Вот разделаюсь сейчас с этими малкопошибными (никому не нужными) штучками и начну писать роман о тараканах (уже придумал название). Роман синтетический. С элементами философии и секса. Крутой замес. Новая метафизика. Метафорика. Бытовизм…

Чу! По радио чудные вещи говорят — то ли опять очередной переворот, то ли чёрт его знает что такое: президент Ельцин своим указом распускает верховный совет и на 11-12 декабря назначает выборы нового парламента, а верховный совет во главе с Хасбулатовым не желает распускаться и, в свою очередь, снимает своим решением Ельцина, а вместо него выбирает президентом Руцкого, у которого уже наготове пакет первых указов…

И вот пожалте — правят в стране два президента, а Белый дом охраняют уже (и строят баррикады) ура-патриоты и коммунисты — там теперь собирают съезд депутатов страны…

Эх, Россия, весёлая, ей-Богу, страна — не соскучишься!

                                                                                                                                                  22.09.93 (10-30)

Был сегодня у родителей. Отец уехал докапывать огород под зиму — я опоздал — собирался ехать вместе с ним. Матушка, как обычно, на кухне у плиты. Рядом с ней — славная Катрин (племянница моя) рисует фломастерами мужчин и женщин, какими они будут, по её соображению, в тридцатом веке: первые — с одним глазом, одной рукой и множеством ног, а вторые — с четырьмя глазами, множеством рук и двумя, как и нынче, ногами… В соседней комнате спит-не спит, дремлет-не дремлет безнадёжно больная раком моя тётя, тётя Валя (отцова сестра), которую батя взялся недавно лечить методом некоего Шевченко (водкой с подсолнечным маслом), — время от времени она что-то бормочет, говорит иногда страшные, непонятные вещи… Катрин же весела, рассудительна… Ей во вторую смену в школу, родители на работе, а дома сидеть одна боится — позапрошлой ночью в нижней, под ними, квартире некие два мстителя долго и шумно резали (и зарезали) местного коммерсанта, Катрин же всё слышала… Матушка собрала мне пакет с половинкой чёрного хлебушка, пачкой чая (из старых запасов) и кучкой сырых яиц, причесала внучку, переодела её в школьную униформу, и мы пошли. Я проводил Катерину до школы. Шли средь уже побагровевших клёнов и рябин, радовались солнышку (бабье лето, хоть и на один день, но всё-таки сподобило нас краешком своего благолепия!), беседовали о медитации, смерти и переселении душ…

Пришёл к себе, взялся вдруг (в кои-то веки!) наводить порядок — вытрясать половики, мыть полы, — стараясь управиться до двух часов, когда котельная вырубит воду (воду у нас дают по расписанию четыре раза в день — с 6 до 8, с 12 до 14, с 18 до 20 и с 22 до 23 часов)…

Из приёмника струились многоголосые христианские песнопения… А я, разогнув приятно натрудившийся хребет, встал у своего единственного, почти по-весеннему разогретого, окна (солнечная сторона!), подставил морду нежному светилу, по-кошачьи зажмурился, и так стоял…

                                                                                                                                                    22.09.93 (15-42)

А рыжие-то тараканы, они ведь по данным моих последних экспериментов значительно умнее и расторопнее чёрных…

                                                                                                                                                     22.09.93 (23-26)

Наденька-3

Ну вот. Поругался с любимой. Зарядили дожди. Кончился сахар. Кончился хлеб. Перебои с водой. После вчерашней бани осталась бутылочка пивца — не спеша распечатать, наполнить до краёв железную кружку, медленно смаковать, вслушиваться в шипенье оседающей пены, закурить остатнюю примину, жизнь, на что ты мне дана, мысленно повторять, всё хорошо, всё хорошо, отлично, всё о’кей, и гут, и даже бессер, что за окном занудные дожди, то это даже очень интересно, мы со своими круглыми глазами, мы сами по себе, мы пиво пьём и курим сигаретку, мы годы переводим на говно, мы знаем цену тихому безделью, мы стройки века славили трудом, мы ненавидели, любили, мы мечтали и танцы танцевали под луной, теперь мы пиво цедим неторопко и курим сигаретку не спеша…

                                                                                                                                                  6.09.93 (11-10)

Лета ведь почти и не было, а тут вдруг бабье лето, прощальное, дескать, тепло, а какое оно прощальное, когда прощаться приходится со сплошными дождями занудными: картошка и лук напитались водою в земле и заживо гниют… Тоска-а…

А талантливый Юрик С., как следует из его письма, умотал на Сахалин от семейных забот и творческого застоя, работает на рыбзаводе, ночью выходит на океанский берег, смотрит на волны, на яркие звёзды, думает ни о чём, дозревает, подзаряжает свой нутряной аккумулятор…

А я здесь — никуда не уехамши — в очередной меланхолии, очередную пустоту пережидаю…

Вот и опять дождина зарядил. А мы что? Мы ничего. Ещё живём. Хлопаем глазами…

                                                                                                                                                    6.09.93 (13-58)

Опять началась подписная кампания. Но всеобщий газетно-журныльный ажиотаж уже сошёл на нет.

