Подлинная творческая жизнь есть спонтанное и многообразное отклонение от какой бы то ни было нормы: норму, закон, предел назначает для своего удобства мёртвое умозрение, мервящая власть мира сего — власть цивилизованной культуры.
Все пути, пути культуры как таковой так или иначе хотели бы вести к Добру, Красоте, Истине — к Богу:
1 путь — духовно-религиозный (к Добру, Истине, Красоте);
2 путь — научно-технологический (к Истине, Красоте, Добру);
3 путь — вольного искусства (к Красоте, Добру, Истине).
Хотели бы вести — но ведут ли?..
Подлинная культура есть вневременная и несуетная культура, культура «поверх барьеров», трансцендентальная культура, имманентно присущая человеку и через преодоление культуры века сего ведущая его к Добру, Красоте, Истине.
Культура, всецело обусловленная нуждами цивилизации, есть культура смерти, музея, мемориала, есть эрзац-культура — она никуда не ведёт и препятствует всякому живому движению.
Первая — культура в широком смысле, культура «вертикальная»;
вторая — культура в узком смысле, культура «горизонтальная».
В смутном и суетном мороке века сего первая культура — в тени, в загоне, в глубине, а на виду суетливо отплясывает, пыжится и бряцает кимвалом культура вторая — вторичная, поддельная и лживая.
С точки зрения нынешних норм русского языка, директивно-дегенеративно узаконенных в два приёма (в 1918 и 1956 годах) дубоголовыми советскими госчиновниками от культуры, А.Пушкин, М.Лермонтов, Н.Гоголь, Л.Толстой, Ф.Достоевский, А.Чехов и другие гениальные творцы сверхлитературы писали неправильно, а посему их писания подверглись жесточайшему языковому оскоплению, гражданской культурной казни (ничтоже сумняшеся были исправлены и кастрированы не только отдельные буквы и знаки, но также целые слова и выражения).
Казарменная унификация языка служит усилению и закреплению тоталитарных возможностей государства и его унитарной культуры на долгие годы вперёд.
Всё живое и присущее живому — определённым образом внеисторично, акультурно, бессмертно и трансцендентально. Более того, всё имманентное — трансцендентально.
Всё трансцендентное — трансцендентально, то есть все «вещи в себе» есть в то же время и вещи не в себе, вне себя.
Идеальные сущности и абсолютные, предельно абстрактные категории чахнут, вянут и теряют себя в наших глазах, если их подвергать развёрнутому обсуждению, ибо таковое всегда, в любом случае неадекватно, то есть — неидеально, неабсолютно и недостаточно абстрактно.
Изначально человеческое — сверхживотное, но отличающееся от животного лишь большей центрированностью — сознание и мышление отчётливо принадлежат природе и безотчётно всецело гармонируют с ней (это и есть Рай), но потом сознание и мышление человека, воздвигнув монументальную башню своей культуры, пытается природу поработить, обуздать, сузить, пытается остановить неостановимое мгновение, чтобы затащить его в эту свою башню и использовать по её ограниченным, утилитарным меркам: именно тогда человек раздваивается на природу и культуру, именно тогда в его сознании рождается дуализм духа и тела, добра и зла, света и тьмы.
Конечно, первая, «вертикальная» культура и вторая, «горизонтальная» культура в действительности не только не могут существовать в отрыве друг от друга, но и смешаны между собой в неразличимую общую кашу; если же говорить о свободолюбивом искусстве, то оно тоже, несмотря на свои декларации и самостийные поползновения, волей-неволей варится в этой же самой каше — подперчивает её и подсаливает… Каша сия — жизнь человеческая, которая в целом есть природа и потому не знает смысла и цели, покоя и жалости…
Мораль и право имеют (всё-таки) сугубо животное происхождение, поэтому относятся к низшим этажам сознания и мышления.
Выбор между добром и злом произошёл от выбора стимулов удовольствия и неудовольствия.
Выбор между «можно» и «нельзя», между «хочу» и «не хочу», между «моё» и «чужое» обусловлен генетической необходимостью животной борьбы за свою жизнь, за свой ареал, за свой кусок пищи и за отправление иных естественных надобностей.
