(10-16) Шумная, суетная жизнь нынешнего городского населения, отягощённая отравленной средой, тяжёлой едой, какофонией радио, телевидения, назойливым интернетом и прочей вездесущей техникой и электроникой (вводящей в разрушительный соблазн безудержной развлекаловки и консьюмеризма), обращает психическую энергию человека (беззащитную и нежную) в дикий, агрессивный (и грязный) сумбур, что становится полновластным хозяином и диктатором сей безнадёжно изуродованной жизни: отсюда новое явление последних лет — дауншифтинг (downshifting): побег в девственную глубинку, ещё не изнасилованную нынешней цивилизацией.
Тишина и покой на лоне природы и вправду, как хлеб (хотя мы, праноеды и веган-сыроеды, хлеба не едим), необходимы нынешнему зачумлённому человеку: отсюда неимоверно возросший в последние годы дачно-огородный бум, ведь надо же, дабы вконец не загубить измочаленную психику, хоть иногда отпадать, отвлекаться от тотального давления этого безумного городского морока!..
(13-08) Потихоньку — всё же! — возвращаюсь к веган-сыроедению, не прерывая однако исступлённых попыток расширить сознание и овладеть в более полной и рационально осознаваемой мере космопсихической энергией пространства и своего Высшего «Я» (Атмана), которой каждый из нас худо-бедно владеет и без того, но, увы, крайне бессознательно и неэффективно.
Строгое моё веган-сыроедение будет теперь лишь одним из базовых аскетических упражнений, той дисциплиной, что, вкупе с физическими упражнениями, медитативными и иными практиками, поможет освобождению моего сознания, стеснённого пагубным давлением цивилизации, для овладения им космической энергией психожизни, а точнее, актуальными возможностями её могучего эволюционного начала.
Кто вернее видит мир — дальтоник или глухонемой? Оба.
Кто вернее видит мир — слепой или хромой? Оба.
В начале своей эволюции человек был больше приобщён к миру животных, способ жизни которых биологически жёстко привязан к окружающей природной среде. С развитием социума и ростом своих специфических — культурных (в широком смысле) — потребностей человек всё больше и больше вступал в зависимость от культурно-исторических, сверх- и квазибиологических комплексов, которые получали своё беспредельное развитие во времени посредством неуёмного стремления человека к познанию всего и вся и овладению всем и вся. Так человек всё больше и больше терял свою изначальную биологическую зависимость, несвободу от окружающей природной среды, всё больше и больше впадая при этом в рабство к растущим следствиям собственной ненасытной жажды познания, каковая поначалу была лишь призвана помочь ему в борьбе за элементарное существование со своими эволюционными конкурентами. Человек, конечно, не перестал быть животным, детерминированным своей окружающей средой, но только эта среда в результате его широкомасштабной и разноплановой сверх- и околобиологической деятельности оказалась теперь сильнейшим образом перегруженной сложнейшим комплексом, системой искусственно созданных социально-культурных сред, имеющих иерархически многоуровневую структуру, в которой естественная природная среда занимает теперь самое нижнее и слишком уже подчинённое и жалкое место…
Вся проблема в том, что эта гигантская вавилонская башня обречена всё время оставаться открытой, недостроенной системой, которая продолжает и будет продолжать надстраиваться до тех самых пор, пока не сможет уже удерживать своего искусственного, забиологического равновесия в виртуальном пространстве человеческой культуры и не рухнет всей своей аляповатой громадой в своё собственное природное, родное и первобытийное основание (Urgrund)… А потом… Потом всё начнётся сначала…
Чем больше мы себя узнаём, тем меньше понимаем — и не только себя, но и весь мир. Но чем меньше мы понимаем, тем больше желаем познать: тайна — бездна (Ungrund) — влечёт нас в свой беспросветный мрак, яко мотылька влечёт к себе огонь свечи. Влечение сие для нас — ультимативно и императивно: оно сильнее нас, могучих человеков…
…Но случай Моцарта убедительно доказывает, что при случае всё позволено и всё открыто, всё вневременно и льзя, но — ценой летучего искусства.
