Однажды корреспондент кабельного телеканала брал интервью у местного фермера, что прославился небывалой урожайностью своих кукурузных посевов, удивляясь почему его кукуруза с каждым годом становится всё крупнее и крупнее. А фермер, лукаво прищурившись, подозвал репортёра поближе и полушёпотом сообщил, что секрет кроется в том, что он своими самыми лучшими початками для посева делится со всеми своими ближайшими соседями.
— Странно, — удивился репортёр, — зачем же лучшие зёрна раздавать своим конкуретнам, которые вместе с вами участвуют в одних и тех же конкурсах и районных ярмарках?
— Знаете, — усмехнулся бывалый фермер, — у нас с соседями одно и то же небо, одно и то же солнце, один и тот же ветер и пыльца, какую этот ветер переносит между наших полей, она у нас тоже, выходит, общая. Если у всех у нас будут высокоплодоносные сорта, всем будет однаково хорошо, — по крайней мере, вероятность высокого урожая возрастает для всех. Если же у соседей будет низкосортная кукуруза, наши общие шансы вырастить хороший урожай резко уменьшатся. Поэтому я и решил, что мне же будет лучше, если у моих соседей с их кукурузой будет всё на самом высшем уровне.
Примерно то же самое случается и во всех иных сферах человеческой жизни. Хочешь стать успешным, подумай о том, чтобы позаботиться о своём окружении. Хочешь хорошей жизни — помоги и другим жить достойно. Все мы связаны друг с другом незримыми, но реальными связями. И все на самом деле зависим друг от друга. Всякое добро рано или поздно окупается — так ли, сяк. И зачастую совсем не так, как мы, может быть, ожидали. Чем лучше людям вокруг, тем и тебе лучше. В конце концов, помогай бескорыстно и по возможности, помогай кому хочешь и кому сможешь. И не жди скорой отдачи — не ради ведь неё мы кому-то помогаем. Просто знание того, что ты кому-то нужен и что тебе нетрудно помочь нуждающимся, приносит в твою жизнь основополагающий смысл и высшее удовлетворение.
Ты нужен и можешь помочь, занимаясь при этом тем, что ты умеешь и любишь делать, — разве может быть что-нибудь в жизни лучше этого?! Этого вполне достаточно, чтобы быть абсолютно счастливым.
Жизнь в обществе основана на стандартах и стереотипах, на общих представлениях о том, что хорошо, что плохо, что приемлемо, что неприемлемо, что прилично, что неприлично. Как правило, у нас имеются отношения не между людьми как таковыми, а между условными, образными представлениями людей друг о друге — между разными сослуживцами, начальником и подчинённым, мужем и женой, между странами и народами, родителями и детьми, покупателями и продавцами, кредиторами и должниками, между водителями и гаишниками, между одним человеком и другим человеком, между стариком и юнцом и т.д. Все эти виртуальные представления суть симулякры, нереальные мыслеформы, демпфирующие реальную встречу человека с человеком, реальный диалог между ними. Эти дурацкие придумки накручивают и раззадоривают сами себя такими же придуманными страхами и опасениями, и в результате неизбежно порождают конфликт. А у конфликта на все вопросы и проблемы нашей повседневной жизни всегда наготове самые простые ответы и советы. А уж в обществе, постороенном по шаблону респектабельности, где главой всему является соревновательная конкуренция, естественным образом сопряжённая с завистью, жадностью, стяжательством и агрессивностью, эти ответы и советы чреваты если и не кровью, то всем набором негативных чувств и состояний, какие только существуют в природе.
Только одно может нас освободить от такого безрадостного положения вещей — духовная бедность, отказ от эго-ума, от участия в этой безжалостной борьбе за высокое положение в обществе, а стало быть и от реальных идеалов этого общества. Для этого достаточно просто целостно понять его подлинную внутреннюю структуру, механизмы его влияния и управления, его институты и элементы и по возможности уклоняться от его соблазнов и слишком назойливого воздействия. Отказаться от своего тщеславного рвения, от соревновательного зуда, саморекламы и загребущих мечтаний. Принять то, что есть, смириться с этим, перестать искать для себя лучшей жизни, жить здесь и сейчас, не забрасывать в мифическое будущее удочку своих желаний. Это и означает стать нищим духом — остановить свои судорожные тщеславные устремления, а значит выйти из зоны конфликта (и в тоже время из зоны привычного комфорта), внешнего и внутреннего, отпустить, позволить миру и себе самому быть тем, чем они являются сами по себе, сдать себя на поруки реке жизни (на волю Божью), обрести мир и покой внутри себя, а стало быть и вне себя… Это вовсе не значит, что мы должны жить унылой растительной жизнью или плыть по течению обстоятельств безвольной, безжизненной щепкой. Нет, наоборот, освободившись от внешних влияний и обретя внутренний покой и тишину, мы становимся энергичными и живыми, подвижными и полными сил, которые при этом в нас буквально удесятеряются. Если мы от чего-то психологически зависим, наша жизненная энергия тратится на поддержание этой зависимости, а если учесть, что у большинства современных людей таких зависимостей — вагон и маленькая тележка, — практически вся энергия жизни таких людей буквально умирает в них, в порождённых обществом ритуалах, привычках, пристрастиях (к коим можно отнести весь наш устоявшийся образ жизни, все «дары» цивилизации и культуры). Зависимость от любых стимулов и посулов, соблазнов и привычек, обычаев и ритуалов, внешних или внутренних, лишает наше сознание свободы и самостоятельности, делают его бесчувственным и тупым, лицемерным и предвзятым, слабым и трусливым, трафаретным и нетворческим.
