Я сплю, и моя душа вылетает из моего тела, вольготно путешествует по разным мирам, совершая немыслимые эволюции, а потом, нагулявшись, возвращается в то же тело, после чего я — во сне — просыпаюсь и вижу свою жену (жены у меня на самом деле нет и никогда не было): она — слева от меня — приподнялась на правом локте и вопросительно на меня смотрит…
А я, как ни в чём не бывало, говорю ей, что душа, мол, иногда любит, покинув спящее тело, полетать по разным запредельным закоулкам, но бывает так, что она может чересчур увлечься, поэтому не всегда успевает вернуться в тело к моменту его физического пробуждения (и тогда человек умирает во сне), а если всё-таки успевает вернуться, то порой, ввиду поспешности возвращения, подключается к управляющим центрам организма не в той оригинальной конфигурации, в какой была подключена прежде, — в таком случае проснувшийся оказывается не совсем тем человеком, индивидуумом, каким был до того, как заснул…
Проснувшись, я встал и подошёл к зеркалу, висящему у меня над умывальником: лицо моё (?!) показалось мне ужасным — не моим!!!
Снимаем дощато-фанерную комнатку вдвоём с Дыдымовым (или ещё с каким-то моим другом) в городе Моздоке, где мы служим с ним в воинской части. Но как-то ночью происходит бесшумный ядерный взрыв, и яркая, подобная солнцу, вспышка озаряет наше окно — мы спешим от неё увернуться, но краем глаза всё равно замечаем (что небезопасно): мой друг от этой вспышки вдруг сильно бледнеет и буквально валится с ног… Огромные толпы людей уныло плетутся в пункт сбора — на огромную центральную площадь города (это уже не Моздок, а некий большой, почти столичный, город), откуда я потихоньку сбегаю в книжный магазин, где долго-долго роюсь в книгах… Так ничего и не купив, вдруг оказываюсь голым средь книжных стеллажей и книжных же гурманов и червей, отчего мне становится стыдно и поэтому я спешу во что-нибудь облачиться — благо, на стуле моя одежда, в том числе и большие ботинки. Выхожу. На улице — лето. Толпы солнечных людей разбрелись по всему городу… Один из наших военных говорит, что девятого числа (кажется, января, кажется, говорит он, это будет воскресенье) нас хотят отправить в Москву… Ещё мне рассказали, что когда я был в книжном, перед всеми на площади выступал архиепископ и сказал, что недолго нам, бедным, осталось жить… Взрыв был то ли учебный, наш, то ли американский, настоящий… Побродив в площадной толпе, я снова ухожу в городскую глубину (через широкий проспект, сверкающий как после дождя), где набредаю на ещё один книжный, через стекло которого разглядываю яркие, цветастые обложки книг… Продавщица зазывает меня (из-за того же стекла) внутрь, где знакомый поэт продаёт входные билеты по рупь с чем-то… Потом, выходя, пытаюсь натянуть на руки коричневые перчатки, но надеваю неправильно — пытаюсь всё-таки надеть правильно…
Лето — жара. После получки иду в книжный магазин… По дороге меня ждёт серия препятствий. Оказываюсь спускающимся с крутой горы рядом с пьяными водителями, что на своих грузовиках лихо соревнуются кто отчаяннее и быстрее съедет с горы (а гора неровная, буерачная): один из грузовиков переворачивается… Я перепрыгиваю через яму рядом с пьяницей, играющим заряженным пистолетом...
Один лихой грузовик врезается в стоящий на отшибе (справа) маленький домик книжного магазина и превращает его в бесформенную груду кирпичей… Подхожу поближе и вдруг вижу группу любителей поэзии и субтильно-белёсую женщину, чем-то вроде знакомую мне из прошлого, — это организаторша творческих тусовок, для которых здесь выстроено новое красивое здание с нарядной вывеской…
Весёлые тусовщики идут — одни в КГБ, другие в метро: я — в метро, где быстро летя на эскалаторе, роняю личную саблю. Жёстко требую у рядом стоящего чувака подать мне мою саблю — а ну-ка, мол, а ну-ка!..
