела взбрыкивающую под фонограмму группу «Доктор Ватсон». Буду, говорит, голосовать за бизнесмена Скорочкина, хоть и нет у него никакого образования, хоть и не может он связать двух слов, но я, мол, ему верю, верю, что он, дескать, там, в госдуме и т.д…
Я посетовал на её наивность: историю делают не они, не эти депутаты, иные, нам не подвластные, силы её совершают, поэтому, это понимая, я по давней своей традиции и не хожу на все эти референдумы-выборы…
Вчера в бане мужики вспоминали огородные травы: петрушка, укроп, любисток, киндза… А один мужик и говорит, как, дескать, фамилия того поэта, по которой, мол, ещё одна трава интересная прозывается? И с разных концов предбанника донеслось — «Пастернак, Пастернак»… Вот так. Поэт Пастернак может спать спокойно — его имени забвение не грозит.
Там же, в бане, активно дискутировали о положении в России, о предстоящих выборах, о том, что ожидает нас, прогресс или же регресс… На что я, распарившись, ответил: «Покуда есть корысть и зависть, прогресса нам не избежать». И (мысленно) добавил: «Одни на предвыборный митинг пошли, а другие — в баню, а третьи в церковь, а это значит, что каждый развлекается как хочет, — одни очищают тело и дух, а другие плодят миражи».
Желтоглазый Исус ловко забивал мастырки и смолил с юнцами анашу — и юнцы принимали его за своего.
Он говорил: Я не Христос, я не святой, я не свет, я такой же как вы, но я слышу собственное дыхание, и каждый из вас может стать таким же.
Ученики его спросили у него: Но подскажи, научи, кому и как нам молиться, как поститься, что разрешено нам делать, а что запрещено, что хорошо, что плохо.
Исус сказал: Не делайте ничего, что вам чуждо, делайте, что хотите, но знайте что вы делаете. Слушайте себя и не лгите — себе. Вы — свободны. Истина проста, и она перед вашими глазами — смотрите! Ибо всё открыто перед небом. Ибо нет ничего тайного, что не будет явным, и нет ничего сокровенного, что осталось бы нераскрытым.
Один юный наркоман из страха смерти, которого он не мог вынести, хотел покончить жизнь самоубийством. Исус протянул ему верёвку и сказал: Это небо прейдёт, и то, что над ним, прейдёт, эта земля прейдёт, и то, что под ней, прейдёт, и те, которые мертвы, не воскреснут, но те, которые покуда живы, не умрут.
Исус проходил с учениками мимо придорожного камня. Исус сказал: Учитесь у этого камня. Тот, кто познает его, не вкусит смерти.
Исус сказал: Не унижайте себя молитвой, не унижайте себя постом и схимой, будьте легки и сильны духом, ешьте и пейте, что есть на вашем столе, трудитесь во благо своё и берите от трудов ваших, ибо что сделано вами — ваше.
Исус сказал: То, что вы ищете, никогда не найдёте. Перестаньте искать, и найдёте. Ибо ищете вы того, чего не знаете. Познайте, чего вы хотите, а познав, возьмите — оно ваше.
Ученики его спросили у него: Разве ты не тот, кого распяли римляне две тысячи лет назад и кто потом воскрес?
Исус сказал: Я этого не знаю. Водою забвенья оросите сердца. Не слушайте, когда вас зовут. Имеющий уши, да оглохнет! Ни Геродот, ни Фукидид меня не знали. Меня отгадали потом, а теперь я явился, но вы проклянёте меня и будете правы, ибо, обо мне лишь гадая, меня вы не знали. И незачем вам меня знать. Ибо каждый из вас — сам себе Христос. Ибо каждый из вас волен сказать о себе — я царь, я раб, я червь, я бог, я придорожная пыль.
Исус сказал: Не ходите за мной! Проклинайте меня! Я научу вас, как жить, ничему не уча. Я не свет, но я светом прольюсь в ваши, меня проклявшие, души.
22.11.93 (00-12)
В.И.Даль не был уверен в своём определении слова «ТАРАКАН», т.к. после него в своём словаре поставил (в качестве знака гипотетичности) вопросительный знак, но на свой страх и риск всё же пишет, что ТАРАКАН — это «хрущатое насекомое (хрусть! и нету. — А.Л.), которое водится в избах;
чёрный таракан, Blatta, двух видов; мягкий, с малыми накрыльниками, и вонючий, жёсткий, как жук; бурый, красный таракан, прусак».