Человек всего лишь, в отличие от животных, приобрёл способность всё это означить и абстрагировать в языке. С этого началось плетение человеческой жизни как текста — человек научился абстрагировать через свой язык всё и вся, и это ему понравилось. И как не понравиться, если благодаря развившемуся умозрению он с успехом сумел перехитрить, прогнать и изничтожить всех своих действительных и потенциальных конкурентов из животного мира, в глазах которых он теперь представлялся воистину самым ужасным хищником на земле — царём беззащитной (теперь) природы.
На самом ведь деле нет ни тела, ни души, ни добра, ни зла, ни Бога, ни бездны, но человек придумал эти слова — тело, душа, добро, зло, Бог, бездна — и они воплотились въяве, в искусственной яви культуры, то есть понарошку.
Человек нашёл себе замечательную игрушку — язык (логос), способный образно-символически отстранять и объективировать всё что угодно, всё, что угодно человеческому мышлению. Эта способность в высшей степени проявила себя в трёх ипостасях человеческой культуры — в религии, науке и искусстве.
Единство нашей явной конечности (судьбы) с нашей неявной неконечностью (свободой) делает нас способными к своеволию и творчеству: всякое человеческое творчество слагается из элементов смирения (традиции) и своеволия (инновации), а привносимой в мир новизной оно неизбежно способствует диалектической борьбе и конфликту.
Гений без злодейства (читай: без греха своеволия) невозможен — так или иначе. Когда Н.В.Гоголь и Л.Н.Толстой это поняли, они потеряли всякий интерес к настоящему искусству. Взвалив на себя груз авторитетной нравственной ответственности, груз традиционной морали, они отсекали от себя возможность инновационного своеволия.
Искусство потому и называется искусством, что оно есть дело внеестественное, не только свободное, непринуждённое, но и своевольное, то есть производит то, чего никогда ещё не было в природе, — но богоподобную способность свободно творить даровал нам Господь, сделав для нас сию свободу необходимостью творить добро, красоту и истину: однако ввиду нашей земной ограниченности и несовершенства мы (в том числе и гений) в реализации этой свободной необходимости недостаточно тонки и точны, недостаточно эссенциальны, поэтому в наши творения поневоле закрадываются элементы недобра, некрасоты и неистины, обусловленные неизбежной смутностью всей нашей здешней жизни, нашей экзистенции, которую мы видим «как бы сквозь тусклое стекло (вариант: «через зеркало в загадке«. — А.Л.), гадательно» (IКор., 13:12).
Есть ещё, конечно, сознательные злодеи и сатанисты, грешники по призванию, но и они своего рода обусловленные творцы и жертвы земного своеволия, а в итоге и вышнего Промысла, что обречены, бедняги, совершать всё новые и новые (инновационные) злодеяния, проявляя при этом порой удивительную изощрённость и изворотливость (Иисус без предавшего Его Иуды не стал бы для нас Тем Христом, Который будучи распятым — воистину воскрес).
Всякий гений есть прежде всего гений комплексного наития, интуиции, озарения, откровения, инсайта, то есть гений непосредственного до- и сверхрационального постижения. И в этом смысле, рождаемая им новизна проистекает из проницательности, в наибольшей степени присущей древним и примитивным народам, а также из божественного Логоса как творческого основания бытия. То есть в культурно-историческом плане гений является самым несовременным из всех современных ему, но менее одарённых творцов, ибо он своей творящей сущностью, духом творческого откровения двуедино пребывает в далеко разнесённых друг от друга временах (разнесённых лишь относительно линейной шкалы ординарного исторического времени) — слишком давно прошедшем и слишком далёком будущем. Поэтому, как правило, современники — в упор — его не видят во всей глубине, широте и высоте его гениальности (не говоря уже об иных её измерениях).
Но, с другой стороны, сама природа, само естество не может обойтись без творчества и искусства (какие так или иначе приуготовляет Бог) — в мире нет ничего неизменного (Гераклит прав): мир творится Богом всё время, всегда — и творится вневременно, ибо и само время есть продукт Его миротворчества; Богом творятся все мировые, онтологические структуры, хотя чтобы стать реальными, они должны исходить из неких внеположных им опорных принципов, лежащих в основании всего бытия, а значит эти мировые структуры творятся им не совсем из ничего (ex nihilo).
