Грех есть показная видимость, обморок, морок, сон и обманчивый призрак свободы, когда кажется, что будто чего-то хочешь, чего-то можешь, а на самом деле только делаешь вид, что хочешь, что можешь, или наоборот; когда, избегая осознания подлинного положения вещей, спешишь спрятаться под одной из масок, которые льстиво подсовывает тебе твой хитроловкий хозяин, твой расчётливый умозритель, твоё егозливо-трусливое «я».

Грех есть всякое лицемерие, всякая лживая и болезненная раздвоенность личности, живущей по двойным стандартам, всякая развинченная несобранность, внутренний разлад, распад и разложение.

Характерный — и тончайший — пример греха в его связи со злом олицетворяет собой образ шекспировского Гамлета.

Гамлет должен, хочет и может убить Клавдия, чтобы отомстить ему за смерть отца и попранную честь матери, и он знает, что не сможет не отомстить, не сможет не убить. Но вопреки себе — медлит. Медлит — в угоду святыням морали и права, святыням добродетели и разума (зарождающимся святыням европейского гуманизма и просвещения), которые беззастенчиво попрал Христос.

Медлит и медлит, культивируя, углубляя сомнения, мучительный разлад и раздвоенность в душе, чем культивирует и углубляет грех, кошмарную спячку свободы, а в результате всё равно ведь убивает Клавдия, которого он не мог не убить (и знал об этом заранее), но убивает уже (убийство Клавдия в данном случае не грех, а неизбежное в экзистенциальных условиях зло, зло чуть ли не во спасение) великой ценою греха, а уже грех принудил его погубить ещё и Полония, и Лаэрта, и Гильденстерна, и Розенкранца, и Офелию, и Гертруду, и наконец себя самого.

«Порвалась связь времён,// И я рождён восстановить её»: рождён, да не сумел. Университетский разум и добротолюбие эпохи Возрождения довели датского принца до греха, а грех есть бессилие духа.

Порвалась связь меж Человеком и Богом, меж теорией и практикой, меж мыслью и действием, меж сердцем и умом.