В Союзе литераторов обосновался Институт Сновидений И Виртуальных Реальностей (под руководством Владимира Друка). После ТВ-передачи об Институте, где был указан наш телефонный номер, поневоле вынужден отвечать на многочисленные звонки любопытствующих обывателей — это, в большинстве своём, женщины, судя по всему, бывшие «смотрительницы» Кашпировского и Чумака…
Одна контактирует во сне с инопланетянами, другая — регулярно выпадает (во сне, сновидениях) из окна, третья — видит во сне картины будущего, четвёртая периодически видит себя совершенно голой в добропорядочном обществе, чем, ведя наяву строгую моральную жизнь, немало смущена, а пятая плодотворно общается с духами умерших родственников и знакомых…
И все требуют разъяснений и помощи. Как могу, объясняю и успокаиваю (припоминая по ходу З.Фрейда, К.-Г.Юнга и магов-сновидцев навроде Борхеса и Кортасара)…
Служу в каком-то круглом и сверхсекретном авиационно-армейском форте (кирпичной крепости с парой-тройкой резных башен), где царят очень жестокие, почти тюремные, нравы. Множество всевозможных перипетий, препон и треволнений приходится мне там преодолевать (приснился в связи с этим мой моздокский сослуживец и славный товарищ Санька Тананыхин, с которым-де должен я был срочно отправляться на полёты, но никак не мог его отыскать в его двухкомнатной квартире)…
Однажды ночью я решил бежать из форта. А окружён, ограждён он был тонкой прозрачной стеной (навроде плексигласовой) с прожилками специальных секретных проводов внутри, но самое интересное, что она была скроена в виде незаметно и плавно переворачивающегося в одном месте листа — то есть в виде листа Мёбиуса. Однако я почему-то не принял во внимание сей соблазнительный для побега факт, а пошёл, а точнее, полетел по несколько иному пути: я узнал секретные данные о том, что стена разбита на определённое число участков, каждый из которых отделён от другого тонкой и малозаметной вертикальной щелью, — если зацепить за неё пальцами или чем-нибудь ещё и дёрнуть, то в стене мгновенно открывается выход наружу.
Так вот, в одну из ночей я полетел — довольно быстро (надо было спешить, ибо меня зорко пасли и должны были вскоре хватиться) — вдоль этой секретной стены, полетел будто на неких рельсах (то есть я мог лететь лишь очень невысоко над землёй), полетел справа налево, скользя пальцами руки по гладкой её поверхности, чтобы при случае зацепиться за тайную щель и дёрнуть, и очутиться на свободе…
Но я всё лечу, лечу, долго лечу, а щель всё не попадается, — видимо, думаю, я уже проскочил некоторые из этих щелей, не почуял почему-то, — а за спиной уже слышны крики — шум — подъём! — тревога: меня уже хватились, а значит скоро найдут и поймают…
И вот меня уже обнаружили и начинают ловить… Я уже никуда не лечу, а иду, тяжело набычившись, прямо на своих охотников, но они кричат мне: «Осторожно! Берегись!» Я не понимаю, что они имеют в виду, а потом вдруг спотыкаюсь о какие-то то ли провода, то ли ленты — оказывается, это специальные минные ловушки (растяжки) в виде длинных, тонких и хитро спутанных между собой ленточек Мёбиуса: у меня под ногами раздаётся взрыв — весь в огне, я взмываю ввысь и улетаю в никуда…
И вот я уже давно Там — в Нигде. С огромной верхотуры созерцаю внизу гигантскую Гитару духовного совершенствования (резонатор сей Гитары справа, а гриф слева). Справа, из-за плеча, говорится мне об устройстве её грифа: он разделён на множество ладов, каждый из которых представляет собой очередной этап духовного совершенствования, роста, который идёт справа налево (хотя теперь-то я понимаю, что ведь удаление от резонатора ведёт к понижению звукового тона, и в этом, видимо, есть какая-то важная диалектическая изюминка: может быть, это означает возвышение через снисхождение, опрощение?)…
Справа мне говорится, что всего ладов-этапов роста — 640 и (чуть помедлив) 8: значит, думаю я, итого — 648 (6+4+8=18=1+8=9)… Затем мне сообщается, что есть-де восьмёрка, восьмеричный путь и десятка, десятеричный путь (я тут же, в этом сне, припоминаю свой двух- или трёхгодичной давности сон, который я почему-то считаю вещим, где мне привиделся пакет с пачкой СОНетов общим числом 28, который мне вернули, отказавшись печатать, поэтому уже в этом, другом, сне, получив из восьми и десяти 18, я поспешил подогнать эти 18 к тем прежним 28, а посему дерзко поправил Говорящего — 8 и 10, а скорее даже, мол, не просто 10, а два раза по 10, и тогда выходит уже 28… — я доволен, что получил, хоть и посредством заурядного подлога, давно полюбившуюся мне цифру из старого сна и — просыпаюсь).