Человеческая свобода, индетерминированность мерцает, зреет и пробуждается там и в том, где человек неопределён, текуч и зыбок, а стало быть открыт для движения и новизны. Там и в том, где и в чём человек познан и понят, он субстанциален, предсказуем, а стало быть предопределён самим собой: познающий и познаваемый человек есть бог и фатум для самого себя — и это уже не просто человек, а человек в широком смысле, человек со всем, что его окружает и что он сделал своим, приобщил к себе. Человек непрерывно раздвигает свои прежние границы и налагает на себя новые границы. Каждый человек есть одновременно и буквально — и отдельный человек как уникальный индивидуум, личность, и всё человечество как историческая и внеисторическая общность: между этими полярными пределами каждый человек генетически включает в себя и промежуточные уровни своих самобытных этносов и социально-исторических культур разной степени размерности… Все эти уровни включают в себя как субстанциальные, так и подвижные, непрерывно изменяющиеся, развивающиеся элементы.
Обнаруживая в себе и вокруг себя томящие его пустоты неопределённостей, человек спешит заполнить их сотворёнными им определённостями, но новые пустоты образуются снова и снова, и даже уже чуть ли не в геометрической прогрессии, и человек бросается побыстрее их чем-нибудь заполнить, не успев окончательно разделаться с прежними… Ход истории ускоряется, а человек не успевает уже заделывать вновь образующиеся бреши, раздирающие его разрастающееся в беспредельность сознание на странные и бесформенные лохмотья… И тогда чёрные провалы бессмыслицы и абсурда обступают человека со всех сторон…
Человек пытается отыскать опору в Боге, но где Он, Бог? И должен ли Он служить в качестве какой бы то ни было специальной конкретной опоры для нас, должен ли Он быть послушным слугой в нашем человеческом кабаке, должен ли внимать всем нашим дурацким хотениям? Не-ет, Он ничего нам не должен — и мы Ему ничего не должны. Он потому и Бог, что абсолютно от нас, да и не только от нас, но и от Самого Себя — независим, свободен до полного растворения в Ничто. «Чтобы оставаться невиновным, Бог должен быть далеко» (Симона Вайль). Бог вне подозрений, у Него алиби — Он чист и прозрачен, да к тому же в дальней, слишком дальней командировке. «Странная воля любви — чтоб любимое было далеко» (Овидий). Но так же, как хозяйственный кризис является неизбежным исходным фактором экономического расцвета, так и состояние богооставленности является неизбежным исходным фактором зарождения ультимативной духовной заботы, духовного поиска, который никогда не бывает совсем непродуктивным и бесполезным. А окончательно готовых ответов на ультимативные духовные вопросы, вопросы о смысле жизни и смерти — этих ответов, применимых для всех людей разом, нет и быть не может ни у кого: каждый обретает свой духовный опыт только в одиночку, наедине с самим собой, со своим сердцем и своим духом — этот опыт не поддаётся адекватной передаче, ибо не имеет полноценных вербальных эквивалентов.
Для первого этапа духовного восхождения требуется наличие некоторых человеческих свойств — в частности, мужества, несуетности, терпения: большинство людей либо не достигает этой ступени, либо всё-таки отчасти достигает, но на этом всё для них и заканчивается. Чаще всего только оказавшись на пенсии и лишившись поневоле привычной деловой суеты, пожилые люди начинают осознавать в себе пустоту богооставленности, которая во многом усугубляется ещё неизбежным отдалением повзрослевших детей, что живут уже своей отдельной жизнью, отдалением бывших сослуживцев и уходом из жизни постаревших друзей и родственников. Также этой ступени поневоле вынуждены достигать люди, потерпевшие различные лишения, а особенно солдаты, арестанты, безработные, бомжи, беженцы, убогие, больные, калеки…
Для следующей ступени духовного восхождения ничего слишком человеческого — уже — не нужно.
Но если достигший просветления на первом уровне восхождения ещё как-то может одарить, озарить, осенить и заразить им окружающих его людей, то восшедший на второй уровень теряет с остальными, невосшедшими, людьми почти всякую понятийную связь по части передачи обретённых им духовных прозрений: попросту говоря, этот опыт — для невосшедших — равносилен безумию. Поэтому он для неподготовленных умов далеко не безопасен.