Всё всегда и неостановимо творится и пересотворяется: всё, что было, есть и будет — всегда, безостановочно происходит, в том числе — здесь и сейчас.
Нашему сознанию сия тотально-творческая каша представляется в виде некоего тютчевского — «древнего» и «родимого» — хаоса (меона), что незримо «шевелится» под явленными нам природными стихиями: однако он вовсе не древний (учение о «начальном» творении есть деизм), а вневременный, и значит, в каком-то смысле, всегдашний, но в контексте всеединства он даже вовсе и не хаос.
Бог в каждый момент времени творит и новые сущности, вещи, и новое время, но творит непостижимым для нас образом, то есть из некоей внеонтологической и межфазово-узловой виртуальной точки…
Да, всё всегда меняется, но в основе сохранения целокупного опорного единства мира стоят божественные законо-мерности количественно-качественных соотношений, количественная сторона которых более доступна нашему культурно-исторически ограниченному познанию, чем качественная. Поэтому посредством интеллектуальной интуиции мы наиболее точно, тонко и глубоко способны постичь последовательные, линейно-количественные закономерности нашего мира, — потому-то сегодня главной точной наукой для нас является математика. Для постижения же качественной стороны бытия мы к интуиции разума вынуждены подключать ещё интуицию души и интуицию духа.
Непосредственно творя абсолютные закономерности относительных закономерностей, Бог как бы оставляет на откуп сим последним запускающие механизмы самоорганизации нашего мира, диалектическая динамика которого — чрезвычайно сложная и многослойная — и составляет сущность дарованной нам свободы, каковую нам надо ещё исхитриться качественно «взять», или же суметь позволить ей «взять» нас…
Бытийно-внебытийная пропасть, разделяющая нас с Богом, делает абсолютно непонятным, как всё-таки могло произойти на земле культурно-историческое явление живого Бога, Богочеловека Иисуса Христа, — ведь Богу для того, чтобы оставаться Богом, нет в этом («кентаврическом») явлении никакой структурно-инструментальной необходимости: сомнения иудаистов в подлинности Мессии поэтому вполне справедливы, но лишь в таком — структурно-инструментальном — смысле. Явление Христа подобно здесь эпатажным инновациям в искусстве.
Естество сего мира непрерывно и непоследовательно творится спонтанным искусством Творца.
Значит Христос есть инновационно-алогический Свет-Логос Бога-Творца, творящего из Себя в Себе как из абсолютной интуиции в абсолютной интуиции, из Духа в Духе (тавтология — алогичный намёк на логическую пропасть меж бытиём и Создателем, которую Его Свет-Логос преодолевает чудовищно решительным и тайным для нас образом, то есть алогическим скачком).
«Свет есть смысл» (Плотин).
Разделяющая нас с Богом пропасть целиком и полностью обусловлена генеральной — рационально-логической — особенностью нашего мышления.
Бог как сверхкосмический и металогический Субъект (но — субъект без объекта) апофатической, отрицательной теологии («Божественное за-Ничто») творит мир как нечто совершенно новое, внешнее и неимоверно, немыслимо (для нас!) отличное от Самого Себя, — новое, внешнее и отличное в смысле полной, абсолютной разницы между Собой и сотворяемым миром, но не в смысле абсолютного отсутствия какой бы то ни было (пусть даже слабой и хлипкой, зыбкой и зябкой) меж ними связи. Связь — есть! Алогическая связь.
