Подлинная творческая жизнь есть спонтанное и многообразное отклонение от какой бы то ни было нормы: норму, закон, предел назначает для своего удобства мёртвое умозрение, мервящая власть мира сего — власть цивилизованной культуры.
Все пути, пути культуры как таковой так или иначе хотели бы вести к Добру, Красоте, Истине — к Богу:
1 путь — духовно-религиозный (к Добру, Истине, Красоте);
2 путь — научно-технологический (к Истине, Красоте, Добру);
3 путь — вольного искусства (к Красоте, Добру, Истине).
Хотели бы вести — но ведут ли?..
Подлинная культура есть вневременная и несуетная культура, культура «поверх барьеров», трансцендентальная культура, имманентно присущая человеку и через преодоление культуры века сего ведущая его к Добру, Красоте, Истине.
Культура, всецело обусловленная нуждами цивилизации, есть культура смерти, музея, мемориала, есть эрзац-культура — она никуда не ведёт и препятствует всякому живому движению.
Первая — культура в широком смысле, культура «вертикальная»;
вторая — культура в узком смысле, культура «горизонтальная».
В смутном и суетном мороке века сего первая культура — в тени, в загоне, в глубине, а на виду суетливо отплясывает, пыжится и бряцает кимвалом культура вторая — вторичная, поддельная и лживая.
С точки зрения нынешних норм русского языка, директивно-дегенеративно узаконенных в два приёма (в 1918 и 1956 годах) дубоголовыми советскими госчиновниками от культуры, А.Пушкин, М.Лермонтов, Н.Гоголь, Л.Толстой, Ф.Достоевский, А.Чехов и другие гениальные творцы сверхлитературы писали неправильно, а посему их писания подверглись жесточайшему языковому оскоплению, гражданской культурной казни (ничтоже сумняшеся были исправлены и кастрированы не только отдельные буквы и знаки, но также целые слова и выражения).
Казарменная унификация языка служит усилению и закреплению тоталитарных возможностей государства и его унитарной культуры на долгие годы вперёд.
Всё живое и присущее живому — определённым образом внеисторично, акультурно, бессмертно и трансцендентально. Более того, всё имманентное — трансцендентально.
Всё трансцендентное — трансцендентально, то есть все «вещи в себе» есть в то же время и вещи не в себе, вне себя.
Идеальные сущности и абсолютные, предельно абстрактные категории чахнут, вянут и теряют себя в наших глазах, если их подвергать развёрнутому обсуждению, ибо таковое всегда, в любом случае неадекватно, то есть — неидеально, неабсолютно и недостаточно абстрактно.
Изначально человеческое — сверхживотное, но отличающееся от животного лишь большей центрированностью — сознание и мышление отчётливо принадлежат природе и безотчётно всецело гармонируют с ней (это и есть Рай), но потом сознание и мышление человека, воздвигнув монументальную башню своей культуры, пытается природу поработить, обуздать, сузить, пытается остановить неостановимое мгновение, чтобы затащить его в эту свою башню и использовать по её ограниченным, утилитарным меркам: именно тогда человек раздваивается на природу и культуру, именно тогда в его сознании рождается дуализм духа и тела, добра и зла, света и тьмы.
Конечно, первая, «вертикальная» культура и вторая, «горизонтальная» культура в действительности не только не могут существовать в отрыве друг от друга, но и смешаны между собой в неразличимую общую кашу; если же говорить о свободолюбивом искусстве, то оно тоже, несмотря на свои декларации и самостийные поползновения, волей-неволей варится в этой же самой каше — подперчивает её и подсаливает… Каша сия — жизнь человеческая, которая в целом есть природа и потому не знает смысла и цели, покоя и жалости…
Мораль и право имеют (всё-таки) сугубо животное происхождение, поэтому относятся к низшим этажам сознания и мышления.
Выбор между добром и злом произошёл от выбора стимулов удовольствия и неудовольствия.
Выбор между «можно» и «нельзя», между «хочу» и «не хочу», между «моё» и «чужое» обусловлен генетической необходимостью животной борьбы за свою жизнь, за свой ареал, за свой кусок пищи и за отправление иных естественных надобностей.