Страшно вспомнить, где-то в конце восьмидесятых я выписывал 12 газет и 24 журнала — почтальоны, бедняги, плевались и чертыхались, ежедневно таская мне кипы и ворохи всевозможных периодических изданий…

А я, впав в болезненную зависимость от их визитов, чувствовал себя хроническим алкоголиком, будучи не в силах освободиться от ежедневного заглатывания огромных порций мерзкой правды и многих и многих других правильных, и сомнительных, и мелких, и глубоких, и больших, и малых, и красных, и белых, и всяких прочих мастей — суждений, статей, очерков, материалов, исследований, рассказов, повестей, романов и стихов…

Какое же это было через несколько лет счастье — наплевать на всё это изрядно сивушное пойло и взглянуть наконец на мир ничем не стеснёнными — трезвыми — глазами…

                                                                                                                                                      6.09.93 (17-45)

По маяку грассирует Вертинский. Случайное эхо навеки сгинувшей эпохи… А вот теперь какой-то рок кровавый — хрипато визжащие голоса. Подзаработать надобно на водку и консервы. Сочинить что-нибудь относительно грандиозное. А потом — влюбиться в очередной раз. И снова твердить, что вся-то жизнь моя тебе одной принадлежит, и гнать стихи расхристанным аллюром… Потом опять — апатия и смерть очередная. И всё сначала снова начинать. Сочинить. Влюбиться. Распрощаться. Напиться. Уснуть и видеть сны. Воспрять. Опять. Глядеть на деревья и облака, беседовать с бродячею собакой, обниматься со случайным, но добродушно краснорожим алкашом, молчать и петь, разговаривать речи, рыдать над старинным романсом, постричься наголо под бритву, дожить до летнего тепла, проснуться и петь, и ничего не ждать, и жить, и жить, и жить…

И вся-то наша жизнь есть борьба.

                                                                                                                                                         6.09.93 (18-57)

Честно: литературу в грош не ставлю. Но бросить — пока — не могу. Не знаю почему — но не могу. Может, это просто привычка. Вполне возможно. Не знаю. Но — не ставлю ни в грош. Пустопорожняя трепотня.

Другое дело — музыка. Тут просто нет (и не может быть) никаких слов — только звук, чихающий на утилитарные человеческие смыслы, овладевающий смутными стихиями так легко и вольготно, как слову и не снилось никогда.

Литература — она если и не в рамках, то всё равно только на грани, не более того, а Музыка — она всегда за, всегда над, она и есть сама стихия, одновременно объемлющая собой всё и вся и не объемлющая ничего, она одновременно — и средство, и цель, она самое бессмысленное из всех искусств, а значит — единственное настоящее искусство, потому что истинное искусство — это преодоление всего слишком искусственного и слишком человеческого…

Когда-нибудь (и недалёк тот час!) испишучь — вернусь в музыканты, стану музыкой вольготной…

                                                                                                                                                          6.09.93 (21-42)

Под сурдинку нытьё

Ян Гарбарек, Рави Шанкар, Сергей Летов, Аркадий Шилклопер, Владимир Чекасин, Вишняускас… Диззи Гиллеспи, майлс Дэвис, Чарли Паркер, аляповато-неуклюжий Телониус Монк и, наоборот, суперловкий Оскар Питерсон… Это — моя музыка, мой свинг, мой минимализм, фри-джаз, уолт-джаз, кул-джаз, джаз-рок и всяко-разный ещё и джаз, и неджаз (Глен Гульд, например, играющий Баха)… Свободный полёт интуиции, ассоциативные решения, медитация. Стиль «нью-эйдж» вроде тоже гоже, но… То ли он слишком ангажирован и коньюнктурен (пусть и экологически), то ли ещё почему, но есть в нём какая-то пластмассовая неестественность и нарочитость, исполненная гордыни от возложенной на себя благородной миссии… А у блюза никакой миссии нет — ему всё опостыло и по фигу, он примитивен и дик, и взывает из глубин своего падения и отчаяния в проклятую черноту почти безбожного неба, на котором однако со временем всё же проглядывает несколько куцых звёздочек (от госпела к блюзу всё-таки нисходит нечто просветлённо-божественное, но оно в некичливой своей глубине таится скромно и даже застенчиво)…

Ах, музыка, моя кровавая рана! Полтора года назад я (дурак!) завязал с гитарой и флейтой, дабы напрочь отрезать дополнительный канал выхода творческой энергии и ещё упорнее зарыться в проклятое своё сочинительство (хотя музыку я ведь тоже сочинял, хотя и по-дилетански)…

Но, Боже, как я уже сам себе опостылел — со всем своим самомнением и своей зацикленностью на самом себе, на неискоренимых пристрастиях своих и предпочтениях!..