Теперь же, опосля просыпа, вглядевшись в полученные числа, я с удивлением обнаруживаю, что 648 — таково общее количество всех стихов-строк моей гадательной книги (количество трёхзначных комбинаций = 6х6х6=216; общее количество однозначных позиций = 216х3=648), а 18 — таково общее количество стихов-строк одной «недели» творения мира, Бардо или органов человеческого восприятия (6х3=18), то есть одного стихотворного блока, что составляет 1/36 часть от 648…
Теперь, собственно, я вижу, что этот приснившийся мне гриф Всевышней Гитары представляет собой, по сути, мою таблицу перебора всех возможных вариантов трёхзначных комбинаций общим числом 216… И теперь же вдруг ясен мне становится тот сон (за 9.07.1999), где я удивлён, что число 20 оказывается почему-то перебором, хотя это и меньше, чем традиционное 21 очко: выходит, что надо, видимо, было получить не 20, а 18 очков (то есть не 5х4=20, а 6х3=18)… Впрочем, это пока только слишком слабая и зыбкая гипотеза… Дело в том, что когда я мороковал с разноцветными шариками-атомами, составляя из них молекулы жизни (в сновидении за 9.07.1999), я ещё не придумал свою гадательную игру, построенную на бросании разноцветных кубиков-костей (теперь же мне ясно, что 18=1+8=9, а 9 это тот недостижимый магический предел, к которому, совершенствуясь, восходит мистическая семёрка, а так как инвариантом 9 является 3, то одухотворение (округление) мистико-интуитивной семёрки приводит её к итоговой тройке — Пресвятой, Пресветлой Троице)…
Теперь мне вдруг подумалось, что восьмеричный путь — это, возможно, путь индусско-буддийского типа, а десятеричный путь — путь арабо-христианского типа…
В той же вечерней — извечно застывшей — электричке подвыпивший мужик славно, с подвывом затянул на весь вагон «В такую шальную погоду нельзя доверяться волнам«…
А погодка в тот день и вправду была шальной — снежный буран, холодрыга, и это в середине марта; народ съёжился, насупился: а тут — раскрыл глаза, заулыбался, воспрял духом — ещё живём!..
Жизнь в отчизне катится куда-то в тартарары, в который раз нас снова хватают за шкирку и тыкают носом в дикие хохочущие цены, в бескормицу, в грязь нищеты и политических склок...