Здесь и вправду многое гипотетично — особенно эти мягкие и вонючие: есть ли такие вообще? А может, он замешал сюда и клопов?.. Впрочем, чёрные как будто и вправду будут помягче… даль, в частности, приводит такие приметы: «Чёрные тараканы заводятся — к прибыли. Прусаки и тараканы размножаются — к добру».
А ведь у меня и заводятся, и размножаются со страшной силой: вот-вот, выходит, завалит меня скоро прибылью и добром — по самые уши.
Новый Исус — он и мыслил уже (где-то) по-новому: ему чужда была старообрядная твердолобость, — а всякая ситуация неизбежно требовала своего подхода. Но когда ситуация оценена и подход найден, для внедрения этого подхода в живую и уже устоявшуюся во многом жизнь требовалось применить известную непреклонность и мудрую силу принятой на себя власти.
Вот Альфред Норт Уайтхед пишет: «Порядок недостаточен. Необходимо нечто куда более сложное: порядок, накладывающийся на новизну; вследствие этого плотность порядка не вырождается в простое повторение, а всегда есть рефлексия на фоне системы. <…> Мир стоит лицом к лицу с тем парадоксом, что он ждёт нового и в то же время охвачен ужасом перед потерей прошлого, знакомого и любимого» (1929г.)
Так вот, Исус в собственном своём лице хотел снять это противоречме между старым и новым, чтобы этот потерянный мир не метался, не дрыгался, вопя и стеная, между прошлым и будущим, а для этого надо дать, надо указать этому разориентированному, развинченному миру единственные — на сегодня — ценности, устанавливающие гармонию между старым и новым, между низшим и высшим, между левым и правым…
Исус опять начинал всё сначала. Ему внимали дети и бродячие собаки — чистые, незамутнённые сосуды, изначально готовые к восприятию чистой истины. Ему внимали отбросы общества, бездомные бродяги и алкаши — люди, опустошённые жизнью и судьбой. Но это было ещё только первой пробой, только началом.
Исус сказал: Ищу человека. Исус набирал себе новых апостолов. Исус говорил: Когда вы познаете себя, тогда вы будете познаны и вы узнаете, что вы — дети и бродячие собаки.
Извечный еретик, юрод и отщепенец, Он всегда разрушал закосневшие формы и распаковывал новые смыслы, т.е. делал то, что делает всякий уважающий себя творец и мыслитель; и теперь Он покажет и докажет всем, что Он вовсе не такой кроткий и нудный морализатор, каким Его представляли скучные седобородые старцы в рясах и клобуках, столетьями бубнящие с амвона вчерашние истины… Он докажет, что истины могут быть только сегодня и только сейчас, и всякий раз их надо открывать заново: «Смерть и жизнь — во власти языка» (Притчи, 18:21).
16.11.93 (01-11)
На развалинах Империи выщупываем прежде неприкасаемые структуры. Отстранённо переоцениваем ту скорлупчато-капсулизированную жизнь, сердцевиной которой мы были ещё совсем недавно, а нынче брешь пробили в скорлупе и истекли в мировые просторы с ещё не сложившимися структурами, и водим, и водим усами своими, эхолокаторами, принюхиваемся к веяниям с разной степенью жадности…
Вот и восприятие внешних, даже простейших, вещей разрушено до основанья, — природные там всякие ландшафты, улицы, дома, собаки, облака, деревья — все эти штуковины не желают слагаться в единую, цельную картину (систему), каковая во многом составляла прежде такое понятие как родина, отчизна... Разве что язык? Но и он скрипит и гудит, пустотелый, ещё не знающий, не ведающий что же ему, сирому, бедному, теперь собою облекать, оплетать, опутывать — укреплять.
Вот Ерёма, тот овеществляет новые метафоры, такую, например, как «принятие на грудь»: покупая разливное пиво, распахивает пред изумлённым продавцом рубаху и предлагает собственную грудь для розлива означенной жидкости, лей, говорит, не тушуйся… Но жизнь и язык — это ведь не одно и то же. Язык есть средство мифологизации жизни, а человек без этой мифологизации скудеет и сохнет — не может он без неё жить; и если не успевает чего-нибудь придумать — подыхает. «Смерть и жизнь — во власти языка».
