Поэт поэтому поэт,
что, соблюдя нейтралитет,
гядит на мир со стороны,
где звук отверженной струны
ему лишь слышен одному,
вот потому-то потому
он и зовётся тем, кто смел
и смерть саму преодолел!
Поэт поэтому поэт,
что шлёт из вечности привет
дурацким нашим пустякам
и шьёт на радость облакам
летучий абрис тех высот,
чей Николай из Кузы свод
располагал везде, везде —
и на Земле, и на звезде.
12.06.2012
Сегодня суббота и редчайшее, уникальнейшее в это лето солнце на этот раз изрядно температуристо и безоблачно: carpe diem, а не словить сей момент никак нельзя — собираюсь отправляться загорание-купание осуществлять, до того собираюсь, что готов даже пожертвовать на этот (редкий!) раз любимой баней и парной!..
Песчаный — белёсый — карьер с прозрачнейшей водой средь мачтовых сосен духмяных, цветастый (купальниками) народ, игривые собаки и дети, то же — почти «электричное» — любование…
Продолжу сбор своей коллекции колоритных (королитных?) — пущай и беспородных — каменьев (но интересных и приятственных моим глазам, а также и рукам)…
Ласточки будут летать в небесах и прочие птицы…
Размеренные околочасовые заплывы сделают моё тело упругим и лёгким...
Можно даже додуматься до очередного эпохального произведения, что покорит (покоробит?) мировую общественность и принесёт мне достойную славу, ха-ха… И ваще…
7.08.93 (11-32)
Георгия Гачева жизнемыслие обож-жаю. Это родная мне литература, только я не мыслю, а до-мысливаю, я менее культурологичен (культурен) и отсылочен, я более бессознателен и глуп, ибо — интуитивист и стихоплёт, но Гачева, его домашнюю свободу и неторопливую мягкость, с какой он вбуравливается в могучую глыбину жизнекультуры, — приветствую всячески и люблю.
От-влечённые понятия при-влекает, при-вязывает он к непритязательной практике обыденной жизни: высоколобая культура, искусство, философия и этот самый быт перекидываются меж собой в некий такой пинг-понг, лёгким шариком которого служит сам автор — «Г-Г», любые знания которого всегда обращаются в нагляднейший опыт, во многом сродственный монтеневскому, да и розановскому тож. Это уютный такой эссеизм, органично вживлённый в обыденность каждодневного существования, это, в общем-то, обычный дневник мыслителя и поэта, перерабатывающего, окультуривающего, возводящего грубую пищу быта в высокую степень осмысленного бытия. Как он это сам называет — «мышление без отрыва от производства жизни».
8.08.93 (03-08)
Научился, натренировался доверять первотолчкам своей интуиции, а это, в общем-то, уже биолокация, и такая биолокация, когда вся жизнь подчиняется голосу свыше, почти напрямую подключённому к голосу внутреннему, призывам которого я безропотно и с радостью подчинён, ибо уверен, что истина за ним, то есть, в конечном счёте, за голосом свыше, назови его хоть Богом, хоть ноосферой, хоть всевластной рукой Провидения — как угодно…
Первое непреднамеренное, безотчётное побуждение — надобно слышать его в себе всякий раз, когда жизнь ставит тебя перед выбором: пойти налево ли, направо иль, может, сразу напрямик, где так томит, манит отрадный в тумане — зыбкий — материк…
А всё тебя окружающее — непрямой, опосредованный — знак, намёк, подсказка Бога ли, ноосферы ли, могучей ли руки Провидения — называй как хочешь, итог один: тот или иной, пятый, десятый, но всегда закономерный, результирующий, подспудно вплетённый в сложную комбинацию разнонаправленных причин и следствий. Короче говоря, удача, как забыл кто сказал, выпадает лишь на долю подготовленных умов.
Надобно включиться в гармонию мировых сил.
8.08.93 (18-25)
Человек, лишённый системы духовных координат, пребывает в смуте, не отдаёт отчёта в собственных — некоординированных — побуждениях и действиях и мечется меж тысячью осколков своей вдребезги расколотой и разбросанной самости.
Да, на сверхчеловеческую ледяную вершину божественной полноты восходят единицы отважных героев («мало избранных«); да, дерзающие восходить вслед за ними рискуют сорваться; но те, кому не дано увидеть ни этой сияющей вершины, ни восторга весёлых небес, обстающих ея, тот обречён прожить всю жизнь, уткнувшись носом в пыль земную. Впрочем, юродивые, шуты, скоморохи и множество иных (инаких) своеобычных старателей Духа, не брезгуя и в пыли избарахтаться, свои пути к Нему находят; да и Сам Спаситель был не брезглив, и явился Он к людям не в царском величьи, а в умалении и простоте.