Очень трудно сегодня жить в нашем обществе и быть свободным от его соблазнительных стимулов, исходящих от церкви, семьи, школы, банков, клиник, аптек, от всеобщего курения, алкоголя, наркотиков, экзотических продуктов питания, от фэшн-индустрии, фитнес-индустрии, навороченных дивайсов, гаджетов и прочих облегчающих жизнь машин, безумного ассортимента товаров в бесчисленных магазинах, от словесных масс масс медиа, завлекающих ежедневными сенсациями, исходящих от рекламы, увлекательных придумок учреждений досуга и массовой культуры… Это ловушка, западня, капкан, который что-то посулив, взамен призван забрать, отнять всё, например, жизнь маленькой мышки или мощного кабана.
Освобождение от любой зависимости требует целостного — беспристрастного, вне полярных категорий и привычной логики ума — понимания этой зависимости и приятия реального положения вещей. Для такого целостного — изначально незаёмного и чистого — понимания надо отказаться от заведомо фрагментарных подсказок своего егозливо-хитроловкого ума, предубеждений своего «я», своего опыта, своего так называемого здравого смысла, надо снова стать ребёнком и «нищим духом», ибо их есть Царствие Небесное… Такое целостное восприятие возможно лишь тогда, когда мы целиком находимся здесь и сейчас, когда мысль, по определению продуцирующая иллюзорные представления и проецирующая их в уже несуществующее вчера и в ещё несуществующее завтра, отступает на задний план нашего сознания, обретающего чистоту и покой медитативной tabula rasa... Тогда отступает трение и конфликт, тогда наша энергия не растрачивается на поддержание традиционных взаимосвязей — своих и общественных, внутренних и внешних. Не надо никому угождать, кланяться авторитету, лицемерно с чем-то соглашаться или от чего-то отказываться, во что-то верить или не верить, лелеять батарею напрасных надежд, казаться, а не быть…
Отказавшись от простодушного, детского, непосредственно-бездумного восприятия вещей как они есть и начиная сравнивать их с идеально-умственными образцами, мы неизбежно порождаем трение сих представлений друг о друга, их соревновательно-сравнительный конфликт, что тянет за собой цепную реакцию всё новых и новых конфликтов, прогрессию которых с каждым разом потом всё труднее и труднее будет остановить. Конечно, такая бесконфликтная жизнь доступна не всякому и достигается годами медитативной практики…
Отказавшись сравнивать себя с другими, вы вдруг оказываетесь тем, что вы есть на самом деле. Тем, что вы есть целиком. Если вы начнёте сравнивать, вы мигом потеряете эту целостность, ибо сравнение всегда начинает делить вас на различные ваши составляющие, на отдельные ваши параметры. Например, параметр роста: ростом вы ниже, чем Х, но зато выше, чем У. Или другой ваш фрагмент — ум: вы явно умнее, чем Х, но зато последний явно вас красивее, чем удачно компенсирует в себе недостаток ума… А эта сволочь Z — такой богатый, что может позволить себе купить такой особняк, на какой мне заработать двух жизней не хватит, на Канарах, гадёныш, по полгода прохлаждается, пока я тут на работу спозаранку пешкодралом шкандыбаю по грязи…
Сравнение, зависть, желание порождают в нас противоречия, борьбу мотивов, конфликт раздвоенности между полярными оценочно окрашенными определениями-представлениями: «бедный — богатый», «красивый — некрасивый», «модный — немодный», «винтажный — дешёвый», «молодой — старый», «умный — глупый», «престижный — непрестижный», «правильно — неправильно», «хорошо — плохо», «морально — аморально», «выгодно — невыгодно», «здоровый — больной», «добропорядочный — наглый»…
На протяжении тысячелетий нам внушали, что текущая действительность убога и уныла, и поэтому мы все, как один, должны верить в идеал, диаметрально ей противоположный, и это-де поможет нам справиться с безрадостным настоящим. Но как показывает практика — это не работает. Практика, наоборот, показывает, что идеалы, верования, убеждения, принципы всегда неотвратимо ведут к болезненной раздвоенности, тоске, лицемерию, лжи, предательству, насилию, конфликту. Когда же вы не проецируете себя на противоположный вашей действительности идеал, а посредством целостного пребывания в «здесь и сейчас», не мудрствуя лукаво, сразу знаете как вам поступить в отношении того, что есть в этом «здесь и сейчас», этот иллюзорный крючок идеала, грозно висящий над вашим затылком, вам уже без надобности. И вы уже не порождаете и не мультиплицируете в себе и вокруг суету и смятение, волны энергозатратных метаний, когда хотите и начинаете что-то делать, и ваша медитативная целостность, ваша нерассуждающая внутренняя тишина становится залогом целостности всякого вашего действия.