Человек всего лишь, в отличие от животных, приобрёл способность всё это означить и абстрагировать в языке. С этого началось плетение человеческой жизни как текста — человек научился абстрагировать через свой язык всё и вся, и это ему понравилось. И как не понравиться, если благодаря развившемуся умозрению он с успехом сумел перехитрить, прогнать и изничтожить всех своих действительных и потенциальных конкурентов из животного мира, в глазах которых он теперь представлялся воистину самым ужасным хищником на земле — царём беззащитной (теперь) природы.
На самом ведь деле нет ни тела, ни души, ни добра, ни зла, ни Бога, ни бездны, но человек придумал эти слова — тело, душа, добро, зло, Бог, бездна — и они воплотились въяве, в искусственной яви культуры, то есть понарошку.
Человек нашёл себе замечательную игрушку — язык (логос), способный образно-символически отстранять и объективировать всё что угодно, всё, что угодно человеческому мышлению. Эта способность в высшей степени проявила себя в трёх ипостасях человеческой культуры — в религии, науке и искусстве.
Единство нашей явной конечности (судьбы) с нашей неявной неконечностью (свободой) делает нас способными к своеволию и творчеству: всякое человеческое творчество слагается из элементов смирения (традиции) и своеволия (инновации), а привносимой в мир новизной оно неизбежно способствует диалектической борьбе и конфликту.
Гений без злодейства (читай: без греха своеволия) невозможен — так или иначе. Когда Н.В.Гоголь и Л.Н.Толстой это поняли, они потеряли всякий интерес к настоящему искусству. Взвалив на себя груз авторитетной нравственной ответственности, груз традиционной морали, они отсекали от себя возможность инновационного своеволия.
Искусство потому и называется искусством, что оно есть дело внеестественное, не только свободное, непринуждённое, но и своевольное, то есть производит то, чего никогда ещё не было в природе, — но богоподобную способность свободно творить даровал нам Господь, сделав для нас сию свободу необходимостью творить добро, красоту и истину: однако ввиду нашей земной ограниченности и несовершенства мы (в том числе и гений) в реализации этой свободной необходимости недостаточно тонки и точны, недостаточно эссенциальны, поэтому в наши творения поневоле закрадываются элементы недобра, некрасоты и неистины, обусловленные неизбежной смутностью всей нашей здешней жизни, нашей экзистенции, которую мы видим «как бы сквозь тусклое стекло (вариант: «через зеркало в загадке«. — А.Л.), гадательно» (IКор., 13:12).
Есть ещё, конечно, сознательные злодеи и сатанисты, грешники по призванию, но и они своего рода обусловленные творцы и жертвы земного своеволия, а в итоге и вышнего Промысла, что обречены, бедняги, совершать всё новые и новые (инновационные) злодеяния, проявляя при этом порой удивительную изощрённость и изворотливость (Иисус без предавшего Его Иуды не стал бы для нас Тем Христом, Который будучи распятым — воистину воскрес).
Всякий гений есть прежде всего гений комплексного наития, интуиции, озарения, откровения, инсайта, то есть гений непосредственного до- и сверхрационального постижения. И в этом смысле, рождаемая им новизна проистекает из проницательности, в наибольшей степени присущей древним и примитивным народам, а также из божественного Логоса как творческого основания бытия. То есть в культурно-историческом плане гений является самым несовременным из всех современных ему, но менее одарённых творцов, ибо он своей творящей сущностью, духом творческого откровения двуедино пребывает в далеко разнесённых друг от друга временах (разнесённых лишь относительно линейной шкалы ординарного исторического времени) — слишком давно прошедшем и слишком далёком будущем. Поэтому, как правило, современники — в упор — его не видят во всей глубине, широте и высоте его гениальности (не говоря уже об иных её измерениях).
Но, с другой стороны, сама природа, само естество не может обойтись без творчества и искусства (какие так или иначе приуготовляет Бог) — в мире нет ничего неизменного (Гераклит прав): мир творится Богом всё время, всегда — и творится вневременно, ибо и само время есть продукт Его миротворчества; Богом творятся все мировые, онтологические структуры, хотя чтобы стать реальными, они должны исходить из неких внеположных им опорных принципов, лежащих в основании всего бытия, а значит эти мировые структуры творятся им не совсем из ничего (ex nihilo).
