Июль 20

Судьба и случай (II. 38-40) — НОВАЯ ЖИЗНЬ

alopuhin

Судьба и случай

Любовь — абстрактное, ничего по сути не объясняющее слово. Не любовь — а внутреннее узнавание, нежданно-негаданное совпадение психофизических ориентаций, отсюда — непроизвольная улыбка, радость. Победа над смертностью, печальной временностью собственного, сугубо индивидуального, существования — ты продолжаешься, умножаешься и закрепляешься в ином виде, ракурсе и роде, и тем больше продолжаешься, умножаешься и закрепляешься, чем больше сам продолжаешь, умножаешь и закрепляешь в себе психофизическую сущность любимого тобой человека, — то есть процесс этот в идеале равновзаимообразный. А в основе своей — неразумноподсознательный. Интуитивный.

У нас с Н. произошло то, что называют обычно любовью с первого взгляда: мы узнали друг друга сразу, стоило только заглянуть в глаза… Ёкнуло сердце и произошло то самое уверенное совпадение, западание друг в друга наших внутренних шестерёночных колёсиков…

Как бы потом ни сложатся наши отношения в практической жизни, совпадение уже случилось, узнавание произошло — и живёт оно уже собственной независимой жизнью, имеет свою энергетическую структуру и судьбу…

                                                                                                                                                                      20.08.93 (13-50)

И значительное произведение, значительный автор могут остаться никому не известными, если не ввести их в культурный обиход: многое здесь зависит от случая, культтрегеров, критиков, редакторов и прочих заинтересованных в искусстве энтузиастов.

Как ни крути, а в сфере искусства тоже есть (и была) своя конъюнктура спроса и предложения: как и когда подать на стол пресыщенного читателя (зрителя, слушателя) то или иное произведение — от этого в немалой степени зависит схавает ли он это самое, а если и схавает, то с каким успехом…

Сии штучки корябаю часто на глазах гостящего у меня Изосима (дружка с северокавказского Моздока)… И вот говорю ему сегодня утром, ты ведь, говорю, знаешь, у нас ведь как, хороший писатель это мёртвый писатель, так вот, неплохо бы, говорю, дескать, сварганить эдакую мистификацию: принести эти самые мои мелкие штучки в некую солидную редакцию, представиться промежду прочим братом безвременно загинувшего поэта, режиссёра, сценариста, композитора и барда, корпевшего над своими сочинениями в беспросветной безвестности и нищете полуподвальной каморки… И вот два года назад он вдруг неожиданно заболел, а лучше выпрыгнул вдруг из окошка и умер в одночасье, и только теперь, разбирая совсем уже заброшенный и забытый Богом подвал, я (его брат) вдруг наткнулся на скомканные грязные и отсыревшие бумаги, остатки гигантской рукописи, которую не успели ещё дохавать кровожадные до талантливых сочинений мыши и крысы, и вот я (единокровный брательник) принёс вам то, что удалось спасти, отвоевать в неравной борьбе с безжалостным веком и саблезубой судьбой…

                                                                                                                                                                          22.08.93 (17-03)

Дочитывая книжку Аллана Пиза «Язык телодвижений», вдруг поймал себя на том, что почти все книги (кроме романов) я читаю задом наперёд — от конца к началу, или же совсем хаотичносначала откуда-нибудь изнутри, с середины, а потом вразброс вправо-влево… Делаю это неосознанно, автоматически...

Чтение получается быстрым и достаточно (для меня) эффективным. Это, видимо, отражает моё нетерпеливое стремление сразу же завладеть ключевым средоточием вопроса, застать врасплох концепцию автора на пиковом её срезе, а потом, заглотив главное, как бы утолив голод, можно уже это главное спокойно конкретизировать, корректировать, уточнять — разбросавши взор непринуждённым веером вправо и влево

                                                                                                                                                                              23.08.93 (13-30)

Март 24

Чем талантливей — тем отдельней, чем бездарнее — тем кучнее! (I. 37)

alopuhin

Чем талантливей — тем отдельней, чем бездарнее — тем кучнее… Это в смысле — нашего искЮЙсства людишки. Мелькание в нужное время, в нужном, опять же, месте. Новое, опять же, словечко объявилось — раскрутка, промоушн.

