В масштабе здешней человеческой предметности время каузально-процессуально и однонаправленно («стрела времени» от прошлого к будущему). Но поскольку здешний человек пребывает одновременно во многих масштабах, он может вступать в продуктивные отношения и с мирами иной размерности, иной причинности, иного времени, однако для этого он должен быть слабо захвачен предметными узами мира сего, а точнее, он должен быть свободной личностью, а не жалким рабом сугубо биологических, вегетативных детерминаций.
Нездешний мир многоэтажен и состоит из многих миров — все они, со здешней точки зрения, ужасны, темны и опасны, но посвящённые знают, что там есть, хотя и не столь зримо и явно, как здесь, сущности и силы как более светлые, благородные, так и более тёмные, злобно-коварные. Безвольный раб здешних обстоятельств станет рабом и тамошних. Однако рабом тёмных сил в потустороннем мире может оказаться и тот, кто здесь был достаточно свободен и духовно вооружён…
Полноценная свободная личность в своём становлении проходит два грандиозных этапа, сопровождающихся опасными потрясениями самых её основ.
Первый — неминуемый — этап: разрыв с обществом, всецело подчинённым лицемерию внешних стереотипов, отрешение от вегетативных сует мира сего и уединённое постижение высот и глубин бытия и духа посредством своего «эго» и в русле-контексте своего призвания; неминуемый итог этого этапа — тупик и кризис, откуда не всякому удаётся выбраться.
Второй этап: воссоединение с обществом на новых духовных основаниях, основаниях терпимости и целостного приятия мира людей со всей его житейской мишурой.
На первом этапе личность ещё слаба, зыбка, недостроена, не утверждена в самой себе, а значит не совсем свободна, поэтому, чтобы уберечь себя от распада, вынуждена избегать давления многочисленных внешних сил. На втором же этапе личность уже достаточно сформирована, сильна и свободна для того, чтобы, не жертвуя главным в себе, пожертвовать своим зловредно-тщеславным «эго», которое в условиях изоляции поневоле разрастается до непозволительных размеров, и чтобы в полной мере осуществиться в мире людей с надеждой обрести с ними достойное взаимопонимание. Эта надежда — надежда на воздаяние здесь — может и не оправдаться (что случается не так уж и редко), но полноценная личность потому и полноценна, что ничто не может помешать ей осуществить себя вне себя.
Первый этап знаменует собой полусвободное-полувынужденное движение личности от того, что ей дано, к осознанию того, что ей задано. Второй этап отмечает восхождение свободной личности от умозрительного осознания к реальному осуществлению своего задания — своего долга (бремя коего легко, коль оно есть результат свободного, естественного выбора).
Становление подлинной личности происходит естественно и органично, несмотря на то, что некоторые толчки-подсказки и удары судьбы время от времени помогают ей скорректировать свой курс, — никаких широких внешних жестов или специально выверенных, последовательных шагов делать для этого вовсе незачем. Совсем необязательно сломя голову бежать в церковь, бросать свой дом, семью, работу, привычные дела, углубляться в какую-то специальную литературу и специальную духовную практику, хотя кому-то всё это и может несколько помочь — тому, кто делает это не нарочито и вымученно (подобно, например, толстовскому отцу Сергию), а спонтанно, как что-то само собою разумеющееся. Путь сей долог и непрост, а посему свершается не в угрюмости и обречённости, а в бодрости и вдохновении. Труды повседневной жизни не только ему не мешают, а зачастую и помогают — для исполнения обыденных забот тоже надобно что-то иметь за душой. Простые работяги в тяготах своего труда получают порой не меньшее просветление и развитие духа, чем праведные отшельники и аскеты, отказавшиеся от обыденных трудов ради высших откровений духа.
Вокруг нас тысячи и миллионы людей ежедневно трудятся в поте лица не ради личного обогащения, а для относительного благополучия своих ближних: эти «труждающие и обременённые» — разве они хоть сколько-нибудь не святые?
Самые заурядные деревенские старухи, малограмотные и непросвещённые, вся жизнь которых прошла в непосильных трудах на земле, на ферме и по дому, — да они уже при жизни ангелы небесные! Стальной (стальной и дубовый) ницшеанский «сверхчеловек» и мизинца их не стоит…
Разжигание, укрепление, внешняя стимуляция стадного инстинкта сильно вредит человеку — в этом смысле деревенские жители духовно здоровее городского пролетариата…
Будучи большим поэтом и диким мыслителем, Ф.Ницше всего лишь резче и грандиозней других выразил тайное провозвестие будущих ужасов и катастроф, причиной которых и вправду послужила трагическая гибель Бога в сердцах человеческих, подспудно подготовленная малозаметным, но методичным истончанием и истачиванием духовной субстанции на протяжении предшествующих нашему веку эпох.