Человек обладает возможностью стать песней любви, танцем любви, однако лишь немногие люди, редкие люди реализуют эту возможность. Всё остальные рождаются как зёрна и умирают как зёрна, их жизнь так и остаётся бесплодной попыткой.
Я считаю, что люди приходят в церкви, в синагоги, в храмы из страха, а не из любви. Да, старики ходят туда чаще, чем молодые, потому что они больше боятся смерти. Старики ходят в церкви и храмы не потому, что они узнали нечто необычайно важное в жизни. Они видят, как жизнь ускользает у них из рук и великий мрак смерти надвигается всё ближе и ближе. Они боятся, они ищут защиты.
Они знают, что там у них не будет ни их денег, ни их друзей, ни их родных. От отчаяния они хватаются за идею Бога. Но это не любовь, это не благодарность. Их Бог является порождением страха, это лжебог.
Я всеми силами пытаюсь прорубить для вас окно в бытие. Я не хочу, чтобы вы устремлялись к Богу из страха. Я хочу, чтобы вы приходили к нему через опыт красоты, через опыт созидания, через опыт любви. Когда человек приходит к Богу через такой опыт, возникает контакт необычайной силы — преображающий контакт. Одно-единственное живое соприкосновение с бытием — этого достаточно. Ты больше никогда не будешь таким, каким был прежде.
(с) Ошо, «Утренние и вечерние медитации», изд-во «София», 2010, с.11
Сегодня уже невозможно рассматривать проблему человека и всего человеческого без учёта открывшихся к нынешнему времени психологических знаний: существует, по меньшей мере, 16 (4х4) устойчивых психологических типов (открытых К.Г.Юнгом), которые практически окончательно складываются уже к пяти годам жизни человека, — после этого куда его ни тяни, как к нему ни взывай, главные решения в своей жизни он будет принимать в согласии с ведущими доминантами своего психологического типа, которые могут поддаваться лишь поверхностной, но не глубинной, коррекции.
Чисто умозрительно совершенно ясно, что мир порождён сверхмировым и сверхличным началом. Религиозный же и мистический опыт, говорящий о существовании личностного и, вдобавок, тройственного сверхмирового начала, есть опыт адаптационно-психологический, который может утверждать лишь истины психологические, архетипические, мифологические, каковые служат фактором адаптации человека как сверхпространственно-сверхвременного субстанциального деятеля к пространственно-временным условиям земной (а возможно, и не только земной) жизни.
За последние столетия, десятилетия и даже годы мы узнали о себе и о мире нечто такое, что не позволяет нам быть в своём реальном самосознании непререкаемо однозначными и безапелляционно целокупными, — слишком разносторонним, многообразным, многослойным, многоочитым стал наш опыт: к тому же, мы видим, что добровольно расстаться хоть с незначительной частью этого богатства было бы сегодня неоправданным расточительством.
Одним глазом мы видим лишь два измерения, двумя — уже три, а тремя — целых четыре и т.д… А человек — тварь многоочитая.
Люди разного склада, воспитания, опыта, разной наследственности воспринимают мир по-разному: эта разность «снизу» и «сверху» структурно объединена в сознательно-бессознательную системную общность.
Степеней свободы у нас на самом деле практически нет. А если есть, то — кажущиеся, мнимые. Однако мнимые реальности играют в человеческой жизни не менее, если не более значимую роль, чем реальности немнимые. Доступная нашему восприятию реальность и доступная нашему восприятию мнимая реальность воспринимаются нами одинаково реально: например, два половинных изображения чайной ложки в нашем сознании, когда она находится одной своей частью в стеклянном стакане с чаем и другой своей частью вне этого стакана, есть два различных реальных изображения одной и той же реальной ложки, которая и в стакане с чаем, и вне его — одна и та же, но мы воспринимаем её не как одну и ту же, хотя по опыту (только по опыту) и знаем, что это одна и та же ложка.
Или, например, мы придумали животное — парнокопытного слонорога, — которого не существует и, скорее всего, никогда не существовало в реальной действительности. Но если мы его придумали, оно уже существует — в идеальной действительности. А идеальная действительность принимает участие в реальной действительности и может даже при случае получить своё самое что ни на есть конкретное и реальное, физическое воплощение (хотя, как нынче уже известно, сама мысль наша вполне материальна и имеет полевой характер).