Всё всегда и неостановимо творится и пересотворяется: всё, что было, есть и будет — всегда, безостановочно происходит, в том числе — здесь и сейчас.
Нашему сознанию сия тотально-творческая каша представляется в виде некоего тютчевского — «древнего» и «родимого» — хаоса (меона), что незримо «шевелится» под явленными нам природными стихиями: однако он вовсе не древний (учение о «начальном» творении есть деизм), а вневременный, и значит, в каком-то смысле, всегдашний, но в контексте всеединства он даже вовсе и не хаос.
Бог в каждый момент времени творит и новые сущности, вещи, и новое время, но творит непостижимым для нас образом, то есть из некоей внеонтологической и межфазово-узловой виртуальной точки…
Да, всё всегда меняется, но в основе сохранения целокупного опорного единства мира стоят божественные законо-мерности количественно-качественных соотношений, количественная сторона которых более доступна нашему культурно-исторически ограниченному познанию, чем качественная. Поэтому посредством интеллектуальной интуиции мы наиболее точно, тонко и глубоко способны постичь последовательные, линейно-количественные закономерности нашего мира, — потому-то сегодня главной точной наукой для нас является математика. Для постижения же качественной стороны бытия мы к интуиции разума вынуждены подключать ещё интуицию души и интуицию духа.
Непосредственно творя абсолютные закономерности относительных закономерностей, Бог как бы оставляет на откуп сим последним запускающие механизмы самоорганизации нашего мира, диалектическая динамика которого — чрезвычайно сложная и многослойная — и составляет сущность дарованной нам свободы, каковую нам надо ещё исхитриться качественно «взять», или же суметь позволить ей «взять» нас…
Бытийно-внебытийная пропасть, разделяющая нас с Богом, делает абсолютно непонятным, как всё-таки могло произойти на земле культурно-историческое явление живого Бога, Богочеловека Иисуса Христа, — ведь Богу для того, чтобы оставаться Богом, нет в этом («кентаврическом») явлении никакой структурно-инструментальной необходимости: сомнения иудаистов в подлинности Мессии поэтому вполне справедливы, но лишь в таком — структурно-инструментальном — смысле. Явление Христа подобно здесь эпатажным инновациям в искусстве.
Естество сего мира непрерывно и непоследовательно творится спонтанным искусством Творца.
Значит Христос есть инновационно-алогический Свет-Логос Бога-Творца, творящего из Себя в Себе как из абсолютной интуиции в абсолютной интуиции, из Духа в Духе (тавтология — алогичный намёк на логическую пропасть меж бытиём и Создателем, которую Его Свет-Логос преодолевает чудовищно решительным и тайным для нас образом, то есть алогическим скачком).
«Свет есть смысл» (Плотин).
Разделяющая нас с Богом пропасть целиком и полностью обусловлена генеральной — рационально-логической — особенностью нашего мышления.
Бог как сверхкосмический и металогический Субъект (но — субъект без объекта) апофатической, отрицательной теологии («Божественное за-Ничто») творит мир как нечто совершенно новое, внешнее и неимоверно, немыслимо (для нас!) отличное от Самого Себя, — новое, внешнее и отличное в смысле полной, абсолютной разницы между Собой и сотворяемым миром, но не в смысле абсолютного отсутствия какой бы то ни было (пусть даже слабой и хлипкой, зыбкой и зябкой) меж ними связи. Связь — есть! Алогическая связь.