Но, с другой стороны, эти ужасы и катастрофы были неизбежны в качестве завершения определённого эона и внушительной предпосылки для нашего опамятования, нашей духовной встряски, для оценки закономерных антропологических противоречий в масштабах универсума и в качестве такого удара по нашей бедной, распухшей от ума и от безумия, голове, после которого мы, много разного испытав, перетрогав и разбросав, как надоевшие игрушки разбрасывает раскапризничавший ребёнок, после такого удара мы теперь поневоле повзрослели и по-новому вынуждены взглянуть на эти свои старые игрушки, чтобы наконец выбрать из них самую верную и надёжную, — либо мы сейчас её выберем, либо кто-нибудь или что-нибудь в скором времени выберет нас самих…
Эпоха, когда всякая определённость и всякий смысл разбивались и дробились в летучую пыль бесовской неопределённости и хихикающей бессмыслицы, эта эпоха проходит — прошла.
Мы уходили от себя, от своих первооснов и непридуманных иерархий, чтобы, наигравшись и нагулявшись на искусительно и соблазнительно диком, сиротском приволье расхлябанности, расхристанности и шизофрении, вернуться в родную обитель, к старому, верному своему очагу, где прикорнул на время наших бесовских блужданий (но покуда не умер!) наш верный и старый безмолвный Товарищ — Бог…
Теперь понятно, почему О.Э.Мандельштам грезил о возвращении в ХVIII век, когда производство свежего, сырого мяса новизны и смысла не мешало здоровой онтологической работе по строительству несущих структур земного мироздания, подобных закономерно-целеустремлённому сплетению шпангоутов и нервюр будущего парусника, когда служение Духу ещё не было отсечено от служения Делу, равно пропахшему весёлым потом вдохновения поэзии и науки, древесной стружкой добротного ремесла и накладными буклями И.С.Баха.
XIX же век столь же весело и лихо взялся раскачивать эту только-только построенную лодку и разрушать это здоровое, созидательное, ещё не разъеденное жучками скепсиса и рефлексии, начало (которое в Новое время зарождается по сути даже не в XVIII, а в XVII веке), а ХХ век безоглядно покончил с ним ужасами Освенцима и ГУЛАГ’а, торжеством бесовского отчуждения, ржавчины декаданса и экзистенциального сиротства, что философски рельефно обозначилось для нас безнадёжным вздохом М.Хайдеггера, «тошнотой» Ж.-П.Сартра, беспросветным резюме Ю.Хабермаса и виртуозно-разудалой деконструкцией Ж.Деррида.
История продемонстрировала нам множество опытов и путей — есть вроде бы из чего выбирать: однако мы не вправе самовольно, своевольно выбирать — и этому она нас тоже успела научить.
Экономика, искусство, наука, техника, культура — это всё нужно, без этого уже не обойтись, но мы не должны позволять им каменеть и вырождаться, когда они становятся нашими оковами и путами, когда они не помогают, а уже мешают нам жить и полнокровно созидать свой неотчуждаемый мир.
Культура должна быть живой и первородной, насущной и онтологичной. И Церковь Христова должна быть первохристианской и простой — родной, соборной, собирательной, просветлённой и просветляющей, задушевной и тёплой, а не только высоко духовной и потому отрешённой от мира сего, который всё же надлежит (в качестве Настоящего, «здесь и сейчас») принять, а значит — увидеть и понять, не соблазняясь его сладкими посулами.
Нам снова надо приниматься за тяжёлую, но радостную работу по первородному структурно-иерархическому оприючиванию человека и человеческого дома, каким снова должен стать ожесточившийся и охладевший к нам мир, в котором мы лишь куце и уныло пребываем, но не живём уже в его животворном и цельном единстве.
Пора, пора нам узреть себя ступившими на круги своя, пора наконец распроститься с гнилой декадентской («постмодернистской») иронией (о которой ещё в конце XIX и начале ХХ веков с тревогой писали Ф.Ницше, А.Блок, А.Белый и др.), с контрабандным господством жёванного-пережёванного детерминизма и пустопорожнего культуртрегерского эклектизма. Пора созидать и пересозидать первородные смыслы. Иного нам просто уже не дано.