Поэтому наши будто бы случайные и безобидные мысли и фантазии неслучайны и далеко не безобидны: их существование для нас в итоге так же реально и значимо, как и существование более явной и зримой реальности.
«В начале был Логос», то есть Слово, идея, замысел, мысль, смысл, символ, модель, план, схема, фантазия, задумка… Бог — это абстрактная идея, а мысль в том, что не мешало бы сейчас испить чайку, — конкретная, но абстрагирующая нас от Бога, а точнее, от конкретности абстрактной идеи Бога…
Константы ритуалов и догматов представляются вольным, анархическим и художественным натурам особенно вредоносной структурой, будто бы угнетающей стихийные порывы их творческого духа, однако эта несущая конструкция земного социума и земной церкви подобна комплексу фундаментальных физических констант, конкретные величины и взаимные соотношения которых позволили актуализировать на земле реальную физику человеческой жизни.
Ритуалы и догматы есть даже у животных — они исцеляют и освобождают, как исцеляют и освобождают мануальные пассы психотерапевта, качание матерью колыбели с младенцем, «плацебо«, монотонно-магический ритм стихов и иные формообразующие элементы культуры (в том числе и стихийно-разудалые порывы неуправляемых, казалось бы, натур, которые на самом деле строят их хоть и на своих и особенных, но всё тех же ритуально-догматических основаниях).
Живое духовное творчество если что и стесняет, то не догматы, каноны и таинства как таковые, а косность, застой, бессодержательный автоматизм, голый формализм и мервящий бюрократизм участвующих в них людей: церковь тогда уподобляется обезличивающей и порабощающей человека государственной машине…
Беспросветные тупики индивидуализма и релятивизма на какое-то время могут быть даже и очень полезными, когда они становятся однажды плацдармом для обнадёживающего прорыва из глубины богооставленного «Я» к всеохватывающему свету божественного «Ты» и к творческому выстраиванию незасиженной мухами поп-культуры ценностной иерархии, без которой невозможно жить не становясь «скотинкой о двух ногах» (слова М.Мамардашвили о человеке)…
Релятивизм хорош и полезен на эпохальных поворотах развития культуры и искусства, когда он выступает модернистским орудием справедливой борьбы против утилитарно-застойной психологии самодовольной толпы.
Релятивизм разбрасывает камни общечеловеческих ценностей. Но рано или поздно приходится их снова собирать.
Интуитивные прозрения, мистические озарения, переживания трансперсональных состояний, корректно удостоверенные пси-явления свидетельствуют в пользу интуитивизма и иерархического персонализма, каковые по сравнению с другими учениями наиболее плавно и дружелюбно сопрягаются с религиозным опытом христианства (кажется, толстовский Левин однажды задремал и ему приснился многозначительный зов: «Сопрягать надо, сопрягать!», а проснулся, заслышав кучера, повторявшего: «Запрягать надо, запрягать!»)…
Реальные общечеловеческие ценности, неназойливо предъявлявшие себя реальными трудами таких редких оригинальных человекотворцев, как Неру, Ганди, Вивекананда, Кришнамурти, чета Рерихов, Швейцер, мать Тереза, не имеют ничего общего с тем лицемерным и фальшивым «гуманизмом», что буквально не сходит с уст всех без исключения политиканов и политиканчиков, журналистов и журналистиков, классных дам и мускулистых блюстителей общественного порядка…
Нет такой великой идеи, которая после своего зарождения миновала бы закалку в беспощадном горниле опошления и дискредитации егозливой толпой. Что ж, благими намерениями вымощена дорога, ведущая известно куда…
Новый Исус — он и мыслил уже (где-то) по-новому: ему чужда была старообрядная твердолобость, — а всякая ситуация неизбежно требовала своего подхода. Но когда ситуация оценена и подход найден, для внедрения этого подхода в живую и уже устоявшуюся во многом жизнь требовалось применить известную непреклонность и мудрую силу принятой на себя власти.
Вот Альфред Норт Уайтхед пишет: «Порядок недостаточен. Необходимо нечто куда более сложное: порядок, накладывающийся на новизну; вследствие этого плотность порядка не вырождается в простое повторение, а всегда есть рефлексия на фоне системы. <…> Мир стоит лицом к лицу с тем парадоксом, что он ждёт нового и в то же время охвачен ужасом перед потерей прошлого, знакомого и любимого» (1929г.)
Так вот, Исус в собственном своём лице хотел снять это противоречме между старым и новым, чтобы этот потерянный мир не метался, не дрыгался, вопя и стеная, между прошлым и будущим, а для этого надо дать, надо указать этому разориентированному, развинченному миру единственные — на сегодня — ценности, устанавливающие гармонию между старым и новым, между низшим и высшим, между левым и правым…
Исус опять начинал всё сначала. Ему внимали дети и бродячие собаки — чистые, незамутнённые сосуды, изначально готовые к восприятию чистой истины. Ему внимали отбросы общества, бездомные бродяги и алкаши — люди, опустошённые жизнью и судьбой. Но это было ещё только первой пробой, только началом.
