Жила-была себе заскорузлая деревянная табуретка, плыла себе под облаком неспешно и раздумчиво, а облако неспешно и раздумчиво плыло себе над заскорузлой табуреткой, и так они плыли, соревнуясь меж собой кто первым заплывёт за горизонт — незнаемый и тайный... За горизонт, где всё — всему подобно: пышное облако — пышной кроне древа, древо — табуретке, табуретка — облаку…
Иерархии образов и подобий — условны. Коль захочешь, станешьобразом и подобием Бога, или облака, или табуретки. Богвнеэтичен, как и табуретка. Бог беспринципен, как и облако, что сейчас являет нам верблюда, а через минуту-другую — страуса, а потом — бегемота, бронтозавра, кенгуру…
Бог — Его почти что нет. Почти, как будто, как бы… Но мы Его сплетаем вместе — из облаков и паутинок. Паутинок хоть и бабьего, но лета — всё же, всё же, всё же…
Жила-была себе заскорузлая деревянная табуретка, сотворённая по образу и подобию древнего доброго дуба. В табуретке шевелилась и дышала в полусне весёлая древесная душа. Эта полусонная древесность, населяющая планету, одно из немногих полусознательных сообществ, неотступно и героически противоборствующих её всеобщей дьяволизации…
В разраздольном поле у перепутья трёх дорог наша героическая табуретка служила порой случайному путнику древом отдохновения и покоя. Почти древом, почти покоя, но — служила, служила!..
Хотя за годы и годы кособоко-сомнительного стояния вдали от домашнего уюта и тепла она, бедняжка, одичала и растрескаласьвдоль и поперёк, но каждую весну, но каждую весну она снова и снова ощущала в себе слабые токи своей древней древесной сущности и изо всех сил тянулась призрачными ветвями к радеющему за всё живое божественному светилу, дрожала всеми своими несуществующими листочками — с восторгом и верой, с восторгом и верой…
Поймите же вы наконец, что и дерево, и табуретка, и машина, и человек, и облако, и хлеб, и птица, и земля, и небо, и солнце, и дом, и чаша, и вода, и камень, и зверь, и часы, и книга, и яблоко, и штаны, и огонь, и бабочка — всё это суть живые и сознательные сущности: хоть как-то, хоть не совсем, почти, случайно, хоть каким-то боком, но — живые, но — сознательные! Ибо невероятное — всегда вероятно. Ибо чудо есть чаемое ЕСТЬ. Проявление всеприемлемого бытия.
Я — табуретка!.. У перепутья трёх дорог стою я в разраздольном поле — забыт, изломан, хромоног: зато исполнен доброй воли... А тут вдруг как-то я заметил, что откуда-то сбоку у меня появился сначала какой-то странный нарост, будто сучок, а потом из него начал вдруг — о чудо! — пробиваться тихий и скромный росточек — веточкаживая...
Облако облыжно, сквалыжно, но ненатужно и простодыро, обыденно и недюжинно, вольно и волгло, мало-немало, бело и мило, безумно и беззлобно, зазывно и неназойливо, беспечно, безбашенно, хоть и стозевно, но лояльно зело. Атмосферическое, в общем, явление. Сгусток тумана.
А тепла-то ещё, слава Богу, на конец августа и начало сентября досталось вдосталь, а посему удалось ещё три заплыва сварганить — 28-го, 29-го августа и 2-го сентября — тринадцатый, четырнадцатый и пятнадцатый. Свершая намедни последний заплыв, глядел на облака и думал, что же мне ещё такое про них написать в четвёртом пункте Естествослова. А подумав, решил, что не буду больше ничего писать, ведь я целую книжку акростихов про облако написал под названием «Однако: облако» и тему тем самым для себя (покуда) исчерпал (искупил).
Езжу на работу электричкой — три часа туда, три часа обратно: за окном родное запустение, родимые свалки и жухлые поля…
Ржавые железяки, останки социалистических тракторов-грузовиков… Избушки-развалюшки, гнилые сараюшки… Куцые клочки любовно разграбленной земельки — под предстоящий засев родимой картохи: ах, картошечка, — помимо хлебушка, нет главнее нынче харча, ещё обороняющего народец наш от последнего желудочно-кишечного упадка. Спасибо Христофору, что не токмо картохой сподобил наши палестины, но и куревом ублажил заскучавшие в сирых и серых просторах сердца.
И всё-то у нас заграничное — и картошка, и курево, и чай — он ведь тоже откуда-нибудь не от нас завезён, из иноземной ли Грузии, аль жёлтого Китая, аль Индии диковинной, аль ещё откудова…
Захаваешь картохи, запьёшь её чайком, замастыришь цыганистую цыгарку, воздыхнёшь пространно, и думы разночинные закурчавятся вкруг башки осовелой тёплыми волнистыми облаками — Дао, это Дао, сплошное нашенское Дао…