Говоря компромиссно-онтологически, Бог является творческим основанием бытия (здесь тайна — скачок через пропасть, «через зеркало в загадке»), поэтому Он есть не наше бытиё, а бытиё-как-таковое, то есть основополагающее, эссенциальное бытиё, тогда как наше бытиё — это бытиё «падшее», экзистенциальное. Следовательно, с нашей, сугубо рационально-логической, экзистенциальной точки зрения — Бога и вправду нет. И связи с Ним нет. Узнать, что Он есть и приблизиться к постижению связи с Ним можно лишь через алогично-эссенциальное преодоление нашей экзистенции с помощью сердца, с помощью души и духа, посредством непосредственно-чувственного и непосредственно-мистического познания, то есть с помощью интуиции чувственной и интуиции мистической. А добытое, познанное этими родами интуиции мы уже потом можем рационально-логически отрихтовать и философски отдискурсировать посредством интуиции интеллектуальной…
Никакого тождества между Богом и миром, Богом и человеком быть не может, поэтому Иисус Христос явил нам Собой сразу две неслиянно-неразрывные ипостаси — Бога и человека: с рационально-логической точки зрения Он — человек, а с металогической — Бог. Но раз человек Иисус может (смеет) говорить от Бога, значит между этими — неслиянными! — ипостасями существует металогическая связь, хотя евангельский Иисус, Который говорит, это, как ни крути, в явленном наличии всего лишь человек (ведь Бог «не говорит»), пусть и исключительный, а именно — наследный и последний посредник, толмач, переводчик, артикулятор Бога на общечеловеческий, рационально-логический язык (другого для нас, в нашей экзистенции, строго говоря, нет).
Однако Бог достаточно всесилен и изощрён, чтобы в неявном подтексте и контексте учительско-пророческого дискурса Иисуса донести до нас то, что мы не способны явно (рационально-логически) понять, но зато способны неявно (металогически) почуять — сердцем: вот почему, адаптируя Себя как Богоадаптера, Иисус говорит нам о без-умии веры, вот почему Его речь зачастую так противоречива, парадоксальна, метафорична, а то и абсурдна — речь, более всего понятная (а значит уже не абсурдная) поэтам, художникам и композиторам, которые в лучшие свои минуты подходят к иррациональному постижению Бога ближе других людей. Впрочем, более или менее близко к такому постижению подходит всякий выпадающий из ординарной культурной обоймы (мейнстрима) человек — всякий маргинал и аутсайдер (художник, посмевший им стать, есть только частный, но наиболее для нас показательный случай такого выпадения).
Зло, гордо и сознательно противостоящее Богу, есть грех. Но зло как динамическое свойство всякой жизни столь же относительно, как пространство и время: то, что с одной стороны может быть злом, с другой стороны вполне может оказаться и даже непременно является добром).
Саранча, являющаяся органической частью сотворённого Богом природного единства и пожирающая поля созревающей пшеницы, совершает бессознательное зло — для человека, который предполагал приготовлять из этой пшеницы хлеб. Хирург от Бога, отпиливающий гангренозную ногу у своего пациента, Провидением Божиим оказавшегося на хирургическом столе, приносит сему пациенту сознательное зло — боль — ради спасения Богом дарованной ему жизни…
Человеку в наличном бытии дарована свобода, включающая в себя взвешивание, выбор и ответственность.
Американский доктор медицины Джек Кеворкян придумал новую область медицины — «обитиатрию«, лечение смертью (эвтаназия). Он способствовал уходу из жизни тех людей, которые изъявляли желание совершить самоубийство по причинам либо психического, либо соматического характера. В конце концов выяснилось, что многие из этих людей были далеко не столь безнадёжно больными, как утверждал Кеворкян, и что он попросту является вполне вменяемым и сознательным убийцей, испытывающим дьявольское удовлетворение от процесса убиения и созерцания агонизирующих тел (13 апреля 1999 года мичиганским судом он был приговорён к тюремному заключению на срок от 10 до 25 лет).
Так зло становится грехом — злом в Абсолюте (но суд над ним вершит не суд земной).
Дьявол — существует: но не буквально, а в виде безоглядной комплексной захваченности, одержимости той или иной — любой — страстью.
Неторопкие, каждый звук смакующие баллады и простоватенькие, но зато первозданно фольклористичные (кантристичные) блюзы — это да-а, это моё, этим готов дышать и жить до самого смертного часу, здесь моя чёрная кровь изгоя и расстебая чувствует себя в своей тарелке… Новые формы? — ерунда. В жёстких рамках стародавне простенькой формы, в летучих её кандалах заварганить пружину свободы и воли — ухх! — вот оно, то самое… Все формы давно открыты, ибо они суть архетипы (или их комбинации), вписывай в них себя, и вся недолга! Надобно только отыскать клетушку по себе, чтоб было уютно, найти свою онтологию, органику… А чтобы найти — здесь нужен нюх, чутьё, каковые первозданны и досознательны, а потому — подлинны (архетипичны).