«Дары различны, но Дух один и тот же; и служения различны, а Господь один и тот же, и действия различны, а Бог один и тот же, производящий всё во всех» (IКор., 12:4-6).
Хоть восходящий к невозможному и вечному и сбрасывает (обрезает) с себя балласт возможного и преходящего, он за своё высоко-мерие удостоится ещё от Господа высшей меры наказания: кого Бог любит, того и наказывает; кому много дадено, с того много спросится.
Таковы некоторые антиномии христианства; собственно, это антиномии не христианства как такового, а самого бытия, в котором христианство онтологически себя реализует.
Такие роскошно великие кощунники и еретики, как Ф.Ницше, Дж.Джойс, Г.Миллер, взращены на густом и щедром бульоне того, ещё не оскоплённого лукавым гуманизмом, христианства, основы которого они в результате не только не расшатали, а наоборот — укрепили и углубили.
Полярные противоположности онтологически оправданы друг в друге. Христианство даёт миру ультимативную координацию и размерность во Христе: «всё из Него, Им и к Нему» (Рим., 11:36).
Гуманизм не выдержал испытания временем. Начинается новый передел, пересмотр мира — новый варваризм.
Христос принёс не мир, но меч разделения (нового разделения) на живущих по вере и живущих по греху; а за сим разделением с неизбежностью следуют новая-старая ненависть, злоба, вражда и скрежет зубовный.
Примирить разнонаправленные поползновения исконно несовершенных людей призвана Церковь Христа на земле, основания которой (прагматические основания) заложили самоотверженные апостолы Иисуса, поэтому в их Посланиях необходимо различать аутентичную передачу деяний и слов Самого Христа от сглаженной, адаптированной переинтерпретации их в целях укрепления первых, ещё во многом неустоявшихся, христианских общин.
Времени у Него было в обрез (и Он это знал), растолковывать всё в подробностях Он не мог: поэтому вынужден был антиномически обострять и архетипически, образно закреплять положения Нового Завета, чтобы впечатать, вдолбить их намертво в память учеников, а если, мол, чего не поняли, поймёте потом, потом, а сейчас времени нет...
Времени — нет.
Даже Христос вынужден был компромиссно упрощать Свои представления о Том, Чего нельзя передать человеческими словами. Чего уж об апостолах говорить: но — без них мы не узнали бы Его…
Воцерковление есть заземление. Кто не в силах дотянуться до небес — возьмёт на земле.
Христос принёс то, чего ещё — в действии — не было на земле никогда (было лишь в свёрнутом, потенциальном виде); Он — увеличил человека и развязал ему руки; оторвал (начал отрывать) от патриархальной привязанности к земле, освободил (начал освобождать) от племенного и расового изоляционизма.
Оттого все эти наши жуткие мировые войны, проблемы и немыслимые доселе злодеяния, что их онтологическим противовесом явился полюс наших же грандиозных взлётов, глубочайших откровений и небывалых достижений.
Иисус Христос, хотел Он того или нет, оказался главным революционером нашей эпохи, эсхатологическое держание которой продолжается уже две тысячи лет…
Времени нет...
Всякое добро уравновешено равновеликим злом: изобрели компьютер (PC) — появился СПИД (AIDS). Хотя — кто знает? — может, и компьютер окажется злом: как говорится, будем посмотреть…
Жизнь вообще есть не столько функционально-биохимическое взаимодействие нуклеопротеидов и полинуклеотидов (белков и нуклеиновых кислот), сколько судорожный обмен собственно информацией, лавинообразный процесс структурного усложнения которой переводит его в новое, более высокое, иерархическое качество: вот почему колонии друг от друга рождённых микроорганизмов биологи называют культурами (колония связанных родственными узами организмов сама по себе есть уже организм, но другой, более развитый и сложный, чем те организмы, из которых он состоит).
Здесь-бытие — это свобода к смерти (М.Хайдеггер). Свобода к смерти — это свобода индивидуализации, свобода быть самим собой, свобода быть уникальным, а значит и смертным.
Иисус Христос — это здесь-Бог.
Бытие к человеку — это здесь-бытие и свобода к смерти (М.Хайдеггер).
Бог во Христе осуществил Своё здесь-бытие свободой к смерти, чем актуализировал здесь-бытие человека в Себе и здесь-Себя в человеке.
Смерть — это трансмутация языка (текста): один (старый) язык умирает, перерождаясь в другой (новый) язык, который выражает свою новизну через переформулирование того, что было сформулировано прежним языком. Всякая новизна тем самым не несёт с собой ничего когда-нибудь не бывшего, а представляет собой актуализацию тех или иных, развёртываемых в истории, потенций.
Вот когда вылупилась наша вселенная из яичной скорлупы, нижняя её половина-полусфера стала землёй, а верхняя небом.
Это уж совсем, можно сказать, религиозное понятие, истёртое как рифмы «розы-морозы» и «кровь-любовь«. На самом деле никакого неба нет.
