Наденька-13

Прошу Наденьку справиться о трудах крупного советского таракановеда Г.Я.Бей-Биенко, — которые могут пригодиться для моей «Структуры таракана». Она, смахнув со лба волосы (новая, современная, причёска), кивает, записывает фамилию в записную книжку, прячёт её в сумочку. Мы выпиваем по рюмочке её любимого «Амаретто» (приторная дрянь!). Потом едим какую-то рыбу (я в ней не разбираюсь). Она щурит свои зелёные глаза, рассказывает о какой-то встрече с работниками искусств, но эти её кошачьи глаза пристально меня прощупывают и будто никак к этому рассказу не относятся, будто они сами по себе, отдельно. А может, я просто всё это выдумываю. Я мнителен. Простодушие даётся мне с трудом. Начинаю вдруг выдавать что-нибудь заумное, увлекаюсь, забываюсь. Натыкаюсь на эти её недоумённо застывшие глаза — прикусываю язык. Но — поздно… Она становится язвительной, когда ревнует меня к литературе. Ей не хватает с моей стороны рыцарских жестов, знаков внимания, нежностей, хотя бы ласкательных слов. Я же вижу — она чувствует себя обманутой. Но когда ей особенно этого нужно — мне особенно лень эти знаки выказывать. На днях она записалась в секцию аэробики и шейпинга. Показывает мне походку бедром вперёд с изгиляющимся задом: теперь моя очередь язвить. Купила модную дамскую кепку, — натянув её набекрень, снова, виляя, прохаживается по комнате. Выдавливаю что-то формальное. Я должен быть восторженным. Но я прозаичен и скушен. Я догадываюсь, что о счастье можно лишь грезить, что близко его не бывает, ностальгировать можно лишь вдали от родины.

Она опять о чём-то рассказывает, отрешённой мордой я изображаю внимание, киваю, киваю, и вдруг замечаю на полу с опаской бегущего таракана — внимательно наблюдаю, как он огибает ножки стола и скрывается под секретером.

                                                                                                                                             30.11.93 (23-48)

Утром поднимаюсь теперь около пяти часов (чтобы успеть на завод). В этом (раннем вставании) есть своя прелесть, и вообще — почему-то это мне интересно: прежде чем ложиться, ночью, посмотреть за окно и с удовлетворением отметить, что все окна близлежащих (и близстоящих) домов совершенно темны, а теперь вот ещё, восстав от сна (посредством двух, дублирующих друг друга, будильников) с тем же удовлетворением озираю я окрестный мрак…

Время, — говорит И.Пригожин, — это конструкция Пространства. Но без книг нашу жизнь (такую, по крайней мере, какой мы располагаем в данной ситуации Времени-Пространства) было бы трудно нашпиговывать смыслами. «В истории нашего вида, в истории «сапиенса», книга — феномен антропологический, аналогичный по сути изобретению колеса. <…> книга является средством перемещения в пространстве опыта со скоростью переворачиваемой страницы. Перемещение это в свою очередь, как вякое перемещение, оборачивается бегством от общего знаменателя, от попытки навязать знаменателя этого черту, не поднимавшуюся ранее выше пояса, нашему сердцу, нашему сознанию, нашему воображению. Бегство это — бегство в сторону личности, в сторону частности» (И.Бродский).

Сегодня после работы (дал слабину) говорил матушке о чуждости мне той работы, какой я теперь вынужден заниматься, о том, как непросто мне (м.б. поначалу) в непривычной, незнакомой среде, как задубел я на аэродромной холодрыге, как выбит из родимой колеи письмослагания, из-за чего, чтобы что-нибудь нынче написать, придётся м.б. до ночи настраиваться на необходимый лад… А матушка с такой лёгкостью советует мне сегодня ничего не писать, что я немею, не в силах объяснить ей, насколько чудовищным (по крайней мере сегодня) кажется мне этот её совет.

Из приёмника — рассказ (чересчур популярный) о Сократе и Платоне.

Где-то опять авария — батареи ледяные.

Лакаю чифирь — напиток богов.

Зима. Мороз. Снежная белизна. Чёрный мусорный бак: на краю его компактно сидит всякое повидавшая белая кошка. Снизу на неё, махая в воздухе сильным хвостом, исступлённо лает, и чуть ли уже не захлёбывается в этом праведном своём исступлении, большая собачара цвета прелой залежалой белизны…

Кошачья невозмутимость, этот по-матерински мудрый, и даже доброжелательный, взгляд свысока, это меня восхитило.

Взгляд уходящего Сократа… который говорил о том, что доверять стоит только собственному внутреннему (божественному) голосу (демонию) и что в мире существует так много вещей, без коих можно преспокойно жить…

                                                                                                                                                1.12.93 (21-32)