Абдулла — субтильный и элегантный студент Лита (из Сирии), потомок какого-то древнего царского рода — в одну из пьяных ночей с помощью Моллы (из Туркменистана) довольно интересно рассказывал о преимуществах жизни по законам шариата. Жека же, будучи поначалу в алкогольной отключке на голой (полосатой) своей кровати, выпростал вдруг из-под руки осовелый глаз и принялся выкрикивать заплетающимся языком: «Эй ты, чувак, кончай! Надоел! Дёргай отсюда!» Молла тут же вступился за брата (по Исламу), а в итоге распалил Жеку на пьяную драку. Драчунов пытались разнять, но без толку. Жека с Моллой дрались в коридоре за дверью, а печальный Абдулла курил и рассказывал о чудесах Корана, и в том числе о том, что недавно учёные подсчитали количество всех букв арабского алфавита, из которых составлен Коран, и сделали удивительное открытие: оказывается, в Коране содержится абсолютно равное количество всех букв арабского алфавита… «Смерть и жизнь — во власти языка»…
И в заключение — отрывок из моей двухгодичной давности курсовой по античной литературе.
«Всякое время, всякая эпоха, всякий народ несут на себе свои знаковые системы, необходимые ему для самоидентификации. Всякое новое, новаторское художественное произведение — это в чём-то всегда игра, и где-то даже, умышленное или нет, щекотание традиционных морально-нравственных усиков добропорядочных своих современников, а порой даже — заодно — и потомков, как мы теперь можем наблюдать.
Истинное искусство — это всегда, так или иначе, ломка, встряска застоявшихся и залежавшихся канонов, стереотипов, это дерзость, неизбежная в создании новых ракурсов и сфер, которые сами в конце концов не что иное, как по-новому перетасованные, перекомбинированные, перестроенные элементы-кирпичики всё той же традиции; традиция же есть не что иное, как фольклор и искусство древнего мира.
Старые мифы умирают, нарождаются новые, но сии последние без первых невозможны. Значит что — «нет, весь я не умру»?.. Значит, не умрёшь.
Значит, что — старые мифы не умирают?
Значит, не умирают; не умирают — а попросту переходят в новое качество, в каком играют уже иные роли.
Античная литература снова и снова убеждает нас в том, что прошедшие столетия, а то даже и тысячелетия, почти не изменили человека в его основополагающих, планетарно-космических ипостасях — у него остались не только те же руки-ноги, но и во многом те же всё эмоции, чувства, страсти, мысли...
Да, человек как психофизическая сущность с течением времени почти не изменялся, — изменялись образ, стиль, формы его жизни, его менталитет, хотя некоторые обряды и ритуалы оказались всё же на удивление живучими и существуют по сей день (это, например, основы римского судопроизводства, поминовение усопших на девятый день после смерти и т.д.); многие представления и образы, укрываясь от разрушения в коллективном бессознательном, стали архетипами и буквально ежедневно незримо сопровождают нас в нашей повседневности; архетипы оснащают наше восприятие окружающего мира, в том числе и восприятие условности искусства, сложными системами знаковых символов и эмблем. <…>
И наконец урок для нас — для нынешних.
Античное мышление, античная диалектика, античная мифология, античное искусство — самодовлеющи, самодостаточны. Античный человек ценил, так сказать, сам процесс... И даже авторы времён упадка Империи несут нам в своих сочинениях столько раздольного, цветистого жизнелюбия, столько юной, бурлящей неугомонности, отрицающей нудную рефлексию и всяческую твердолобость, что мы с неизбежностью понимаем: — крушение империй, несомненно, порождает благотворный анализ, переоценку всех ценностей, иронию и скепсис, разрушение догматов, идеалов и вер; современники, свидетели таких эпохально-исторических разломов платят за это дорогой ценой душевного смятения и духовного опустошения, — но этой ценой куплена свобода, которая не имеет цены».
Да, чуть не забыл: вчера у родителей на кухне видел чудесную (живую!) бабочку-капустницу — грандиозное событие для скучающего (зимнего) глаза!!!
Бормотания и экзерсисы Агента 002, невольно забывшего о конспирации в ещё непривычной, а то и шокирующей для него обстановке, уже обращали на себя столь же невольное внимание отдельных, дефилирующих мимо, индивидов, на которых он глядел будто через некую инфернальную плёнку, какую не мог (как бы ни хотел) преодолеть, растворить, уничтожить… Хотя ведь эти же дефилирующие индивиды были вовсе не опасны — они не способны были Его разоблачить, т.к. взглядывания их были столь мелки и суетливы, что не могли прорваться через их, индивидов, уже собственную, индивидуальную плёнку (эдакий шёлковый кокон). Да и какая может быть конспирация в этом броуновском движении запелёнутых мраком и хаосом пратворения индивидов-молекул, каковые потому и свободны, что всецело объяты нераспакованными смыслами и с хаосом сливаются почти заподлицо, а потому почти ведь уже и не видны (неиндивидны)!