Но появляется вдруг эдакий вот сморчок-мужичок, и мы снова — живы, и не помрём, и усаживаемся теплее друг к дружке, мы снова вместе, мы — народ, такой народ, который столько перетерпит-перетрёт, что им там и не снилось…
1) Служу в карауле где-то у перепутья дорог в грязном сумраке дикой глуши… Некое преступление, связанное с автомобилем и ехавшим в нём человеком, покрывает (а может, и совершает) мой коварный командир. Я вступил с командиром в неразрешимый конфликт, поэтому в одну из зимних, метельных ночей я тайно сажусь в одну из караульных (или в одну из экспроприированных) машин и уезжаю в кромешную даль…
Некоторое время спустя оказываюсь в странной деревянной церкви, полузатерянной в лесах и снегах. Церковь — очень высокая, на самой её верхотуре — библиотека с читальным залом. Сижу в этом зале и пытаюсь читать древний и трухлявый, рассыпающийся в руках манускрипт…
Но вдруг ко мне подходят два работающих в этой церкви русофила в армяках и спрашивают, к какому приходу я принадлежу, и если ни к какому, то не пора ли мне, мол, стать членом их церковной общины, библиотекой которой я пользуюсь… И вдруг я делаю чудовищное и совершенно нетерпимое для них заявление:
— А я неверующий!
— Что?! Как?!
— Да, я неверующий!
Тогда сии взбешённые русофилы хватают меня по белы рученьки и сбрасывают с высоченной лестницы. Я кубарем слетаю вниз — в снежные сугробы…
2) Располагаясь вместе с несколькими скучающими и великовозрастными студиозусами на некоем самодостаточном бель-этаже, слушаю лекцию незримого с этой верхотуры профессора. Здесь же со мной оказывается вдруг мой старый моздокский друг Санька Дыдымов, а также некий седой осетинский поэт…
Потом я приезжаю в зимнюю Москву, где случайно встречаю того самого осетинского поэта, который с помощью старых связей пытается устроить свою карьеру…
Вдруг на улице возле старинной чугунной решётки, перекрывающей двор старого жёлтого особняка, я оказываюсь привлечён речью старой высокой учительницы, обращённой к стайке маленьких детишек явно детсадовского возраста: эта её речь кажется мне слишком уж серьёзной для эдаких крох…
Ниспадающее на вас зло, говорила она, преломляйте умело в добро, для чего необходимо очень тонко и точно выстроить в себе угол этого непростого преломления…
Я на некоей праздничной тусовке — в зале, обвешанном, опутанном гирляндами весёлых лампочек… Пляшущий, танцующий народ… В какой-то момент я запутываюсь то ли в серпантине, то ли в электрических проводах гирлянды…
И в этот самый момент в меня стреляют из пистолета Макарова — в сознании стоп-кадром запечатлевается направленный на меня ствол… Я вроде бы жив… Пистолет падает на пол… Я, хотя в меня и не попали, теряю равновесие и падаю на оказавшийся рядом у стены диван, некая девушка меня любезно поддерживает… Кто-то из танцующих случайно задевает ногой лежащий на запорошенном конфетти полу пистолет — и тот улетает под диван…
Кто-то высказывает трезвую мысль о том, что негоже-де пистолету бесхозно валяться на полу — надо, мол, сдать его туда, где он зарегистрирован…
Три агента потустороннего мира преследуют меня там и сям: это человекоподобные существа с головами трёх различных цветов (у каждой головы свой цвет) — буро-красного, фиолетового и, кажется, зелёного, или нет, какого-то другого…
В конце концов мы с этими существами оказываемся в замке их предводителя — Сатаны (он — высокий субъект в золотистом халате), — где высоко над потухшим мраморным камином висит маленькая картинка, символически и динамически выражающая главную задачу дьявольских сил: чудовищная пропасть в горах обозначает разрыв между здешним и нездешним мирами, но вот из нездешней стороны мясисто выпрастываются кривые, извивающиеся корни и жадно устремляются к противостоящей стороне, а достигнув её, образуют над пропастью некое подобие висячих мостов…
Иду к кремлёвской стене (внутри московского Кремля): у всхолмия — маленькое озерцо, у которого белый медведь с особым ошейником разделывает только что выловленную им рыбину. Оглядываюсь — за мной идёт президент России Борис Ельцин…
Смортрю на холм — там второй такой же белый медведь. И тут я понимаю — это медведи президента. опасаюсь, как бы «нижний» медведь меня не задрал…