Достижению первого уровня богопознания может способствовать та или иная религия. Достижению второго уровня богопознания никакой земной институт помочь не может, — но большинству людей этот уровень даже и вреден, и не нужен, и не по зубам: да и невозможно подойти к нему специально и целенаправленно, человек обретает его, если обретает, спонтанно и с полным безразличием ко всему земному — и не только земному, но и неземному (и это, конечно, вовсе не тот земной пофигизм, коим в полной мере преисполнен всякий подзаборный забулдыга)…
Не мешает вспомнить, что всё грандиозное великолепие древней культуры зачиналось от примитивнейшей — но самозабвенной! — игры человека с природой, а потом и человека с человеком.
Главные свойства всякой подлинной игры — бескорыстная и безоглядная самоотдача, беззаветное забвение всего внеположного игре: игра — герметичная и самодостаточная модель, метафора жизни, но значение её — трансцендентально, ибо в результате она — поэзия, духовный порыв.
В игре (ввиду того, что она имеет видимое начало и видимый конец и неповторимый — здесь и теперь — путь от первого ко второму) человек обретает полноценный, законченный смысл жизни и полноценное, законченное удовлетворение от этого обретения. Игра — это жизнь в жизни, подобно тому, как бывает рассказ в рассказе или пьеса в пьесе (см., например, сцену «Мышеловка» в шекспировском «Гамлете» или «Легенду о Великом Инквизиторе» в «Братьях Карамазовых» Ф.Достоевского).
Игра является ключевым, решающим звеном всех ритуалов и обрядов, всей человеческой культуры, всех искусств и всякой религии. В игре нет никаких дополнительных смыслов кроме неё самой. Игра учит не бессмысленным поискам смысла, а его непосредственному деланию. Игра есть прообраз Призвания и Дела.
Человек, ещё не нашедший или уже потерявший себя в этой жизни, жалок, инфантилен, убог и беспомощен, ибо, не надеясь на себя, ждёт, что кто-нибудь придёт и подарит ему смысл, которого у него нет. Человек же, обретший Призвание и Дело всей жизни, ничего не ищет, не имеет выбора и не нуждается в нём.
Советовать и сетовать тут бесполезно: обретение Призвания во многом дело случая, удачи — игры, которой в конечном итоге является вся человеческая жизнь от рождения до смерти.
Медам, месье, делайте вашу игру!..
Мы доживаем остатки ХХ века, растерзанные хаосом тотального плюрализма: отсутствие единой картины мира и по-настоящему объединяющих идей не способствует всеобщему полноценному взаимопониманию, которого люди не находят уже зачастую ни дома, ни на работе, ни в церкви и поэтому вынуждены довольствоваться жалкими суррогатами общения, то есть общением на поверхностно-дискурсивном уровне, на уровне внешних правил приличия.
Средний индивид в таком неопределённом, раздробленном и зыбком мире, как правило, автономен и анонимен — отчуждён и беспомощен. На социологическом и экзистенциальном уровнях эта усредняющая заброшенность, потерянность, при которой человек становится вещью и средством, вряд ли разрешима: надо соскочить с этого уровня, как электрон или спутник соскакивает на другую орбиту, как соскакивает беспечный и нищий бродяга с поезда, мчащегося в большой и дразнящий роскошью витрин город, соскакивает в каком-нибудь малоприметном, заброшенном и никому не интересном местечке, никому не интересном — кроме него: здесь он начнёт свою новую игру — в стороне от зажравшихся и завравшихся мегаполисов (если, спрыгнув, не сломает себе шею)…
Ещё не умер ты, но ты совсем один (ни друга, ни подруги, ни среды) и наслаждаешься безумиемравнин вне суеты, природы посреди. В терпимой бедности, в уютнойнищете, с народом-нищебродом заодно, ты воспеваешь дни и ночи те, когда рождается то самое, оно, исполненное воли и чудес, неустрашимых красок и причуд, искусство сочетания словес и соль его — то самое «чуть-чуть«…
Бог — бомжара посторонний — не мешает нам, нашей наглости, иронии, буйству наших драм. Только мы Его хватились, ан — Его и нет: Он блюдёт инобытийность и нейтралитет. Бог — не шулер и не фраер, не Дух, не Сын и не Отец, не командующий раем и тем паче не истец. Веришь ты в Него, не веришь, Господу насрать: Он не поп, чтоб в небо двери грудью заграждать. Он — структурная основа, связь всего со всем, что живёт не ради слова и не ради стен, что рождается впервые всюду, ныне и всегда, — жизни муки родовые, обитания среда.