С толпой туманных человеков Агент 002 пережидал на обочине дороги, пока проедут мимо мерзкие и страшно ревущие машины (звери с большими тусклыми глазами-окулярами, похожие на блестящих китов с ионами обоего полу в своих тесных урчащих утробах), как вдруг кто-то сзади и снизу мягко и нежно ухватил его за мизинец правой руки и призывно подёргал…
Исус обернулся и увидел внизу оранжевого ребетёнка (у него было такое лёгкое апельсиновое облачение)… Ребетёнок открыто и чисто смотрел на Него снизу вверх большими своими глазами; летний ветер касался светлых его кудрей… Они будто узнали друг друга и были одинаково этому рады.
Исус присел на корточки, приобнял ребетёнка и, улыбаясь, заплакал…
6.11.93 (03-15)
Нет-нет, с чего бы это вертикали упадать в горизонталь? Но, мабуть, надоть чрез сито сие нигилизма кой-какие прогнать категории-причиндалы, избавиться от закосневшего-замертвевшего, ибо живое непрерывно поступается железобетонными принципами, передумывает передуманное, мучительно мечется в поисках очередного чёрного ящика и изощряется в распаковке новых смыслов… Так что и Бог не умер (как может умереть Ничто, из коего сотворён-таки сей мир?), и история не кончилась (а кончились уже устаревшие идеи, образы, цивилизации). И нарождается уже новый синкретизм: искусства, науки, философии всё ближе лепятся друг к другу…
А Дао можно было бы принять, но… Буддизм и даосизм отрицают творческое усилие, творческий поиск, творческое делание (так я тогда ошибочно полагал. — А.Л.)…
А мой агностицизм есть оборотная сторона моего же сантиментализма. Ну что ж — мы воспринимаем мир далеко не адекватно, но ведь всё-таки воспринимаем, хоть и сильно опосредованно (через плёнки и прокладки). И ведь с этим опосредованием можно же хоть как-то работать? Конечно можно! Так что будем, будем стонать, умирать, но будем и заново рождаться, будем забегать вперёд и прыгать выше головы, и зубами скрежетать, обхватив руками тупую свою черепушку…
А мой Бог-то, слышь, он вовсе не умер (умер только мой конфессиональный, задолбанный попами Христос): запредельная, не наша, реальность — она существует, хотим мы этого или нет. Но Бог с ней, с за-предельной. До неё, прежде неё есть ведь ещё предельная (пограничная) реальность, которой при определённых усилиях (и в определённых находясь — пограничных же — состояниях) мы можем коснуться своей мазо-олиста-а-ай руко-ой, и все должны-ы мы неудержи-имо идти в после-едний смертный бой…
Утопая в грузино-абхазской крови и в стоне уже голодающего народа, Э.Шеварнадзе, скрепя самостийное сердце, потянулся ко всё ещё могучей России, изъявил-таки желание вступить в СНГ…
После расстрела Ельциным Белого дома в разных районах центра Москвы объявились так называемые «снайперы«, что располагались на крышах, чердаках, верхних этажах домов и даже на колокольнях некоторых церквей: несколько дней они ещё беспорядочно стреляли по всему, что двигалось под их обезумевшими взорами, пока их одного за одним не вычислили и не нейтрализовали («не-не» — ни-куда не годится!). Впрочем, бесконтрольность утечки оружия из Белого дома делает эту нейтрализацию достаточно условной…
В своих «Хрониках Харона» А.Лаврин приводит слова современного французского эколога Альберта Жакара: «Бактерия не может знать, что такое смерть, ведь она просто делится на две, четыре части. Смерть для неё не существует. Понятие «смерть» появилось тогда, когда двое соединились, чтобы произвести на свет третьего. Потому что этот третий — это и не первый, и не второй, не тот и не другой. Это новое существо. Мы себе позволяем роскошь делать что-то новое. А когда делаешь что-то новое, надо освобождать для неё место. Итак, смерть — результат наличия полов. Получается парадокс: рожая детей, мы стремимся бороться со смертью, а ведь потому, что мы рожаем детей, мы неизбежно смертны».