Хотя вот ещё Дмитрий Дмитрич Шостакович со своими последними философскими симфониями — это что-то, а Г.Малер с первыми… Ещё французский импрессионизм — Равель, Дебюсси и рядом с ними наши родные  Скрябин, Стравинский… Ещё Бела Барток, Шнитке, Пендерецкий, Ермолаев… Да и многое другое, кое-что…

                                                                                                                                                           15.08.93 (23-00)

Что делать, что?.. Как бы так сдохнуть и заново родиться? Может быть, может… Душа не принимает уже ни простоты, ни сложности; ни безыскусности, ни изощрённости; ни сюжетности, ни бессюжетности; ни тупости, ни мудрости; ни формализма, ни онтологизма… — ничего?.. Может быть, сверхпростота («парижская нота»?)? Но то ли ещё было? Сверхлитература по Адамовичу? Энгровская ясная правильность и равномерность? нет, не моё. А что моё? Ё-моё… Мумиё… Сдвинуть мозги с мёртвой точки. Как? Куда? Откуда?

Любовь? Аппетит? Надолго ли? В чём-то умер. В чём-то разуверился, исписался, устал? Не знаю.

Да что там! — всё это ерунда, реникса-чепуха, надо просто сменить обстановку, развеяться, развлечься, гулять, бухать, впечатляться! Ха-ха! Ещё повоюем!

                                                                                                                                                             16.08.93 (00-46)

Говорим с Изосимом о проблеме человеческой зевоты, каковая, как и сон, наукой ещё не объяснена. О тараканах, каковые, будучи древнейшими представителями рода насекомых, имеют законное право на защиту своих разнообразных интересов (интересно, умеют ли тараканы зевать?).

А я вот в который раз начал перечитывать замечательные мемуары замечательного же Петрова-Водкина Кузьмы Сергеича: оказывается, дальтоники видят правильный, истинный цвет объекта, в отличие от нас, дураков, каковые думают, что видят красное знамя, не ведая того, что красное знамя красный цвет-то отражает, а в натуре (вместо отражённого красного) остаётся зелёным.

Не верь глазам своим. Вселенная наша однажды родилась и однажды же помрёт. Время имеет начало и конец. Были первые три минуты. И Большой Взрыв. И сингулярность, и разбегание галактик. И ваще. Как скажешь, так и будет.

                                                                       6.08.93 (01-50)

Изосим, в отличие от меня, предпочитает мотаться в Москву на автобусе, — дескать, и кресла удобней, и быстрее, и ваще… Я же говорю, что для меня дикая электричка отличается от автобуса, как вольная русская баня от персональной квартирной ванны.

Я люблю разглядывать разношёрстных и разноличных человеков, выходить в тамбур перекуривать, слушать тырыдыканье вагонных колёс, и ваще… Же-де, опять же, запахи милы моим ноздрям… Попутные разговоры о чаяньях и бедах, и обо всём другом мне душу теребят особым интересом…

Ах, электричка, милая сестричка!..

Тема для монографии — «Общественный транспорт как важнейший элемент иерархической структуры, отражающий генезис и архетипы коллективистского сознания и коллективного бессознательного народов, населяющих бескрайние просторы Российской империи«.

                                                                                                                                                           7.08.93 (01-15)

Возобновили с Изосимом свои давние эксперименты по энергоинформационному обмену: результаты оказались на удивление успешными. Передавали друг другу буквы русского алфавита, числа натурального ряда, простейшие геометрические фигуры, образы объектов быта…

Продвинулись в создании гипотетического, считывающего информацию, надлобного экрана. Поработали с биолокационными рамками… Надо же, Изосим, мой старый литсобрат и первый критик, что раньше прочитывал всё, что я ни напишу, теперь он завзятый коммерсант и уже не стремится прочитать всё, что я успел понатворить за годы наших невстреч…

Он рассказывает о своих коммерческих делах и проблемах, но, Боже, как они мне скучны!..

Должно быть, каждому своё, и это теперь настолько очевидно, что даже смешно.

                                                                                                                                                             7.08.93 (10-04)