Говоря компромиссно-онтологически, Бог является творческим основанием бытия (здесь тайна — скачок через пропасть, «через зеркало в загадке»), поэтому Он есть не наше бытиё, а бытиё-как-таковое, то есть основополагающее, эссенциальное бытиё, тогда как наше бытиё — это бытиё «падшее», экзистенциальное. Следовательно, с нашей, сугубо рационально-логической, экзистенциальной точки зрения — Бога и вправду нет. И связи с Ним нет. Узнать, что Он есть и приблизиться к постижению связи с Ним можно лишь через алогично-эссенциальное преодоление нашей экзистенции с помощью сердца, с помощью души и духа, посредством непосредственно-чувственного и непосредственно-мистического познания, то есть с помощью интуиции чувственной и интуиции мистической. А добытое, познанное этими родами интуиции мы уже потом можем рационально-логически отрихтовать и философски отдискурсировать посредством интуиции интеллектуальной…
Никакого тождества между Богом и миром, Богом и человеком быть не может, поэтому Иисус Христос явил нам Собой сразу две неслиянно-неразрывные ипостаси — Бога и человека: с рационально-логической точки зрения Он — человек, а с металогической — Бог. Но раз человек Иисус может (смеет) говорить от Бога, значит между этими — неслиянными! — ипостасями существует металогическая связь, хотя евангельский Иисус, Который говорит, это, как ни крути, в явленном наличии всего лишь человек (ведь Бог «не говорит»), пусть и исключительный, а именно — наследный и последний посредник, толмач, переводчик, артикулятор Бога на общечеловеческий, рационально-логический язык (другого для нас, в нашей экзистенции, строго говоря, нет).
Однако Бог достаточно всесилен и изощрён, чтобы в неявном подтексте и контексте учительско-пророческого дискурса Иисуса донести до нас то, что мы не способны явно (рационально-логически) понять, но зато способны неявно (металогически) почуять — сердцем: вот почему, адаптируя Себя как Богоадаптера, Иисус говорит нам о без-умии веры, вот почему Его речь зачастую так противоречива, парадоксальна, метафорична, а то и абсурдна — речь, более всего понятная (а значит уже не абсурдная) поэтам, художникам и композиторам, которые в лучшие свои минуты подходят к иррациональному постижению Бога ближе других людей. Впрочем, более или менее близко к такому постижению подходит всякий выпадающий из ординарной культурной обоймы (мейнстрима) человек — всякий маргинал и аутсайдер (художник, посмевший им стать, есть только частный, но наиболее для нас показательный случай такого выпадения).
Зло, гордо и сознательно противостоящее Богу, есть грех. Но зло как динамическое свойство всякой жизни столь же относительно, как пространство и время: то, что с одной стороны может быть злом, с другой стороны вполне может оказаться и даже непременно является добром).
Саранча, являющаяся органической частью сотворённого Богом природного единства и пожирающая поля созревающей пшеницы, совершает бессознательное зло — для человека, который предполагал приготовлять из этой пшеницы хлеб. Хирург от Бога, отпиливающий гангренозную ногу у своего пациента, Провидением Божиим оказавшегося на хирургическом столе, приносит сему пациенту сознательное зло — боль — ради спасения Богом дарованной ему жизни…
Человеку в наличном бытии дарована свобода, включающая в себя взвешивание, выбор и ответственность.
Американский доктор медицины Джек Кеворкян придумал новую область медицины — «обитиатрию«, лечение смертью (эвтаназия). Он способствовал уходу из жизни тех людей, которые изъявляли желание совершить самоубийство по причинам либо психического, либо соматического характера. В конце концов выяснилось, что многие из этих людей были далеко не столь безнадёжно больными, как утверждал Кеворкян, и что он попросту является вполне вменяемым и сознательным убийцей, испытывающим дьявольское удовлетворение от процесса убиения и созерцания агонизирующих тел (13 апреля 1999 года мичиганским судом он был приговорён к тюремному заключению на срок от 10 до 25 лет).
Так зло становится грехом — злом в Абсолюте (но суд над ним вершит не суд земной).
Дьявол — существует: но не буквально, а в виде безоглядной комплексной захваченности, одержимости той или иной — любой — страстью.
Медитация — это, в идеале, отвлечение от сенсорных ощущений, от привычных чувств, с которыми в обыденной жизни мы и думать не думаем расставаться.
Неофитам однако совсем отказаться от восприятия наружных звуков, образов и запахов непросто. Поэтому чтобы эти чувства нас не раздражали, их надо обратить на свою сторону — дабы они не препятствовали, а, наоборот, служили целям сосредоточения. Возле форточки или вентилятора (кондиционера) можно повесить ловец снов; включить запись релаксирующих звуков природы (шум моря, дождя, журчание ручья и т.д.); использовать колокольчик для обозначения начала и конца медитации; выключить электрический свет и зажечь свечи (есть даже специальная медитация «траттак на пламя свечи»); медитировать на мандалу, янтру и другие символы и изображения; использовать ароматические масла, курильницы, благовония; задрапировать стены и мебель вокруг коврика для медитации тканью приятных, успокаивающих тонов и т.д.