Начав когда-то копать от смысла, мы — вполне закономерно — докопались до полнейшей бессмыслицы. начав когда-то копать от Бога, мы — столь же закономерно — докопались до разнузданного безбожия. Что ж…
Смысла нет — и поэтому он имеет, очень хотел бы иметь, время и место. Бога нет — и поэтому Он имеет, очень хотел бы иметь, время и место. Не будем же им мешать — нехай прорастают сквозь асфальт нашего и меж-нашего бытия. Чтобы себя (а значит и мир в себе, и Бога в мире) обрести — надо себя исчерпать, потерять, распатронить, опустошить, ненароком открыть — навстречу Откровению.
Мы побывали на краю, вдали от центра бытия, вдали от дома и дыма очага — не пора ли возвращаться?..
Античные художники были примитивными — то есть насущно необходимыми, неотменимыми — домостроителями.
Гомер и Боян были народными певцами и поэтами.
Не надо ходить в народ. Не надо учить народ, надо быть самим этим народом.
Не надо вульгаризировать и пыжиться, не надо ничего вымучивать: насущное рождается само — весело и непринуждённо.
Предаться беспросветному отчаянью от «вброшенности» в трагедию века сего было бы проще всего — жить полнокровно и созидательно, снова и снова выстраивая себя и свой дом из развалин, это требует первородных духовных усилий.
Нищета и свобода (куда оказалась «вброшенной» Россия в конце ХХ века) — отличный урок и замечательный шанс (которого могло и не быть) пробудить и проявить свою духовную мощь и волю к жизни.
Надо только учитывать извечную, по определению, непримиримость, несоизмеримость идеальных и социальных (прагматических) конструкций: например, грандиозные идеи всеединства, соборности и синергии, рождённые в отрешённости исихазма (Афонский монастырь), теоретически усвоенные Гр.Паламой и развитые русскими философами В.Соловьёвым, Е.Трубецким, Вяч.Ивановым, Л.Карсавиным, А.Хомяковым, Н.Фёдоровым, С.Франком, при переносе на горизонт социальных реалий чреваты тормативно-адаптивной вульгаризацией, духовным оскоплением, а в итоге — заурядным насилием и террором.
Русский социальный «пофигизм» может нас даже нынче неким парадоксальным образом обнадёживать, если мы поймём, что Христос явил нам ведь именно пример социального «пофигизма», усвоив который, мы увидим, что несовершенную органическую горизонталь обязаны мы в этой земной реальности практически достраивать синергийной вертикалью, но только делать это мы теперь (после кровавых опытов вколачивания различных идей в жизнь) должны осторожно и аккуратно, но всё-таки должны, должны делать во что бы то ни стало, должны тянуться весело к Богу живому, обиняком воспринимая от Него радужное задание лицетворящей свободы и безотчётной ответственности, — снова и снова, опять и опять, каждый раз заново…
Говоря по примеру гоголевской Агафьи Тихоновны («Женитьба»), если бы к просвещённому анархизму П.Кропоткина присовокупить мистический анархизм Г.Чулкова и Вяч.Иванова, да исихазм Гр.Паламы, да «разумное зрячество» А.Хомякова, да холизм Я.Смэтса, да глубинные прозрения Святых Отцов… Но где место для Господа найти чистое и неосквернённое? На земле ведь нам его не найти. Так как же быть?
Несмотря на вневременную неизменность глубинного и вышнего задания, здешняя человеческая реальность за последние десятилетия претерпела кардинальные изменения, и христианская церковь, ими окормляясь, не может позволить себе уклониться от влияния на неё: а сегодня создаётся впречатление, будто наша с вами церковь слишком от этого уклоняется (впрочем, здешняя человеческая реальность, как и здешняя церковь, неуклонно многообразна, разноречива и столь поверхностным наскокам неподвластна).
Если всё время повторять, что мир лежит во зле, будет то же, если постоянно говорить человеку, что он свинья. Мы все под Богом ходим, а значит мир настолько же лежит во зле, насколько и в добре. И в Свете — и не только божественном, но и солнечном. И этим сиянием «дышит» не только человек, но и дерево, и трава, и корова, и блоха: все мы дети Божьи. В Православии есть обнадёживающие нас элементы душевно-тёплого пантеизма, могущие стать основанием духовного возрождения русского (российского) народа — весёлого возрождения.