Создания ума и рук человека — это ведь тоже новое, новая сущность, хоть и не биологическая, — но, но… Биологические мутации… духовно-разумные выбросы — теории, религии, искусства — что это?..
3.11.93 (22-10)
Теории, религии, искусства (и философия) — через них пульсирует (путается, продирается, смеётся и плачет, бликует и подмигивает) бесконечная (снова и снова), мазохически сладкомучительная, всякий раз не удовлетворяющая полноте (а то и существу) посыла (замаха) по-пытка существования, схватывания скользкой рыбины бытия (истины), впадения в колею единственно реального (реальнее реального) сиюминутного-вечного… Сие всякий раз ускользает, оттого и пытка, но и — опять и опять — новая и новая попытка… Улитка… вот-вот — непрерывная спираль Вавилонской башни, строительство которой всякий раз трагически предрешено, как предрешена, между прочим, и пресловутая эволюционная спираль, как предрешена всякая утопия, как предрешена всякая, якобы чистая, мысль, каковая, будучи заведомой метафорой (что предопределено изначальным свойством всякого языка), всегда утопична, — поэтому, не будучи в силах выйти за пределы языка, максимум, на что мы обречены расчитывать (на что обречено и чем ограничено человеческое мышление), — это непрерывно (снова и снова) постигать лишь образ бытия, а не само бытиё.
4.11.93 (20-46)
Ницше говорил (над могилой XIX века): Бог умер.
Фукуяма говорит (над могилой XX века): история кончилась.
Сказано слишком резко, эпатажно, впрочем, понятно почему: и тому и другому надобно было, чтобы их услышали, и — их услышали.
Скажем так: где-нибудь сотни (а то и тысячи) лет назад Бог, может быть, просто пошёл погулять, чтобы предоставить народам, ослеплённым неистовством исторических (истерических), материальных преобразований, вдосталь ими упиться, дойти до последнего края, разочароваться и вздохнуть устало и обречённо — всё, история кончилась… А это и значит, что пришла Ему пора возвернуться, поглядеть на жалких и слабых человеков, погладить их по головке и сказать: чего разнюнились, сопли распустили? вставайте, поднимайтесь, ну!?.
А ведь и вправду, чем дальше назад, тем глаза у людей были как будто шире, больше, круглее — более откровенно (и наивно) они их что ли распахивали?
Со старых картин, фотографий, даггеротипов эти расширенные, сильные и ясные глаза и посейчас прокалывают нас (ехидно-скептически узкоглазых) насквозь (и выше), эдак наискосок, и выстреливают через (некогда нежное) темя в немеренную высь «светлого будущего»…
Своим, пронзающим время, взглядом эти глаза накалывают нас, как в магазинах накалывают чеки на обращённое ввысь шило: каждый из нас пытается нести на себе свою персональную цену, каждый пытается чего-то стоить, но наши глаза уныло и философически сощурены — прежняя тотальная иллюзия скончалась (и слава Богу!), а новая ещё в процессе зачатия (как это ни печально, её рождение неизбежно).
2.11.93 (17-11)
Второе пришествие. Агент 002. Итак, Исусувидел «безглазых» (т.е. сощуренных, неоткровенных, «двойных») людей, которые будто не умели себя нести, — скукоженные, согбенные, с перемётными сумами на плечах, глядящие себе под ноги, будто опасавшиеся неожиданного подвоха, будто ошеломлённые неким ещё грядущим приговором, они уже ничего не ждали для своих глаз. «Юр-родивое семя», — процедил Исус сквозь жёлтые, прокуренные зубы. Он заслужил своё право так о них говорить, ведь и сам он был юродом со стажем, — а юродивым, как известно, не чужд дух соперничества.
Став шпионом, Исус и сам вынужден был теперь слегка умалить горделивый разлёт своих духоверховных плеч, умерить длину степенного шага, приспустить всеобъемлющий взор пред очами нагловатой своей соперницы Цирцеи, растерявшей уже, впрочем, пёрышки былой уверенности и первозданной красы.
2.11.93 (21-02)
Смерть ходит рядом с жизнью, ибо она — её неотъемлемая часть (та и другая — той и другой). Так чего же негодовать и дрыгаться? — действуй по обстановке и вся недолга. При оперативной угрозе твоей биологической жизни доверяй инстинкту самосохранения, т.е. биологической же своей сущности.