Вот я унюхал, учуял уже свою камеру-каморку, начал уже в ней устраиваться, подстелил соломки в уголочке, свет в окошке подпотолочном углядел, вымерил шагами расстояние от стены до стены, то, сё… Уже нашёл, но не совсем ещё понял что именно… и куда…
9.09.93 (23-56)
Человеческие отношения, не оттенённые (а точнее, не осветлённые) игрой, поэзией и красотой (о любви я уж и не говорю) — такие отношения скучны и тягомотны ( и без толку)… На крайний случай сгодится и взаимная деловая заинтересованность…
Но ведь рано или поздно иссякают и игра, и поэзия, и красота (о любви я уж и не говорю)… И отношения становятся экзекуцией. Какой же выход? Только один — искать, взращивать, плодить, творить, культивировать всё ту же игру, поэзию, красоту — из воздуха, из дыма, из ничего…
10.09.93 (00-45)
Мэрилин… Её обаяние… Нынче таких звёзд нет.
Она воплощает мужской идеал Женщины, женского начала в природе. Подлинность, непридуманность, естественность, природность её чрезмерно-томной женственности убеждают, обезоруживают любого мужика и буквально кладут его на лопатки.
Ведь её не назовёшь ни жеманной, ни уж тем более пошловатой и вульгарной (чем как раз и грешит Мадонна, её эпигонша).
Мужик любит глазами (и одураченной подкоркой) — поэтому он может полюбить самую что ни на есть распорочную женщину, если облик её наружный покажется ему непорочным (и при этом он вполне может догадываться об истинной подоплёке), — он рад (и горазд) обманываться, а то даже и так: наиболее сладка бывает женщина, лукаво бликующая меж пороком и святостью, когда всякий волен домыслить, подогнать её по мерке собственных иллюзий (Кармен, Манон Леско)…
Есть некая скупая мера (формула) совершенства, что единовременно — стихийна и строга, безмерна и проста, таинственна и очевидна, свята и порочна…
10.09.93 (01-22)
Нет, на чужих ошибках, на чужой мудрости никогда ничему не научишься: если до чего и дойдёшь, то только через собственную хребтину…
Идёшь-бредёшь дурак дураком под проливным радиоактивным дождём и, задрав башку, хохочешь в грозовые небеса, хохочешь и идёшь, идёшь и хохочешь, сам хохочешь, и сам же — идёшь, ни на кого не киваешь, хоть сам дурак дураком, но сам же, сам же идёшь, сам-сусам…
Медитация — истинное начало жизни. Твоё первое, физическое рождение — ещё не начало жизни. Первое рождение — всего лишь возможность жить, оно делает тебя потенциально живым, но не живым по-настоящему. Потенциал следует реализовать — лишь тогда ты будешь действительно жив. Медитация — это искусство реализации потенциала, искусство преображения семени в цветок. Благодаря медитации ты обретаешь второе рождение.
При первом рождении рождается тело, при втором рождении рождается душа. Мы можем реализовать себя, лишь осознав, что мы — души. В противном случае жизнь тратится впустую — семя не даёт побега, не становится цветком. Никто не присядет рядом с невзошедшим цветком, ни одна птица не прилетит к нему, ни разу не станцует с ним ветер. Непроросшее семя не знает ни солнца, ни луны, ни звёзд. Оно не может общаться с бытиём, ибо оно закрыто, оно — в капсуле.