Человек — живое дитя живой солнечной (фотоавтотрофной) природы. Человек — древо жизни, тянущее свои ветви ввысь, человек, он слишком одинок в этом своём порыве (драйве, дранге, пассионарности), нет ему в этом опоры на земле, разве что мистическая Церковь, слившись предвечным Светом Благодати Божьей с жарким сиянием солнца, подаёт ему навстречу свои спасительные лучи… А.Хомяков был прав… Нет, человек — не безнадёжно греховная помойка, как в этом нас долго и упорно пытались убедить… Ни Град Земной («любовь к себе до презрения к Богу»), ни Град Небесный («любовь к Богу до презрения к себе») блаженного Августина ему не по сердцу (не по центру), не по нутру, не по природе. Человек — в потенциале — божественен, небеса — в потенциале — человечны: человек уравновешивает собой противоборство земли и небес. Уж коли бессмертна душа человеческая, то бессмертна и человечность как таковая (душа — телесна). Скурвится, сгорбится, потеряется человек, курвится, горбится, теряется душа его, и небеса в ответ над человеком унынием откликнутся всенепременно. Подлинная человечность есть радостный отсвет Божеского в человеке, коим (отсветом) он и лицетворится. А бесчеловечность есть обезличенная (без отсвета Божеского) стадность («легион»).
Свет личностной Благодати Божией передаётся человеку посредством природы самого человека и природы, его окружающей, земной и космической, а значит отчасти заведомо языческой, биомифопоэтической. Многомерная, живая, дышащая, всегда не окончательная природа мира, а значит и многомерная природа человека — не только данность наша, но и задание нам, многогрешным…
Добропорядочная соразмерность западной демократии нам, русским, скучна и обидна, её ординарная сытая повседневность неуёмному нашему духу чужда…
Экзистенциальный трагизм преодолевается в христианстве радостью, катарсисом Воскресения, когда кончается Великий Пост и воскресает вместе с Сыном Божиим природа — Древо жизни, и во имя этого Воскресения вершится весь земной и планетно-звёздный годичный круговорот со всеми его страстями, напастями и верой, надеждой на Любовь, на Свет весеннего, животворящего пробуждения…
Ещё в 1916 году сетовал Вячеслав Иванов на то, что религия стала в России частным делом и личной заботой, тогда как во всём её воздухе разлито-де великое томление по соборности…
Если бы церковь земная ответила тогда на это томление, переломила бы свою златотканную гордыню и вышла бы к народу, обнажив перед ним простодушную нищету и заветную насущность первохристианства…
Видимо, прав В.И.Вернадский, говоря, что человек по природе своей автотрофен: но только, скорее всего, автотрофен не биохимически, а пневматически (духовно).
И действительно: дух мыслит одиноко (автономно), а стадо не мыслит, оно — живёт (жуёт).
Идеи Древа Жизни, Церкви Христа, Града Небесного (как и прочие архетипические идеи) потому и красивы, и томительны, потому и живучи, что не имеют никакого практического отношения к реальной социально-исторической жизни. А буде волюнтаристски внедрёнными, вдолбленными в практику, как у нас была вдолблена идея соборности и здорового коллективизма, обращаются чем-то совсем даже некрасивым и пошлым… Таков закон природы — природы несводимости теории и практики: Господь Бог относительно нас — Теоретик, мы относительно Господа — практики.
История вообще-то есть чисто художественный феномен. Политика — площадной театр. Первая — обещание интересненького прошлого, вторая — интересненького будущего: социум бурно аплодирует и просит чего-нибудь погорячее («покультурнее»).
Нарративы про Бога не настолько, может быть, по нынешним меркам занимательны и безыскусны, но зато они — сердечны, томительно глубинны и первостатейно онтологичны.
Богу — Богово, культуре — культурье…
Рыбе — рыбье, рабу — рабье…
Зря мы здесь до этого столько пинали культуру за её тупорылую нормативность: это ведь всё равно, что пинать табуретку за то, что она, по определению, табуретка, а не, допустим, вольтеровское или зубоврачебное кресло…
Бог, естество (бытие) и искусство в культуре не умещаются.
А ведь, кажется, совсем ещё недавно чуть ли не всякая литературная дискуссия достигала у нас полноценного общественного оргазма, то есть, извините, резонанса (несмотря, конечно, на то, что редакционно-политическая цензура пыталась заключить этот процесс в определённые канализационные рамки).
