И двадцать лет назад я был уверен в том, что существует (где? — где угодно!) безграничная множественностьмиров с самой разнообразной структурой и комбинацией законов-констант.
Вкусившему от яблока стыда и сладострастия беспорточному Адаму понадобились штаны, заслоняющие от сторонних взоров выдающиеся особенности его материально-телесного низа. Надев которые, он прошёл посвящение в реальные мужики.
«По утрам, надев трусы, не забудьте про часы«, — писал выдающийся поэт современности Андрей Вознесенский. То есть когда ты в раю, без штанов, тогда времени нет и в помине, а когда тебя изгоняют из рая за то, что ты подглядывал в школьной уборной за девочками, тогда-то ты и проходишь сакральную инициацию, тогда-то и кончается твоё безоблачное и безвременное яблочное детство, ты становишься рядовым родовым смертным и начинается стремительный бег твоего времени, и родители дарят тебе ко дню рождения твои первые наручные часы.
По утрам, надев штаны, убегай от сатаны, но, верша свои дела, истребляй его дотла!
Если говорить начистоту, нас больше всего на свете интересует одно — мы сами. Даже когда помогаем другим, мы этим зарабатываем себе удовлетворение. Мы страшимся быть никем и ничем.
Наиболее полное чувство удовлетворения приносит нам высокое положение в обществе, при котором мы мы стоим выше других, и чем выше стоим, тем выше степень нашего удовлетворения. Хотя — наши внутренние проблемы и страдания при этом не только не уменьшаются, но даже и растут неизмеримо. Боясь потерять лицо, мы проявляем более или менее явную агрессивность. Этот страх (психологический страх) приводит ум в смятение и суету, от которых он спасается, цепляясь за привычные ему стереотипы, то есть за старые, отжившие своё шаблоны мышления, что вступают в закономерный конфликт с текущей действительностью. Для сглаживания этого рассогласования между новым и старым, между живым и мёртвым ум становится лицемерным, лживым, изворотливым (как уж на сковородке).
Мы многого боимся — потерять то, что имеем, лишиться дома, денег, семьи, комфорта, успеха, достоинства, лица, уважения, жизни, здоровья, последних волос на голове, зубов во рту, привычных установок трусливого ума…
Страх — главная наша проблема, бегство от которой лишь её усугубляет. Надо — не бежать от этого страха, а понять его корневую причину: мы боимся увидеть себя и своё реальное положение здесь и сейчас, лицом к лицу.
Необходимо остановиться. Избавиться от смятения и бегства от правды. Избавиться от ума с его готовыми шаблонами и заранее на всё готовыми ответами, что порождают всю эту суету, смятение и это судорожное бегство. Надо сдвинуть своё мышление с насиженного им места и покинуть зону комфорта.
Необходимо научиться быстро возвращать свой егозливый ум из прошлого и будущего времени, за которое он цепляется в страхе оказаться в немотной пустоте неопределённости. Возвращать его в Здесь и Сейчас, где нет никакой суеты, никакого смятения и никаких страхов, порождаемых мифическими конструкциями вечно опаздывающего, всегда старого, всегда неактуального мышления. Если неактуальна мысль, то и вылепленные ею страхи, фобии тоже неактуальны. Не ко двору, не по делу. Не к месту. Мимо цели, мимо пользы. От них только вред.