Всё здесь очень индивидуально. Лично я — противник подобного рода компромиссов, которые только удлиняют сроки адаптации к условиям Новой Жизни, когда мы лишим наше эго усыпляющих поблажек и отведём ему место, которого оно достойно по праву, — на периферии нашей реальности, что откроет нам свои чудеса только тогда, когда мы будем к себе безоглядно и самозабвенно строги, когда посредством ежовых рукавиц добровольно принятой на себя дисциплины мы, как неловких щенят, бросим себя сразу же в омут той безопорной свободы, что научит нас выплывать из болезненной расщеплённости к бодрящей цельности и вселенскому единству (именно к такому простому и суровому пути призывает нас дзен-буддизм, да и зачем медлить и трусливо цепляться за старые привычки, если мы уже решили бесповоротно ступить на вольные просторы Новой Жизни).
В любом случае, ваше место для медитации должно вызывать у вас покой и умиротворение. Это должен быть ваш личный уютный укром, ваше убежище от ваших собственных сует и заморочек, ваш персональный портал в освежающе-освобождающее инобытиё…
Ваше место для медитации должно вдохновлять вас к медитации. Поначалу это важно, а потом, когда вы достигнете в искусстве медитации определённого прогресса, вы сможете ей предаваться когда и где угодно — и днём, и ночью, и утром, и вечером, и дома, и на улице, и в безлюдной тиши, и в гомоне толпы. Вся ваша жизнь станет одной сплошной медитацией-молитвой, с которой вас ничто и никогда не сможет сбить и отвлечь.
Чрезвычайно важно научиться правильно дышать, для чего необходимо усвоить основы йоговского дыхания — пранаямы, дыхания животом и полного йоговского дыхания, при котором плечи остаются неподвижными, а двигается диафрагма (живот) — при вдохе опускается (живот выпирает), а при выдохе поднимается (живот втягивается). Энергия жизни (прана, ци, ки) при неправильном дыхании (которым дышат, к сожалению, большинство наших современников) не может делать того, к чему оно призвано, — свободно, беспрепятственно течь по всем энергетическим каналам организма, гармонизируя все его процессы, а в результате обеспечивая его полноценное здоровье.
Выдох при правильном дыхании, как правило, длиннее вдоха, или, в редких случаях, равен ему.
Будда говорил, что полностью осознанное дыхание — это первый шаг к совершенству.
Глубокое йоговское дыхание улучшает тонус дыхательной системы и обладает расслабляющим воздействием, что ослабляет приступы у астматиков…
Медитация — это тот инструмент, посредством которого вы сможете черпать силы и материал для любого вашего деяния, поэтому освоив её, вы сможете изменить вашу жизнь к лучшему, стать подлинным мудрецом и супергероем, которому открыты все пути. Но на первых порах вам понадобится недюжинное упорство и время.
Без труда, стремления, воли и внимательности, без внутренней дисциплины с помощью которой мы день за днём, месяц за месяцем, год за годом будем менять свою жизнь, мы не сможем превратить её в цветущий сад или, по крайней мере, в то воплощённое призвание свыше, ради которого мы появились на этот свет.
Завышенные ожидания на первых порах могут помешать входу в медитативное состояние. Прежде чем вы ощутите первые плоды медитативной практики, могут пройти месяцы, годы, а то и десятилетия — у всех по- разному. Процесс этого пути каждый создаёт сам.
Не ждите чудес (и тогда они когда-нибудь придут). Просто медитируйте — здесь и сейчас. Присовокупите медитацию к ежедневной физзарядке. медитируйте во время зарядки. По дороге на работу, в магазин и т.д.
Любуйтесь природой, благоговейте перед божьими созданьями — это тоже медитация (или преддверие её). Танцуйте, с безоглядной увлечённостью предавайтесь любимым занятиям — это тоже медитация. Создавайте собственные приёмы, якоря и комбинации для медитации, которая удобна только вам одному.