Гармонизация биологического, плотского и разумно-духовного начал (если она вообще в нашем случае возможна) плюс гармонизация нашей жизни со всей окружающей средой (предполагающая нашу скромность) — вот цели, к которым нам надо бы устремиться прежде всего… Но практически этого добиться, учитывая весь необозримый спектр человеческой взбрыкливости, — может быть даже и невозможно (вопрос открыт)…
Нынче утром пошёл выдирать шестой верхний слева, а перед этим кто-то долбил дверь комнаты №102, что напротив, — то ли замок, я думал, меняли, то ли что ещё… Выхожу — никого, дверь напротив закрыта, но изуродована как раз в районе замка…
Пришёл в стоматологическую поликлинику, выдрал зуб (сложный, как у меня нередко бывает, случай — выдернул Андрюха-дёргальщик в три приёма, правда, один кусок всё-таки остался, что я обнаружил придя домой, чёрт, опять придётся идти, а может, и самому удастся выдернуть, посмотрим)… Так вот. Возвращаюсь домой — в коридоре у моей двери какие-то люди, менты… Что такое? Впрочем, я сразу догадался, что соседей моих грабанули… Меня спрашивают, слышал ли я утром, как долбили дверь. А у меня полный рот крови, я киваю, мычу, показываю на левую щёку, мимически изображаю импульсивный процесс зубодёрганья… Потом захожу к себе, выплёвываю кровь в раковину, полощу рот, выхожу на криминальную территорию, рассказываю, что да, слышал какие-то стуки, то-сё… И становлюсь вторым понятым… Спёрли всё самое ценное (телек, шмотки, то-сё) и менее ценное (разные харчи, мясо, консервы, мешок сахарного песку, запасы стирального порошка и многое другое)… Хозяева сразу заподозрили наших же соседей из 105-ой (у меня 106-ая) — туда вели белые следы и время от времени оттуда слышались какие-то движения, шебуршания… Догадавшись, что там кто-то есть, менты стали стучать в дверь, но — без толку. Пришлось ломать… Хозяйка (вздорная девица вольного нраву) и её очередной приживал скрюченным комочком лежали на постели, цепко обнявшись и притворяясь несуществующими на этом свете… Украденное быстро обнаружилось. Под ногами бегали белые кролики, украденные, как смекнули менты, с какой-то дачи. Тут же были вещи, тоже, скорее всего, украденные в разных других местах (иконы, то-сё)…
Описи, протоколы, подписи понятых… Обычное дело. У меня, между прочим, дверь изрядно хилая, вышибить её ничего не стоит — только что у меня красть? Чай, соль, спички… Приёмник обшарпанный, телек сломанный, пишмашинка, книжки, рукописи. Всё. Alles. Dixi. Amen.
1.11.93 (16-33)
Просматривал намедни наши всем известные толстенные журналы («Новый мир», «Знамя», «Октябрь» и т.д.) — м-да… Дело швах… ежели в целом… всё рассыпается… Одна только «Иностранка» ещё… А остальные — м-да… чего уж там… Хотя… Время у нас нынче такое, рассыпчатое…
1.11.93 (21-30)
Второе пришествие. Исус зашёл в цирюльню, укоротился, побрился, наодеколонился, а денег не заплатил, откуда же, говорит, деньги, девушка, я же, по-вашему, тунеядец, денег не зарабатываю, а ежли и зарабатываю, то не беру, отказываюсь по благородству своего духа, да и знаешь ли ты, кто я таков, вот то-то и оно, и был таков, средь уличных прохожих затерялся, костюмчик на ём мышиного цвета, висит, як на вешалке, рубашка грязнопурпурная с фигурными разводами, аки кляксы г-на Роршаха, селёдошный галстух пиявкою чёрной, удавкой свисает с шеи его кадыкастой и прячется уныло в подпиджачном укроме… Авось не первый день глядел он на авто и новых человеков, каковые казались ему безглазыми съёжившимися мумиями, да ещё в этих скушных и душных одеждах, стесняющих в каждом шаге свободное изъявление членов…
1.11.93 (22-47)
Прилежно-последовательная описательность представляется уже никчемной, невозможной, невыносимой: только заглянешь в эти толстые журналы, и это становится очевидным.
Некая брезжится новая предметность, нью-акмеизм, квазиакмеизм…
Проза стремительно укорачивается и хочет стать стихом. А стих (прежний) тоже ведь на издохе: он стонет, рычит и грезит по дикарской первобытности. По новой корявости то есть.
Окружающий нас воздух хочет уже выговорить то, чего ещё нет, что ещё только исподволь пучится и зреет в глубинах Деметровой утробы.