Исус сказал: Ищу человека. Исус набирал себе новых апостолов. Исус говорил: Когда вы познаете себя, тогда вы будете познаны и вы узнаете, что вы — дети и бродячие собаки.
Извечный еретик, юрод и отщепенец, Он всегда разрушал закосневшие формы и распаковывал новые смыслы, т.е. делал то, что делает всякий уважающий себя творец и мыслитель; и теперь Он покажет и докажет всем, что Он вовсе не такой кроткий и нудный морализатор, каким Его представляли скучные седобородые старцы в рясах и клобуках, столетьями бубнящие с амвона вчерашние истины… Он докажет, что истины могут быть только сегодня и только сейчас, и всякий раз их надо открывать заново: «Смерть и жизнь — во власти языка» (Притчи, 18:21).
16.11.93 (01-11)
На развалинах Империи выщупываем прежде неприкасаемые структуры. Отстранённо переоцениваем ту скорлупчато-капсулизированную жизнь, сердцевиной которой мы были ещё совсем недавно, а нынче брешь пробили в скорлупе и истекли в мировые просторы с ещё не сложившимися структурами, и водим, и водим усами своими, эхолокаторами, принюхиваемся к веяниям с разной степенью жадности…
Вот и восприятие внешних, даже простейших, вещей разрушено до основанья, — природные там всякие ландшафты, улицы, дома, собаки, облака, деревья — все эти штуковины не желают слагаться в единую, цельную картину (систему), каковая во многом составляла прежде такое понятие как родина, отчизна... Разве что язык? Но и он скрипит и гудит, пустотелый, ещё не знающий, не ведающий что же ему, сирому, бедному, теперь собою облекать, оплетать, опутывать — укреплять.
Вот Ерёма, тот овеществляет новые метафоры, такую, например, как «принятие на грудь»: покупая разливное пиво, распахивает пред изумлённым продавцом рубаху и предлагает собственную грудь для розлива означенной жидкости, лей, говорит, не тушуйся… Но жизнь и язык — это ведь не одно и то же. Язык есть средство мифологизации жизни, а человек без этой мифологизации скудеет и сохнет — не может он без неё жить; и если не успевает чего-нибудь придумать — подыхает. «Смерть и жизнь — во власти языка».
Абдулла — субтильный и элегантный студент Лита (из Сирии), потомок какого-то древнего царского рода — в одну из пьяных ночей с помощью Моллы (из Туркменистана) довольно интересно рассказывал о преимуществах жизни по законам шариата. Жека же, будучи поначалу в алкогольной отключке на голой (полосатой) своей кровати, выпростал вдруг из-под руки осовелый глаз и принялся выкрикивать заплетающимся языком: «Эй ты, чувак, кончай! Надоел! Дёргай отсюда!» Молла тут же вступился за брата (по Исламу), а в итоге распалил Жеку на пьяную драку. Драчунов пытались разнять, но без толку. Жека с Моллой дрались в коридоре за дверью, а печальный Абдулла курил и рассказывал о чудесах Корана, и в том числе о том, что недавно учёные подсчитали количество всех букв арабского алфавита, из которых составлен Коран, и сделали удивительное открытие: оказывается, в Коране содержится абсолютно равное количество всех букв арабского алфавита… «Смерть и жизнь — во власти языка»…
И в заключение — отрывок из моей двухгодичной давности курсовой по античной литературе.
«Всякое время, всякая эпоха, всякий народ несут на себе свои знаковые системы, необходимые ему для самоидентификации. Всякое новое, новаторское художественное произведение — это в чём-то всегда игра, и где-то даже, умышленное или нет, щекотание традиционных морально-нравственных усиков добропорядочных своих современников, а порой даже — заодно — и потомков, как мы теперь можем наблюдать.
Истинное искусство — это всегда, так или иначе, ломка, встряска застоявшихся и залежавшихся канонов, стереотипов, это дерзость, неизбежная в создании новых ракурсов и сфер, которые сами в конце концов не что иное, как по-новому перетасованные, перекомбинированные, перестроенные элементы-кирпичики всё той же традиции; традиция же есть не что иное, как фольклор и искусство древнего мира.
Старые мифы умирают, нарождаются новые, но сии последние без первых невозможны. Значит что — «нет, весь я не умру»?.. Значит, не умрёшь.
Значит, что — старые мифы не умирают?
Значит, не умирают; не умирают — а попросту переходят в новое качество, в каком играют уже иные роли.