Я езжу на работу на велосипеде мимо своры придорожных собак, прикормленных сторожами строительных складов, и эти собаки очень не любят велосипедистов и бросаются на них что есть мочи. Я еле от них увёртывался. И однажды (где-то год назад) одна из собак меня всё же догнала и тяпнула за ногу. Они и сейчас по-прежнему на меня бросаются, только состав своры время от времени меняется — одни собаки умирают, другие рождаются и матереют. Было бы смешно заявлять, что я этих собак, что меня покусали, совсем не боюсь. Но если вглядеться в темпоральную природу этого страха, то станет понятным, что во время самого укуса я никакого страха не испытывал, однако он охватывал меня до и после него, то есть в прошлом и будущем этого события. То есть этот страх порождала моя автоматическая умственная мифология, построенная на мысли, картинно представляющей бег и бешеный лай этой своры собак, которые приближаются ко мне всё ближе и ближе, ближе и ближе… Мысль, проецируя в будущее то, что произошло (или могло произойти) в прошлом, порождает гиперболы, делает из мухи слона, обрушиваясь на нас снежным комом надуманных проблем. Чтобы научиться возвращать ум в настоящее, в Здесь и Сейчас, чтобы делать его пустым и адекватным происходящему, то есть реально оценивающим реальность и решающим проблемы по мере их поступления, надо понять описанную выше структуру мысли во времени — понять не интеллектуально, а сердцем и душой. Так вот, сегодня утром одна из собак меня почти догнала, но я всё же от неё оторвался, и страха при этом совершенно не испытывал. Но прежде чем этого добиться, я долго тренировался быть в этой ситуации спокойным и бесстрастным, полным расстебаем и пофигистом, то есть совсем не стараться быть кем бы то ни было, а попросу плыть по течению некоей медитативной ничтойности… Всё это очень индивидуально — никто не сможет вам помочь найти необходимое состояние, пока вы сами не исхитритесь как-нибудь до него дорасти. Главное — понять корневую природу всякого желания, всякого страха. Понять целостно, «безумно», без фрагментирующего анализа угодливого мышления, поверяющего сплошную гармонию неделимой реальности алгеброй формальной логики, разрывающей всё что ни есть, к примеру, людей и собак на плохих и хороших, добрых и злых, красивых и безобразных.
Реальность сама во всей своей голографической подлинности предъявит себя вашему сознанию, если фоном ему станет не егозливая словомешалка ума, а его отрешённая немота и невозмутимое спокойствие. Тогда вы сможете воспринимать целиком, тотально, без логической формализации корневую природу и самой этой реальности, и своих фобий, и своих желаний, и всего остального, что от неё неотделимо…
Необходимо — принять и полюбить себя и свои проблемы, для чего не нужно ничего, кроме бдительности неусыпного наблюдателя, каковым вы должны стать, чтобы осознать отсутствие всякой объективности у всех ваших страхов и страданий, чтобы осознать их субъективную надуманность, ведь на самом деле вашего страха и ваших терзаний как таковых нет в природе, а есть в вас, вашем уме, егозливом уме наблюдателя. Стоит это понять — и страх исчезнет.
Служу в военизированной команде по перепрыгиванью ям. В предутреннем сумраке поднимают нас по тревоге и гонят на перепрыгиванье свежевырытых экскаватором ям. Ямы слишком широки, длинны и глубоки: перепрыгиваем по цепочке, один за другим — это опасно и страшно. Один из нас, не допрыгнув до другой стороны, полетел, бедняга, в пропасть с криком — «а-а-а!»
И вот я уже устал рисковать и бояться и говорю своему начальнику (он похож на моего бывшего сослуживца Борьку Макушева): «Всё, я больше прыгать не буду, надоело, хватит!» «Почему? — удивляется «Борька». — Ты же вроде не боялся»… «Я боялся, — говорю, — но скрывал».
Но потом я всё же оказываюсь на дне той самой ямы и, пытаясь её покинуть, бегу что есть мочи меж её отвесными глинисто-рыжими сторонами, да всё без толку…
Быть ничем и жить нигде, никогда, ни для чего, жить, как бегать по воде водомеркою, травой придорожной прозябать, втайне зная — Бог с тобой: зорким зреньем козырять вправе разве что слепой. Коммуняки-муравьи, тараканы и клопы гасят сольный пыл борьбы усреднением толпы. От толпы сбежал — теперь от себя бегу, своих достижений и потерь, чью тщету, кряхтя, постиг. Предварительный итог подвела сама судьба: слава Богу, я издох — потерял себя.