Медитация помогает тебе родиться. Медитация — это открытие себя для всего сущего: для красоты бытия, для музыки ветра, для свободы, для тайны, для всего, что только есть…
(с) Ошо «Утренние и вечерние медитации», изд-во «София», 2010, с.192
Вы обусловлены — стоит это осознать, как вам станет понятна целокупность, целостность вашего сознания, где работает мысль и рождается отношение, то есть где пребывают и действуют, толкаясь и беснуясь, все потребности, наследственные предрасположенности, мотивы, фобии, удовольствия, вдохновение, желания, страсти, печали, радости, надежды, упования. Большую часть всего этого мы вытесняем в так называемое подсознание, а оставшуюся часть айсберга используем в текущей повседневности. Впрочем, отделение сознания от подсознания — вещь довольно условная и умозрительная: в действительности, в каждый момент времени всего лишь актуализируются те или иные участки сознания, тогда как все остальные участки находятся, как правило, в состоянии дремлющего поддежуривания.
Но если вы способны с одинаковым уровнем бодрствования и внимания охватить всю сферу своего сознания целиком, вы окажетесь в состоянии буддовости, состоянии пробуждения и просветления, при котором вам доступна вся целокупность жизни и сознания, которое благодаря целостному осознанию теряет все свои прежние деления и расколы, и даже более того — это осознание уже теперь насколько ваше, настолько же и общемировое, ибо в нём подчистую сгорает ваше умственное эго, отделяющее вас от неискажённой реальности и её неискажённого восприятия. Так становятся тотально целостным человеком.
Внимание и сосредоточение — вещи принципиально разные. Сосредоточение — это исключение периферии ради лучшего восприятия центра. Внимание же, бдительность, что является полным осознанием, ничего не исключает, а является вневременным срезом реальности ценой полного самоотречения и рискованной безоглядности, сжигающей мосты нашей жизни с двух концов, — это такая своего рода игра ва-банк, когда на карту с весёлым отчаянием поставлена вся жизнь. Это лишь на первый взгляд кажется чем-то очень трудным и малопонятным, а на самом деле этому совсем не труднонаучиться. Правда, для этого надо родиться художником, поэтом или хотя бы просто неординарно-творческим человеком, чтобы не считать время, потраченное на процесс созерцания, потраченным напрасно.
Если вы хотите понять красоту птицы, листа, муравья или человека, вы должны направить на этот объект всё ваше внимание, всю мощь вашего сознания — это и будет реальное осознание. А это может быть только тогда, когда вы по-настоящему в этом заинтересованы, то есть если у вас с этим объектом устанавливается сердечная и духовная связь (что, кстати, и есть самая что ни на есть настоящая любовь). В этот момент, в момент понимания — единения ума и сердца — ваше слияние с миром достигает своего пика, совершенства, когда вас, вашей самости, вашего эго больше нет, а есть лишь объект вашего тотального созерцания. Так — целостно — осознавать — это как жить в одной комнате с коброй. Вы волей-неволей следите за каждым её движением, вы предельно внимательны к малейшему шороху, который она издаёт, бдительность ваша является базовым фоном всего вашего существа, всего вашего сознания. В таком состоянии вы тотально владеете вашей энергией, которую не можете позволить себе растрачивать (как мы это делаем в нашей обычной повседневности) по пустякам, в таком состоянии вы наиболее адекватны вызовам наличной реальности и аутентичны собственной изначальной природе, то есть целостность вашей сущности являет себя здесь и сейчас — вне пространственно-временных проекций в бесплодные гамлетовские ловушки прошлого и будущего. Когда я голоден, я не сравниваю свой теперешний голод со вчерашним. Вчерашний голод — это бесплодная идея, воспоминание, симулякр. Когда месяц назад на мою бедную макушку с крыши пятого этажа обрушилась весенняя сосулька, я, исполненный тотальной властью надо мной сей нешуточной ситуации, только и сделал, что воскликнул в сердцах: «Ё…!» А можно — с такой вот мобилизацией собственного осознания — жить всё время, и даже ночью, во время сна (который при этом становится осознанным), а не время от времени, когда с нами случается что-то экстраординарное.
