Моя простодушная искренность зачастую приводит в тупик окружающих людей, многим из которых она вовсе не нужна (и это нормально); но здесь я ничего не могу (и не хочу) с собой поделать…

Убей меня, но я скажу из гроба, что жизнь, пусть даже смерть её перебивает (облагораживает), но всё-таки она (мне это ясно, как ясна простая гамма) — наивна и прекрасна... А что до хлама — пусть его… оставим хламу — хламово, а сами будем постигать вечернюю чудесную улыбку простых вещей, несуетную пустошь тишины и вод предвечных глубину…

Пророкам и борцам оставим их стенанья. Будем жить и дышать — легко и просторно.

Оставим притязанья — суетливым. Наше милое малое — всегда с нами. И в этом — наша сила, в этом — исход.

                                                                                                                                                    1.09.93 (17-07)

Всё на самом деле значительно проще и веселее — мы сами многое накручиваем, заморачиваем…

В старости, в тюрьме, на необитаемом острове, на войне, перед смертью — любой человек начинает понимать, что истинная ценность жизни заключена в самых простых, и даже примитивных, вещах: небо, дерево, трава, стол, стул, стакан чаю, хлеба кус, тепло, свет, простодушие, сердечная благость, покой и воля неспешного созерцания…

Успокойся, вслушайся в себя, пойми чего ты хочешь… Ничего никогда не поздно. Опаздывает только тот, кто спешит, суетится, мельтешит, торопится урвать… А урывать ничего не надо — всё будет дадено в свой срок тому, кто спокоен.  А спокоен тот, кто честен и чист.

                                                                                                                                                       1.09.93 (17-45)

Вот, Николай Василич изнасиловал свой стихийно-творческий аппарат, свернул себе (ему) шею. Да и Лев Николаич тоже. Сие — не гоже... Кто ещё?.. Маяковский, Пастернак… Фадеев… А аппарат сей хрупок, нежен и нежного же требует к себе отношения. Ремесло-то ремеслом, но для себя я понял — ежели что не идёт, осторожненько (сам) отойди в сторону, займись другим… Доверься Богу — Он приведёт куда назначено тебе, ты лишь прилежный полупроводник, а своеволие твоё — иллюзия подростка; художник зрелый, если надобно (Ему), умеет замолчать на годы, что равносильно смерти для него, поэтому иной, когда с ума не сходит, буквальной смерти предаёт себя поспешно (Рембо, Ван-Гог, Есенин, Маяковский, Цветаева, Пушкин), душа его смятена становится, верх и низ его сбиваются в кашу, в гоголь-моголь…

                                                                                                                                                         1.09.93 (21-52)

Споры о литературных пристрастиях, отвечает Ерофей Изосиму, бессмысленны и бесперспективны, а начитавшись Бунина, Изосим к нему вдруг пристрастился и пытался ставить в пример Ерофею, не озабоченному классическим сюжетосложением, что требовало завязки, экспозиции, кульминации и развязки, и неожиданных концовок, тогда как Ерофей частенько позволял себе довольствоваться сугубой экспозицией, хотя порой использовал и другие элементы каркаса, но, как правило, в пунктирно-замаскированном виде, отчего, наверное, Изосим и перестал с некоторых пор интересоваться ерофеевскими сочинениями, заведомо считая их чем-то слишком отвлечённым и необязательным, то есть сочинения Бунина неслучайны и без них мировой литературе не обойтись, а сочинения Ерофея — наоборот — по большому счёту, в общем-то, никому не нужны. То есть искусство, которым промышлял Ерофей, Изосим называл бессмысленным и бесполезным. Ерофей в таких случаях только кивал двусмысленно головой и отказывался от — вот уж действительно бессмысленных! — попыток что-либо объяснять и доказывать: в таких случаях он попросту — умолкал, ибо в подобных случаях в его доказательствах не было бы ни смысла, ни пользы…

Всё разобрали другие, поэтому Ерофей в таких случаях выбирает — да — молчание.

                                                                                                                                                                                     13.08.93 (19-50)

В искусстве нет и не может быть никаких эталонов… Хотя промежуточные оценки, представляемые в критериях условного направления или жанра, вполне возможны, — но это, опять же, в условном, утилитарном смысле…

Искусство плюёт на потребности времени, оно вневременно, а сторонние оценки целиком варятся во временном соку при-страстий и при-оритетов (вещей, при-креплённых ко времени, ко злобе века сего); взор даже эпохального оценщика сегодня при-лепляется к одной эпохе, а завтра к другой, какой эпохе больше повезёт… А художник, он либо вписывается в контекст ожиданий публики, либо отказывается это делать, и тогда он изгой и безумец…

Но искусство — это всё-таки космические дела. Критериев — нет. Планета Юпитер, либо она есть, либо её нет. Точно так же и искусство. А какой в ней смысл, в планете Юпитер, какая от неё польза — с ответом на это вопрос лучше не спешить. А можно отвернуть глаза и не смотреть. А можно так — помолчать. Подумать. Или не думать. Тут уж — кому что нравится. Каждому, как говорится, своё.

                                                                                                                                                                                         13.08.93 (20-28)

Н.О.Лосский, излагая учение Лейбница о перевоплощении, пишет: «Смерть есть не что иное, как отделение центральной монады от всех или большей части подчинённых её монад». Всего-то…
То есть — вычленение моего «я» из собственной суетливо-случайной шкуры, освобождение от мишуры того-сего-сякого, опутавшей его («я») вдоль и поперёк.
Ну да, ясно: душа вылетает крохотной птичкой на волю, а тяжкое тело, чуть ли уже не ухмыляясь, со всей мощью космической гравитации случайной лепёшкою вдавлено в гроб — хлоп!..
Впрочем, всякий желающий (и могущий!) вправе докопаться до последних несказуемых истин: и знать про себя что там к чему, и помалкивать в тряпочку, ибо сказано — «Молчи, скрывайся и таи!»
Истинное знание — на кончике иглы. Можно лишь научиться слышать его и дышать им неслышно. А сказать — нельзя (слишком грубо): посему — Silemtium.
Древнейшее табу, дошедшее до наших дней: чем сильнее чего-нибудь жаждешь, тем глубже это от себя скрываешь…
Вот и старина Фрейд о том же: о чём мы треплем языками — то показуха, а не суть. Опосредованное отражение хитроумно запрятанных глубинных процессов…
Сяк ли, sic?..