Литераторы и прочие художники вникают в законы бизнеса: первым делом находишь свою особливую нишу, некое своё клеймо, фирменный знак, бренд, некий собственный выпендрёж (ничего общего не имеющий с природным «лица необщим выраженьем», с несуетными движениями камнерезчика, изо дня в день преодолевающего естественное сопротивление материала — да, естественное, в том-то всё и дело). Потом — рекламная кампания, для успеха которой все средства хороши. К примеру: группа юных художников своими телами выкладывают на Красной площади матерное слово из трёх букв; другая группа, разрисовав так и сяк собственные, опять же, тела, голышом вышагивает по улицам весенней столицы; сравнительно известный и вечно моложавый поэт прилюдно сжигает часть тиража собственной книги, позаботившись о том, чтобы информация об этом событии просочилась в средства массовой информации

Массовики-затейники, бедные вы, бедные…

                                                                                                                         27.03.93 (20-47)

Март 21

Тревожная ночь после взрыва (5.02.2000)

оконная музыка
alopuhin

Снимаем дощато-фанерную комнатку вдвоём с Дыдымовым (или ещё с каким-то моим другом) в городе Моздоке, где мы служим с ним в воинской части. Но как-то ночью происходит бесшумный ядерный взрыв, и яркая, подобная солнцу, вспышка озаряет наше окно — мы спешим от неё увернуться, но краем глаза всё равно замечаем (что небезопасно): мой друг от этой вспышки вдруг сильно бледнеет и буквально валится с ног… Огромные толпы людей уныло плетутся в пункт сбора — на огромную центральную площадь города (это уже не Моздок, а некий большой, почти столичный, город), откуда я потихоньку сбегаю в книжный магазин, где долго-долго роюсь в книгах… Так ничего и не купив, вдруг оказываюсь голым средь книжных стеллажей и книжных же гурманов и червей, отчего мне становится стыдно и поэтому я спешу во что-нибудь облачиться — благо, на стуле моя одежда, в том числе и большие ботинки. Выхожу. На улице — лето. Толпы солнечных людей разбрелись по всему городу… Один из наших военных говорит, что девятого числа (кажется, января, кажется, говорит он, это будет воскресенье) нас хотят отправить в Москву… Ещё мне рассказали, что когда я был в книжном, перед всеми на площади выступал архиепископ и сказал, что недолго нам, бедным, осталось житьВзрыв был то ли учебный, наш, то ли американский, настоящий… Побродив в площадной толпе, я снова ухожу в городскую глубину (через широкий проспект, сверкающий как после дождя), где набредаю на ещё один книжный, через стекло которого разглядываю яркие, цветастые обложки книгПродавщица зазывает меня (из-за того же стекла) внутрь, где знакомый поэт продаёт входные билеты по рупь с чем-то… Потом, выходя, пытаюсь натянуть на руки коричневые перчатки, но надеваю неправильно — пытаюсь всё-таки надеть правильно

Февраль 5

Книжно-журнальная катавасия (29.12.1998)

Ночной городок
alopuhin

Столы в аудитории, в конце которой какие-то литературные журналы на стульях лежат, а у меня был какой-то другой — свой — литжурнал, но он пропал куда-то, я его ищу, а мне предлагают эти другие, но я отказываюсь, иду ещё дальше, в дальний конец, где два пацана у батареи прячут некие тайные журналы и книжки: эти пацаны меня неправильно поняли и дали вместо журнала старинную драгоценную книжку некоего Вайаля-Пушкина — я её открываю, листаю… Тут же — странный киоск с какими-то необычными книгами