Ещё не умер ты, но ты совсем один   (ни друга, ни подруги, ни среды)   и наслаждаешься безумием равнин   вне суеты, природы посреди.     В терпимой бедности, в уютной нищете,   с народом-нищебродом заодно,   ты воспеваешь дни и ночи те,   когда рождается то самое, оно,     исполненное воли и чудес,   неустрашимых красок и причуд,   искусство сочетания словес   и соль его — то самое «чуть-чуть«…

 Вергилий ведёт Алигьери всё глубже и глубже   по уровням круглым до хладного центра Земли,   где озеро плача Коцит леденеет, где нужно   святым покаянием грешную душу излить.     Мы сами старались, чтоб души свои исковеркать,   враньём и подлянками прочими были грешны…   Но ужасы Данте нам после двадцатого века   нисколько, увы, не ужасны и даже смешны.     Когда-то тираны считали погибших на сотни,   а наша погрешность при счёте убитых идёт   на 10, на 20, на 30 мильонов Господних   рабов, что пожрал наш верховный грузин—идиот.     Статистика эта риторикой кажется нынче,   Бог умер и вправду, коль так нечувствительны мы   к страданьям собратьев земных и коль так половинчат   наш modus vivendi по части свободы от тьмы.     Гнобили нас долго маньяки — цари, коммунисты,   вампиры, захватчики новых и новых земель,   ещё не загаженных плебсом, нетронутых, чистых   и не разорённых отчаяньем русских емель.     Нам с вами, прожжённым ублюдкам, не нужен Вергилий,   смешной буколический дед… Мы стояли у врат   театра таких человекообразных рептилий,   каких не вместит никакой, даже дантовский, ад.    

Трактор в поле «Беларусь»   что-то в землю сеет…   Отчего наводит грусть   матушка Расея?     От колхозной пахоты   только стыд позора —   плодородность не ахти   здешнего подзола.     Фрукты, овощи везут   к нам из забугорья,   ну а мы им нефть, мазут —   старая история…     «Беларусь» ревёт, пыля,   а грачи и рады —   налетели на поля   дармовщинки ради:     злы, бодры, коварны, как   наши чинодралы,   коим, сколько их, чертяк,   ни корми, всё мало!..     Тракторишко «Беларусь»   что-нибудь посеет   в нашу землю, но боюсь —   при смерти Расея!..     Изнасиловали, эх,   сирую старушку,   сняли стружку, как на грех,   сделав побирушкой…     Богатейшие края —   ни конца, ни края!   Только бесы у руля   губят их, играя!     Соки нежные сосут,   плоть её корёжат,   на развилке пут и смут   нагло корчат рожи!     Но посеяно зерно,   значит дело прочно,   и дай Бог, падёт оно   на благую почву…

Вчера Бобу Дилану грянуло 70 лет,   а Йосифу Бродскому стукнуло больше на год:   но разница в том, что Боб Дилан покуда живёт,   а Йосифа Бродского с нами, увы, больше нет.     Сегодня исполнилось 70 Далю — Олег   был тонким артистом, который, однако, усоп…   Георгию Гречко сегодня 80 лет,   который, однако, пока не готовится в гроб.     Меняется русло реки, именуемой «жизнь«,   однажды со временем пересыхает она:   всему, что течёт, не избегнуть язвительных тризн,   когда и вина, и обида всплывают со дна,     когда понимаешь любых притязаний тщету   и видишь, что подлинных ценностей — наперечёт,   что их без труда разбивает Юпитер в щепу   и всем нам клыкастою пастию метит в живот;     когда понимаешь обманчивость и новизны,   и тех погремушек, какими иной трудодень   спешит приукрасить рутинную дребедень   и правильность нудную глупой общинной узды.     Гряда юбилеев подобна подводной гряде   во впадине страшной, какую с Уолшем Пикар   в своём батискафе, как истину, преодолел   и выпал в осадок сует и забвению в дар.     Мы выпустим пепельный пар, испускаючи дух,   и встретит нас там, за чертою, уж если не друг,   то глухонемой покровитель небес — эгрегор:   он нам нашу жизнь, зуб даю, не поставит в укор.     Он просто нас весело всех окунёт с головой   в забвенья песчаную зыбь, где не видно ни зги,   чтоб всё, чем мы жили, скорей зарастало травой   в полях безымянных, не знающих нашей тоски…     Когда мы застигнуты будем коростою льда,   нам дверца откроется в мир Персефоновых снов,   и смутный вожатый тихонько поманит: «Сюда!» —   и мы покоримся, и станем изнанкою слов…

В свой срок, на планете родимой   свершая вкруг солнца виток,   допетришь ты — необратимо   вращение это, браток.     Старенье стирает старанье   лелеять свой бренный костяк   и глупое очковтиранье   про то, что всё будет ништяк.     И трение и тяготенье   и рвенье к труду и любви   приводят к распаду и тленью,   как жилы ни рви.     Ввиду энтропийного бума   (термодинамики второй постулат),   не жди, подыхая угрюмо,   ни бонусов, ни наград…     А впрочем, на квантовом плане   нас ждут откровенья, когда   поймём мы, вскочивши как лани,   что сказанное — ерунда!     Что смерть — это стадия, веха,   в иное житьё переход,   камера шлюза, духа утеха,   уставшего от хлопот;     что смерть — это бабочкин кокон,   каким завершился червяк,   и кокон сей будет раскокан   в свой срок без истерик и драк.     И бабочка липкие крылья   расправит под солнцем опять, —   чтоб жизни её камарилья   смогла бы опять воспарять!..

Потепление празднуют кошки,   что на трубах живут тепловых:   им, измученным, надо немножко —   чтоб в покое оставили их,     чтоб не дёргали их то и дело   ни за хвост, ни за ус, ни за те   чудо-струны, что мы оголтело   называем душой в простоте.     Мы, людишки, живём понарошку,   в иллюзорных придумках своих,   а они, неподкупные кошки,   не нуждаются в них.     Их душа — дармовая свобода,   своеволие слуха, чутья,   сна в охотку, прихода, ухода,   около смерти житья.