Со временем ядро вашей личности преобразится, ваш взгляд на мир и ракурс вашего видения изменятся настолько, что всё вокруг вас также преобразится, хотя и останется, по сути, прежним. Ценности и приоритеты вашей жизни изменятся и вы поймёте, что изменить и улучшить то, что вас окружает, можно лишь одним способом — изменив и улучшив себя самого. Путь этот начинается с любви к себе и заканчивается любовью ко всему, что ни есть в мире.
Обретя согласие с самим собой, обретёшь гармонию с миром. Без свободной, спонтанной медитации, без благоговейной молитвы, без самозабвенного творчества, которым час за часом, день за днём становится вся жизнь, сделать это невозможно. Только так вы раскроете и актуализируете всё то, что в вас сызначала было заложено природой и Богом.
Из медитативной пустоты рано или поздно произрастает божественный лотос (Логос) творения.
ДЗАДЗЕН
Самая простая медитация сидя (и вместе с тем самая сложная, ибо самая «пустая» и безопорная).
В традиции Сото садимся на пятки (или в позу лотоса, подмасану, или по-бирмански, по-турецки, в сукхасану) лицом к стене и сидим с полным эмоциональным отрешением (тому, кому трудно сидеть на пятках, можно подложить подушечку или маленькую скамеечку под пятую точку).
Главная идея дзадзен состоит в том, чтобы бесстрастно осознавать все свои мысли, эмоции, чувства и ощущения, которые при такой сосредоточенной бдительности замедляются, замедляются, а потом остнавливаются и, в идеале, сходят на нет (обычная медитация — это и есть идеал, а всё остальное лишь подготовка к ней). Это простое и ничем незамутнённое «сидеть и быть».
На первых порах полезно считать дыхательные циклы. Надо усестся как можно удобнее, чтобы ничто не мешало. В идеале, полноценная медитация требует здорового спортивно развитого организма, у которого должен быть каменный, накачанный пресс, крепкая, накачанная спина. Выпрямитесь, представьте, будто вас за макушку тянет вверх тонкая, но прочная нить. Сделайте тройственный вдох полного дыхания (воздух выпирает живот, входит в среднюю часть лёгких и наконец в верхнюю их часть), расслабьте, опустите плечи. Чтобы язык не мешал, поместите его за верхними зубами. Вдыхайте только через нос, а выдыхать можете и через нос, и через рот. Глаза чуть приоткрыты, но взгляд несфокусирован и направлен слегка (на 30-40 градусов) вниз.
Сначала сделайте несколько глубоких вдохов и выдохов, а потом переходите на всё более и более лёгкое, поверхностное дыхание, которое к концу медитации должно стать почти совсем незаметным (чтобы пламя свечи, если поднести её близко к лицу, не колыхалось, как перед лицом трупа).
Сложите руки, например, в космическую мудру (жест, составленный из ладоней и пальцев рук): правая ладонь поверх левой, они напрвлены вверх и лежат на коленях против живота, вторые фаланги средних пальцев касаются друг друга, а подушечки больших пальцев, соприкасаясь, образуют овал.
Ни на чём специально не сосредотачивайтесь. Бесстрастно следите за дыханием, за своими ощущениями, мыслями, если что-то придёт вам на ум, что-то вспомнится, не волнуйтесь, осознайте то, что пришло, но никак на это не реагируйте, пусть эти мысли и ощущения будут, как лёгкий пух, что как слуйчайно залетел к вам в сознание (под купол «пустой головы»), так оттуда и улетает. Наблюдайте за этими «залётами», но не увлекайтесь ими. Станьте роботом-соглядатаем (почти роботом), тело которого постепенно расслабляется, засыпает, истончается, исчезает…
Вечные истины — они вечные только для человека, который конечен, символические вехи и рифы, за которые он цепляется, чтобы не потеряться (не растеряться) в безбрежном океане нечеловеческого космоса. Что эти истины Богу? — то же, что и неистины: всё дело в контексте, который важен, когда происходит актуализация нашей связи с Богом посредством языка (Логоса).