Античная литература снова и снова убеждает нас в том, что прошедшие столетия, а то даже и тысячелетия, почти не изменили человека в его основополагающих, планетарно-космических ипостасях — у него остались не только те же руки-ноги, но и во многом те же всё эмоции, чувства, страсти, мысли...
Да, человек как психофизическая сущность с течением времени почти не изменялся, — изменялись образ, стиль, формы его жизни, его менталитет, хотя некоторые обряды и ритуалы оказались всё же на удивление живучими и существуют по сей день (это, например, основы римского судопроизводства, поминовение усопших на девятый день после смерти и т.д.); многие представления и образы, укрываясь от разрушения в коллективном бессознательном, стали архетипами и буквально ежедневно незримо сопровождают нас в нашей повседневности; архетипы оснащают наше восприятие окружающего мира, в том числе и восприятие условности искусства, сложными системами знаковых символов и эмблем. <…>
И наконец урок для нас — для нынешних.
Античное мышление, античная диалектика, античная мифология, античное искусство — самодовлеющи, самодостаточны. Античный человек ценил, так сказать, сам процесс... И даже авторы времён упадка Империи несут нам в своих сочинениях столько раздольного, цветистого жизнелюбия, столько юной, бурлящей неугомонности, отрицающей нудную рефлексию и всяческую твердолобость, что мы с неизбежностью понимаем: — крушение империй, несомненно, порождает благотворный анализ, переоценку всех ценностей, иронию и скепсис, разрушение догматов, идеалов и вер; современники, свидетели таких эпохально-исторических разломов платят за это дорогой ценой душевного смятения и духовного опустошения, — но этой ценой куплена свобода, которая не имеет цены».
Да, чуть не забыл: вчера у родителей на кухне видел чудесную (живую!) бабочку-капустницу — грандиозное событие для скучающего (зимнего) глаза!!!
Мы чересчур поспешно судим окружающих нас людей, наделяя их своими ментальными ярлыками, в чём и проявляется превратность любых представлений нашего ума, проистекающая из инструментальной узости его эго-функциональных возможностей.
Мы и окружающие нас люди движимы каждый своими собственными обусловленностями и стереотипными пристрастиями, по крайней мере, на поверхности наших взаимоотношений. Под влиянием эго твои чувства, мысли и конкретные поступки мотивированы страхами и желаньями. Поэтому входя в отношения с другим человеком, ты либо его боишься, либо что-то от него хочешь.
Из-под этого пагубного влияния своего эго-ума, искажающего окружающий мир, ты можешь выйти только тогда, когда научишься устремлять львиную долю своего внимания в сферу непреходящего Настоящего, в Здесь и Сейчас, где у тебя пропадает желание использовать окружающих тебя людей в интересах своей загребущей самости, вечно строящей планы по своему доминированию над остальными самостями, на которые ей всегда наплевать.
Если ты полностью, всецело присутствуешь в моменте общения с другим человеком, ты отстраняешь на задний план умозрительную идентичность, какой ты его, этого человека, автоматически-бессознательно наделил, исходя из своих превратных представлений о его предполагаемой жизни в прошлом. Главное — сохранять при этом в себе внутренню тишину и бдительный покой, подобный зеркальной поверхности озера в момент абсолютного штиля.
Если во взаимоотношениях с другими людьми нам удаётся выйти за границы своих суетливых желаний и опасений, их место тут же занимает безмятежно-божественное приятие, всевосприимчивость, бесстрашная душевная открытость, прощение, эмпатия, сострадание, мир, а иначе говоря, любовь — любовь, в самом широком смысле этого слова. Узколобому эго такая беззащитная, такая рискованная широта не по нутру, ведь при этом оно теряет своё машинально-рефлексивное главенство, благодаря которому оно прежде могло подпитывать свою силу и властно навязывать всем и вся свою заведомую «правоту».
Воспринимая с любовью и нежностью всякое мгновение Здесь и Сейчас, каждый встреченный тобою человек является тебе в ауре этой любви и нежности, и тогда к тебе нисходит его принимающее понимание, идущее не от ума, а от сердца, для которого всё во вселенной заведомо ей конгениально — соразмерно. Это приятие-понимание бессловесно, безпонятийно — без-умно.
Эго ума старается первенствовать над другими и торопится себя им навязать как более высшее, более главное «я», чем порождает вокруг себя напряжённое поле конфликта и стресса. А мирное, сердечное всеприятие заранее склонно к нивелированию и даже умалению собственной самости, а стало быть к тишине и слушанию — психотерапии — другого существа. Как сказал поэт — «тишина есть лучшее из того, что слышал». Учитесь погружаться с вашими любимыми, вашими друзьями и знакомыми в совместное поле взаимной тишины, в медитативное поле покоя и воли, и тогда ваши отношения обретут незримое пространство, в котором они смогут по-настоящему развиться и расцвести.