Святые в небесах сидят на табуретках и тихонько хихикают, перемигиваясь между собой.
Поэзия уходит из этого мира. Небо мелеет и сходит на нет. Облака и птицы теряют опору и мечутся в беспорядке, задыхаясь и паникуя.
6.09.96 (02-40)
Всякое рождение и рост рождённого сопровождается деградацией и гибелью корневых оснований этого рождения. В этом — элементарная диалектика всякой эволюции.
Иисус эту диалектику перевернул, углубил и освежил космологическими аллюзиями седой древности, не жизнью (как в природе), а собственной смертью смерть поправ (отрицанием отрицания).
Сын Божий пострадал ради торжества Отца. Крона Древа Жизни приняла погибель ради корней, ради обнажения извечных, корневых смыслов.
Сыновним животворением — кроной — павши на истерзанную землю, Христос связал её с небесами — встопорщенными корнями — новым узлом, узлом Своего Креста.
Хоть Бога вроде бы и нет, но без Него ни слова не появляется на свет и ничего святого. А свято всё, что в мире есть, и даже Чикатило: зачем такую мразь — Бог весть — вселенная взрастила. Для благолепия, видать, гармонии, баланса, чтоб нам, дебилам, показать глубины окаянства. Чтоб мы хоть с Богом, хоть и без решить смогли бы сами — взрастать ли духом до небес, иль гнить под небесами.
Вчера Бобу Дилану грянуло 70 лет, а Йосифу Бродскому стукнуло больше на год: но разница в том, что Боб Дилан покуда живёт, а Йосифа Бродского с нами, увы, больше нет. Сегодня исполнилось 70 Далю — Олег был тонким артистом, который, однако, усоп… Георгию Гречко сегодня 80 лет, который, однако, пока не готовится в гроб. Меняется русло реки, именуемой «жизнь«, однажды со временем пересыхает она: всему, что течёт, не избегнуть язвительных тризн, когда и вина, и обида всплывают со дна, когда понимаешь любых притязаний тщету и видишь, что подлинных ценностей — наперечёт, что их без труда разбивает Юпитер в щепу и всем нам клыкастою пастию метит в живот; когда понимаешь обманчивость и новизны, и тех погремушек, какими иной трудодень спешит приукрасить рутинную дребедень и правильность нудную глупой общинной узды. Гряда юбилеев подобна подводной гряде во впадине страшной, какую с Уолшем Пикар в своём батискафе, как истину, преодолел и выпал в осадок сует и забвению в дар. Мы выпустим пепельный пар, испускаючи дух, и встретит нас там, за чертою, уж если не друг, то глухонемой покровитель небес — эгрегор: он нам нашу жизнь, зуб даю, не поставит в укор. Он просто нас весело всех окунёт с головой в забвенья песчаную зыбь, где не видно ни зги, чтоб всё, чем мы жили, скорей зарастало травой в полях безымянных, не знающих нашей тоски… Когда мы застигнуты будем коростою льда, нам дверца откроется в мир Персефоновых снов, и смутный вожатый тихонько поманит: «Сюда!» — и мы покоримся, и станем изнанкою слов…
Скурвилось время, ускорилось, — неспешная глубина занемогла и скукожилась и на свету не видна. В технологической одури, в сияньи электроогней мышцы души нашей, лодыри, стали слабее, бедней. Мощные, хитрые, ловкие цивилизации костыли размягчили нам наши головки до состояния пастилы. Мы — за дерьма частоколами, но перемены грядут, когда мы останемся голыми, освободимся от пут промышленного окормления, технических чудо-устройств и в лоно вольёмся безмерное своих изначальных свойств. И тогда, избавляясь от наглости, пред лицом неподкупных небес мы увидим с последней наглядностью — где Господь, а где суетный бес!
Комфортная погода — минус 6, — бежалось мне на лыжах нынче славно, помимо занесённых снегом мест, что их занёс сравнительно недавно. Бежал и вспоминал вечерний час, что перед сном настиг меня намедни, когда энергетический потряс меня удар с небес, как в день последний. Священный луч пронзил меня, поднял с моей непрезентабельной постели, и я познал спасительный финал сквозь Божье вознесенье в тонком теле. Но встретил брата, и его немой вопрос — мол, что это с тобой такое — сбил спанталыку пыл небесный мой и бросил в ложе прежнего покоя. И я упал стремительно туда, откуда возносился, восвояси, глаза приотворил не без труда и увидал, что этот мир прекрасен. Ведь надо мной, сквозь потолок сочась, во тьме парило дивное свеченье, в медовом «здесь» баюкая «сейчас», чтоб я дремал в бессмертии творенья… И мотыльков слепых полночный рой мерещился мне — трепетный, блескучий, застигнутый покатою луной из-за окна — с её небесной кручи…