1. Я опять учусь в каком-то военизированном училище; вместе с другими соучениками слушаю выступление начальника училища (он затянут в портупею, у него светлые, чем-то важные для меня волосы, но лица его, хотя и хочу, не могу я никак охарактеризовать, слишком уж оно какое-то никакое, среднестатистическое) в честь какого-то праздника… Некоторое время спустя сей начальник устроил нам праздничный сюрприз.

В главном здании училища, похожем на большой спортзал, с огромными в полстены до потолка окнами мы, курсанты, проводим генеральную праздничную уборку… Но вдруг над нами разразился неимоверный рёв — здание задрожало, затряслось, потолок прогнулся, окна затрещали, потрескались и начали вылетать: мывшие их курсанты еле успели спрыгнуть с них и спастись… Потом в потолке раскрылись неведомые дотоле створки, через которые к нам спустилось несколько рядов (5 или 6) ярко-белых кресел пассажирского самолёта, что был установлен на крыше здания в качестве памятника… И вот мы уже взлетаем в этом самолёте — с чересчур большим «углом атаки» — взлетаем всё круче и круче, круче и круче: Боже! мы уже переворачиваемся в «мёртвую петлю», а мы с моим соседом справа не успели пристегнуться ремнями безопасности, но в самый последний момент всё же успеваем — уфф, слава Богу…

2. В другом самолёте лечу — он под завязку набит дряхлыми оборванными старухами с массой каких-то своих старушечьих причиндалов, тряпок, узелков, пледов и т.д. Я с трудом пробираюсь в проходе меж кресел и никак не могу найти себе места…

3. В какой-то заброшенной, дикой степи или пустыне работаю (как в рабстве) на каком-то дряхлом и грязном предприятии, размещённом в дырявой деревянной сараюге — что-то там по металлу…

Заскорузлые, грязные, грубые, корявые руки и рожи всячески меня притесняющих рабочих-трудяг. Мечтаю сбежать. Неподалёку от сараюги — небольшой городок из нескольких пятиэтажек. Один из диких мужиков-трудяг преследует меня до самого  этого городка — и тут мне удаётся сравнительно легко (а это не всегда получается легко) взлететь и плавно опуститься на плоскую крышу одной из пятиэтажек — мужик внизу негодует, грозит огромными кулаками…

Немыслимое нагромождение всевозможных ночных приключений, перипетий, трудностей, препятствий, чёрных страстей, страшных напастей и мучительных убеганий… Городок с лабиринтами улиц и закоулков — далеко-далеко внизу (как в Дантовом Аду), а вокруг него — высоченные горы: в этом городке я как будто учусь в каком-то полувоенном училище. Но главное, что каждая трудность, каждое препятствие разрешается освобождающим и уже привычным для меня полётом — я взмываю над этими горами чистый как младенец.

Летел я над морскою гладью, сверкающей в радостных лучах вольготного светила, а на золотом песке морского берега люди то загорали, лёжа на цветастых тряпочках, то играли в мяч. Особенно привлекла меня почему-то пара респектабельных влюблённых в чёрных очках и с огромной, почти в человеческий рост, остроухой и чёрной собакой…

Так вот, летел-то я над морем, да не один, а параллельно мне, сопровождая меня во всех моих воздушных эволюциях, плыла на эдаком плотике в виде маленькой деревянной решётки, которую я то ли держал рукой, то ли она была как-то незримо ко мне привязана, моя маленькая упитанная собачка, рыжая собачка (она только во сне моя, а наяву собак у меня никогда не было, а были только коты): но только она плыла-летела на плотике не сверху, а держась за него снизу, и так как я парил довольно невысоко, она то и дело оказывалась в воде, а в результате в один из моментов невольного погружения она наглоталась воды и, тихо захлебнувшись, умерла. Я опечалился, конечно, хоть и продолжал лететь, летел и что-то всё ей — вниз — кричал, звал её, звал, но она не отзывалась.

Как-то отдельно, но в связи с этим же сном, приснилась вдруг рыжая Люда Аб-ва… Рыжее солнце, рыжий песок, рыжий пёсик, рыжая Люда Аб-ва…

Хитроумный нахал и бандит, которого мы с каким-то моим другом преследовали, запер нас ловко в некоем узком и тесном помещении, куда мы сами хотели его запереть, но он оказался хитрее. Тогда я выбиваю дверь ногой и — просыпаюсь (и вижу свою ногу, которая завершает движение, начатое во сне: так сон переходит в актуальную реальность)…

Лечу на дьяволе верхом, а дьявол сей — с ножом в руке, который, выставив вперёд, сей чёрт грозится применить, коль помешают, мол, ему — лететь куда-нибудь вперёд, вопить и петь, разинув рот… Дьявол сей — кургузый, юркий и хулиганистый мужичок в телогреечке — невесом и лёгок, як пушинка, добродушен, весел, незлобив…