Другой — это либо ад, либо — твой духовный учитель. И это относится не только к отношениям с людьми, но и с любыми окружающими тебя объектами — более или менее живыми. Либо ты с корыстным пристрастием используешь их для подпитки дутых амбиций своего эго-ума, чувства своей важности в глазах общества и мира, либо без своих ментальных проекций и пристрастных интерпретаций принимаешь их собственную уникальность и даже испытываешь признательность за их существование.
Древняя мудрость гласит, что всё окружающее есть лишь твоё собственное отражение, что при случае и поможет и спасёт, если только ты будешь бдительным и внимательным к тем знакам, которые это отражение тебе преподносит.
Задумайся, каково качество твоего контакта не только с твоими близкими друзьями и членами семьи, но и с продавцом магазина, и с клиентом твоей компании, и с парковщиком на автостоянке, и с кассиром в банке.
Только чуть заостри внимание, лиши своё восприятие обыденной, привычной машинальности, создай в душе священное благоговение, высшую, духовную тишину, из которой являются в этот мир все вещи, все его существа; только прояви тотальное восприятие того, что видишь и слышишь, откройся с бдительным спокойствием навстречу тому человеку, какого видишь перед собой, забыв о его социальном статусе (ведь ты вневременное божественное существо, и этот, встреченный тобою человек, вневременное божественное существо), — и тогда пусть на мгновение, но прорвётся сквозь горизонтальные маски социума и привязанности убогого быта бессловесная вертикаль ничейного Духа, и на свет божий явится вдруг та глубинная реальность, реальность высшего смысла, ради которого мы и рождаемся заново каждый день, каждый час, каждую секунду своего пребывания на матушке-земле…
Едем вечером в авто вместе с корешом и пистолетом на спецзадание (кореш за рулём, я рядом), а за нами следует странный стройный белый всадник в шортах и чёрной папахе на грациозном вороном коне… Вдруг мой кореш, бросив руль, занялся чем-то другим, поэтому мне пришлось рулить за него левой рукой, что крайне неудобно: объехал лужицу, что-то ещё… А потом всё-таки как-то вдруг не так двинул рулём и — «жигули» наши развернуло задом наперёд…
Вернувшись с задания, поспешил к своим странным друзьям в сумасшедший дом — они по многим параметрам отличались от обычных людей, но я их любил (и они меня тоже), ведь они так же простодушны и чистосердечны, как малые дети (как я?)…
Но сии друзья встретили меня с некоторой обидой — давно, мол, не заходил…
Даун в бледном плащишке, насупившись, поджимал губы и делал вид, будто не заметил моего прихода. Карлики готовили обед и даже не оглянулись, когда я начал с ними говорить...
Хотел написать небольшую штучку о старухе-бомжихе, увиденной мной на Казанском вокзале, но чуть не передумал — какими словами можно её написать?! Тут вот и позавидуешь рисовальщикам, которым надобен целомудренный глаз, а не слова, слова, слова...
Как, как это описать?..
Сия старуха — Плюшкин, окутанный ещё большим количеством ещё более безобразных и ветхих лохмотьев неописуемого вида, земляного цвета (ежели таковая рвань и пропитавшая её грязь, пыль и многое иное могут вообще иметь хоть какое-нибудь отношение к слову «цвет«) и кисло-смрадного запаха с преобладанием мочевой составляющей: концентрация запаха столь сильна, что своё отвращающее действие он начинает оказывать уже на расстоянии в 15-20 метров от объекта (сие описание может показаться излишне жестоким и бесчувственным, но против этой бедной ни в чём не повинной старушки я ничего ведь не имею, я только должен, и по возможности более «лабораторно«, очертить, хотя бы эскизно, её экстраординарныйоблик, больше ничего).
Поверх этой горы лохмотьев (из которых выглядывают тонкий и длинный — гоголевский! — нос с горбатинкой и два остреньких комариных глазка, будто столкнувшиеся друг с другом на переносице) — аляповатые гирлянды и гроздья невероятно разнокалиберных и столь же жутких, драных и землистых мешков, мешочков, связок, авосек, пакетов, рюкзаков и бывших сумок (откуда там и сям выглядывают фантастические огрызки и ошмётки хлебных буханок, батонов, пирожков), соединённых посредством разномастных верёвочек, шнурков, чулков и тряпок в сложную подвесную систему, отвечающую принципу Цицерона«Omnia mea mecum porto»*.
Спешит на рязанскую электричку (там проходит значительная часть её запредельной жизни). Идти почти не может (ноги-то больные), но пытается, при каждом — редком — шажке орёт благим матом (тонкий, писклявый голос).
Люди от неё шарахаются, но ошарашенных глаз не отводят, смотрят — кто с театральным любопытством, кто с состраданием и жалостью, кто со страхом и ужасом, а кто и со всем этим вместе (последних большинство).