Нынче ветрено, и за ночь снег лежалый слегонца к тому ж морозцем прихватило, и поэтому я утром моложаво в поле мчал коньковым ходом что есть силы. Посему за то же время даже ближе был я к домику фактории служебной, чем обычно, ведь летят по насту лыжи, аки ласточки по-над землёй, — волшебно! Нынче — День Святого Патрика, ирландцыэль и виски попивают, бьют чечётку, рыжий клевер воспевают, матерятся на свои англо-саксонские колодки. Песнь о воле, воле древней, с бородою вострубим на африканской вувузелле: мы ведь тоже под имперскою пятою так прозябли, что оковы порыжели…
У католиков — Рождество, разговение, у православных — пока что суровый пост… А Иисусу Христу — это всё до фени, вся разница эта, для коей он слишком прост. Этим ряженым, истовым Он — посторонний, маргинал, инкубатор желаний, потреб, верховодный пахан, вседержитель на троне, благодетель, страждущим раздаривающий хлеб. А мы, буддисты, народ ершистый, нас не купишь обещанием посмертных утех: мало ли, что нам мерещится, мнится, мы суету отчуждаем и времени бег. Всему, что истлеет когда-нибудь, верить бесполезно, поэтому стоит не раз верить тому лишь, во что мы вперить можем взор свой здесь и сейчас. А по высшему счёту, одна не истлеет, та, что в нас возрождается снова и вновь, и с мирозданьем нас, глупых, не делит, а сопрягает навеки, — любовь!..
Комфортная погода — минус 6, — бежалось мне на лыжах нынче славно, помимо занесённых снегом мест, что их занёс сравнительно недавно. Бежал и вспоминал вечерний час, что перед сном настиг меня намедни, когда энергетический потряс меня удар с небес, как в день последний. Священный луч пронзил меня, поднял с моей непрезентабельной постели, и я познал спасительный финал сквозь Божье вознесенье в тонком теле. Но встретил брата, и его немой вопрос — мол, что это с тобой такое — сбил спанталыку пыл небесный мой и бросил в ложе прежнего покоя. И я упал стремительно туда, откуда возносился, восвояси, глаза приотворил не без труда и увидал, что этот мир прекрасен. Ведь надо мной, сквозь потолок сочась, во тьме парило дивное свеченье, в медовом «здесь» баюкая «сейчас», чтоб я дремал в бессмертии творенья… И мотыльков слепых полночный рой мерещился мне — трепетный, блескучий, застигнутый покатою луной из-за окна — с её небесной кручи…
Бежал и бежал я по полю, ошмётки мыслишек тупых круша, дабы оные боле меня не лупили под дых, чтоб я не метался недужно, а был по-буддическипрост и силы свои ненатужно пускал исключительно в рост. Чтоб жизнь не сгинела напрасно, ослабь свою хватку, дружок, узришь настоящееясно, покуда живёшь ты не впрок. А коли ты копишь заначку на чёрные дни в закрома, ты будешь, как раб, на карачках и жизнь твоя будет — тюрьма. Бежал и бежал я, теряя пристрастия, родину, дом, околицей горнего рая, неведомой силой ведом…
Я встречаю восход молодого светила в диком поле за городом и на бегу, и во мне просыпается вешняя сила, на которую я положиться могу. Я не знаю, кто я, когда я выбегаю на предутренний холод собачьей тропы, ведь и смутное небо, земли достигая, не уйдёт предначертанной свыше судьбы. Мы — всего лишь безличные силы природы, волновое кружение вышних программ, подневольные отпрыски сонной свободы и простора, открытого диким ветрам…
Сегоднябежалось отлично по травке зелёной — туда, где воздух, мой друг закадычный, прохладен и почва тверда. Живой нивелир горизонта маячил в ряду перспектив, какие лелеял я, с понтом от прочих слинявши в отрыв. Но мне и не надо иного, каким я пленялся досель, простора, ведь Божья основа везде, где я стал или сел. Доступны любые тропинки тому, кто беспечен и прост, кто весело и по старинке свой висельный крестик несёт; кто в некий момент догадался, что, в общем, на всё наплевать, и если прозреть ты пытался, то, в общем, тебе — исполать… Коль бдителен был ты и юрок в житейских волнах, даровит, спасён ты, хоть каждый придурок тебя попинать норовит. Бежишь ты себе по просёлку своей неказистой трусцой, похерив дела, кривотолки, свободный и потный — простой…