Тотально круглосуточной бдительности надо начинать учиться с наблюдения за самим собой, за собственными мотивами, побуждениями, движениями, мыслями, ассоциациями, настроениями и словами — что мы делаем и как делаем, как ходим, сидим, смотрим, думаем и т.д. Это подобно уборке квартиры и содержанию её в надлежащем порядке, что все мы делаем без расчёта на какое бы то ни было вознаграждение свыше. Без расчёта на то, что в комнате, где вы моете полы, вдруг откроется наглухо запечатанное осенью окно и вас обдаст свежим весенним воздухом, или в заваленной рухлядью кладовке, которую вы начали разбирать, чтобы после затяжной зимы найти там место для ненужных уже лыж, коньков, дублёнок и валенок, обнаружится вдруг неизвестная вам дверь, котрая ведёт куда-то туда, где вы никогда ещё не были… Это подобно нашей повседневной вежливости, элементарной опрятности и порядочности, когда мы стараемся быть добродетельными ради самой добродетели, то есть без всякого внеположного целеполагания.
Тотальная бдительность, медитативность не расчитана на выигрыш сверх того, чем она уже является сама по себе, но при удачном стечении обстоятельств вы можете протоптать к нему свою собственную непреднамеренную тропинку (только свою!).
Придерживайтесь срединного пути, будьте разумными, умеренными, спокойными, и тогда, если вам повезёт, окно, может быть, и откроется, и освежит вас блаженный весенний ветерок, но этого может и не случиться, ведь это зависит от равновесно-целостного состояния вашего сознания, которое можете понять только вы сами, бдительно за ним наблюдая и не стараясь придать ему какую бы то ни было форму, никогда не принимаю какую бы то ни было сторону, никогда ничего не отрицая, никогда ни с чем не соглашаясь, никогда ничего не оправдывая, никогда ничего не осуждая, то есть не делая осознанного выбора.
Благодаря такому — пустотному — осознанию, осознанию, в котором нет никакого выбора, быть может, и откроется таинственная дверь в незнаемое, куда вы шагнёте и вам откроется измерение целокупности бытия, измерение медитации, измерение, где нет ничего отдельного и противоречивого, где нет ни конфликта, ни времени, ни пространства…
Любовь — единственный путь к победе. Это кажется странным, потому что первое требование любви — капитуляция. Любовь — это победа благодаря капитуляции, и в этом её красота. Любовь не агрессивна, она покоряет покорностью.
Победить Бога хотят глупцы. И они терпятпоражение. Мудрые люди покоряются Богу, они приглашают Бога, чтобы Он покорил их. Ты не сможешь овладетьБогом, но ты можешь покориться Богу и позволить Ему овладеть тобой. Это и есть любовь: если ты любишь, ты должен позволить себя покорить.
Любовь — не собственник, она желает лишь одного — покориться, она отдаётся полностью.
(с) Ошо «Утренние и вечерние медитации», изд-во «София», 2010, с.320
То, о чём говорил Христос, было Его опытом; то, о чём говорит христианин, является его верой. Расстояние между опытом и верой огромное — их не соединить никаким мостом.
Если ты хочешь познать истину, не будь верующим. Нет, я не говорю «будь неверующим», потому что неверие — всего лишь негативная вера, антивера…
Я же пытаюсь дать тебе свободу от веры как таковой — и от позитивной, и от негативной, чтобы ты мог искать истину самостоятельно.
Истина доступна тебе, так же как и Иисусу, Будде и Кришне. У истины нет хозяина, она открыта для каждого. Ты должен познавать её, ты должен углубляться в неё. Не верь в истину, познавай её, открывай ей свой ум.Вера, наоборот, закрывает тебя. Ты живёшь с представлениями, навязанными извне, с совершенно случайными представлениями.
Если тебя воспитывают индуисты, ты становишься индуистом; если тебя воспитывают мусульмане, становишься мусульманином. Вопрос веры — это вопрос воспитания. Твоя вера зависит от условий — от твоих воспитателей, от того, где ты родился по воле случая. Твои воспитатели программируют твой ум, их ум запрограммировали их воспитатели и так далее.
Вырвись из этих условий, стань свободным, тогда ты сможешь искать, сможешь постигать. Главное условие поиска — отбросить всё, чему тебя научили, и начать познавать самому.
Как только ты начал познавать сам, ты становишься Христом, ты становишься Буддой — в этом особая красота. Христос — прекрасен, но христианин безобразен.
(с) Ошо «Утренние и вечерние медитации», изд-во «София», 2010, с.312