Помочь — никто не решается. А если и решается всё-таки сделать попытку, терпит фиаско: старуха никого не слышит, плачет, орёт, машет руками, смеётся, поёт фрагменты неведомых народных песен, вдруг вспоминает загинувшего где-нибудь сына, в каких-то там ещё краях, далёких и сказочных…
13.04.93 (21-12)
—————————————————————
Omnia mea mecum porto — Всё своё ношу с собой (лат.)
Иисус Христос — как посредник, адаптер, толмач — говорит иудеям: Я вынужден говорить с вами такими образами, чтобы вы хоть что-нибудь смогли сейчас понять; Я мог бы сказать и больше, да вы не поймёте, а если и поймёте, то потом, когда свершится нечто; а сейчас вы должны готовиться к приёму нового знания и нового понимания, которые придут к вам потом, когда будете готовы… Забудьте всё, чему вас учили, прежние знания и законы, они были хороши в своё время и сделали вас больше похожими на людей, они научили вас мыслить, анализировать, уважать и соблюдать благие заветы праотцов ваших, содержать себя и дом свой, и общину свою в чистоте и достатке, не гадить мимо унитаза…
Не цепляйтесь за то, что и без того уже въелось в вас навсегда, за то, что было вам когда-то родным и животрепещущим, а стало привычным и каменным; забудьте всё и идите за Мной, Я открою вам истину, которая сделает вас свободными, потому что никто из вас никогда не умрёт, но все вы изменитесь до полной неузнаваемости, fiat*!
Усомнившихся во Христе иудеев очень даже можно понять. Ни с того, ни с сего Он беспардонно пытался оторвать их от надёжных вековых (шестивековых) устоев, хотя вовсе не был в их глазах легитимным царём-помазанником, которого они давно ждали, чтобы тот пришёл и в согласии с Законом и пророками установил на их земле справедливый порядок, лад и всеобщее благоденствие. Но видно было по всему, что блюсти Закон Иисус вовсе не стремился, по крайней мере демонстрировал это своим поведением (правда, говорил, что пришёл не нарушить его, а исполнить, что, мол, Закон останется, пока не прейдут небо и земля, хотя мы-то теперь понимаем, что Он пришёл вычленить из Закона его размытый и скрытый за практическими, земными вполне установленьями духовный потенциал, очистить его от местнических, этнических,фольклорных, исторических, социальных наслоений и придать ему динамику такой силы, простоты и идейной концентрации, какой ещё не бывало на Земле) — валандался с мытарями, разбойниками, грязными нищими, падшими женщинами, калеками и уродами, рук не мыл перед едой, гнал родную мать с порога, пил вино, ел некошерную пищу, нарушал шаббат, призывал любить врагов своих, забыть ради Него дом свой и всех своих близких, осуждал свято чтящих Закон книжников и фарисеев и т.д.
И ещё: надо ведь учесть, что в пику литературной традиции, развиваемой учёными мужами того времени, Иисус дал новое развитие традиции устной коммуникации, которая имела ещё более древние корни и требовала предельной лапидарности и концентрированной, густой образности, каковые для передачи всей небывалой доселе семантической глубины и идейной новизны Иисусовой мысли, а главное, Христова духа должны были отличаться особой наглядностью, яркостью, сочностью, афористичностью, стиховой ритмичностью и эллиптичностью, необычным диалектическим сочетанием разножанровых и динамически контрастирующих элементов (проповедь, заповедь, молитва, заклинание, песнь, притча, поучение, наставление, судебная речь, диалог, полемика, театрально-игровые реплики, загадка, сакрализованная, затемнённая речь жрецов, оракулов и пророков, речь народных вождей, риторические фигуры, книжная речь).
Сложив эти факторы воедино, мы с неизбежностью вынуждены констатировать, что в основной своей массе тот народ, к которому обращал Свою Весть Иисус, не только не мог, но и не должен был понять Его хотя бы в той степени понимания, каковая бы дала Ему реальный шанс снискать хотя бы снисходительное уважение пасхальной толпы и избежать тем самым крестной муки. Однако Он всё решил про Себя ещё в самом начале Своего пути, который уже тогда был для Него крестным.
Короче — Он Сам нарывался на боль и муку, на смерть, а стало быть и на последующее Воскресение…
Славлюневостребованность! Как бы без неё допетрил я, что дым злобы дневи всё на те же грабли нас толкает обликом блатным? Ненатужность Промысла, ненужность от сопливой блажи отвела, чтоб моя лажовая наружность не спалила жизнь мою дотла! Без меня обходятся деревья, травы, люди, звери, вся земля! Я, как большинство из нас, — отребье, но родился всё ж таки не зря. И покуда дух мой камень точит, долбит Иппокреновым ключом череду обид и червоточин, мне моё изгойство нипочём! Машут мне деревья-пофигисты ветками и птицы во дворе истину стрекочут голосисто — до-ре-ми-фа-соль-ля-си-до-ре!..