А дискуссии порой случались небезынтересные. Например, С.Чуприниным заваренная каша о сложности в поэзии, с экивоками на авангард, андеграунд и в общем-то даже где-то и на модернизм/постмодернизм… Или шевеление вокруг придуманного Алесем Адамовичем термина «сверхлитература»: это ведь уже тогда вполне предвосхищало нынешние трепыхания. Сегодня такую сверхлитературу варганят скорее всего Владимир Маканин, Людмила Петрушевская…
В старых дискуссиях — в них уже было всё то, что сегодня может показаться неожиданным откровением…
Дао-буддист Экклезиаст был (в этом смысле) прав.
25.08.93 (01-02)
Впрочем, сверхлитература — это, может быть, сверхпростота.
Вот нонче в электричке обменивались взаимной визуальной приязнью с девушкой — маленький носик, большие треугольные с блеском штуковины в ушах.
Но в Голутвине напротив неё (наискосок) села уже виденная мною раньше бомжиха с голодной, но милой и доброй собачкой (колли) на брезентовом поводке. Мягкое милое личико девушки (Аллы) моментально заострилось крысиною мордочкой и заверещало: Уберите собаку, уберите собаку! Дескать, пыль от неё и грязь, и мало ли что ещё…
Ясно, что приязни моей после этого как не бывало… Благо, приближалась моя остановка, и это послужило уважительным поводом к тому, чтобы заторопиться к выходу.
25.08.93 (01-25)
Это банально и пошло, как сама истина…
При первых же звуках «Адажио» Альбинони на глазах выступают неподотчётные слёзы, моментально, что бы ни делал, впадаешь в состояние бессловесной молитвы, очищения, отрыва от грешного, грязного, сомнительного, суесловного — становишься чистым, ясным, как слезами омытым, и лёгким…
Вот она — подлинная свобода. Счастье… мир… И не поворачивается язык назвать это искусством. Нет, это само божественное естество, сама истина, что всегда разлита в этом мире, надо только открыть её и увидеть, услышать, понять…
Облако облыжно, сквалыжно, но ненатужно и простодыро, обыденно и недюжинно, вольно и волгло, мало-немало, бело и мило, безумно и беззлобно, зазывно и неназойливо, беспечно, безбашенно, хоть и стозевно, но лояльно зело. Атмосферическое, в общем, явление. Сгусток тумана.
А тепла-то ещё, слава Богу, на конец августа и начало сентября досталось вдосталь, а посему удалось ещё три заплыва сварганить — 28-го, 29-го августа и 2-го сентября — тринадцатый, четырнадцатый и пятнадцатый. Свершая намедни последний заплыв, глядел на облака и думал, что же мне ещё такое про них написать в четвёртом пункте Естествослова. А подумав, решил, что не буду больше ничего писать, ведь я целую книжку акростихов про облако написал под названием «Однако: облако» и тему тем самым для себя (покуда) исчерпал (искупил).
Куда бы ты ни шёл, там ты и есть. То есть — здесь. Всегда — здесь. Либо ты это принимаешь, либо вступаешь в разрушительный конфликт с самим собой и миром.
Позволь текущему моменту настоящего быть таким, каков он есть и каким оно всё равно ведь будет — с тобой ли, без тебя… Воевать с реальностью, с собой, с окружающими людьми — бесполезно и крайне непродуктивно.
Мы культивируем конфликт ради утверждения и укрепления своего эго, ради придания ему самобытной отдельности, непохожести, за какую нынешняя цивилизация может наградить нас своими престижнымибонусами. А полная, безоглядно-самоотверженная сдача бытию это наше эго нивелирует, умаляет, смиряет донельзя. Делает нас последними. Но именно об этой ситуации Иисус Христос говорит: «И последние будут первыми». То есть через всеприятие и вольное самоумаление постигается истина и те ценности, что драгоценнее и дороже всякого эго, всего частного и конечного.
Привычка к противлению естественному ходу вещей приводит ко многим бедам — в том числе, например, и к канцерогенным заболеваниям.
Всякая нарочитость, искусственность, всякое чрезмерное усилие, направленное на некий гипотетический результат в виртуальном будущем, всегда приводит к стрессу, к конфликту, к деструкции и болезни, а вовсе не к успеху, к какому устремлено большинство членов нынешнего общества потребления.
Лишь в радостном единстве сердца и ума возможно подлинное — неконфликтное — делание, наиболее продуктивное из всех возможных. Так исполняется то дело, к коему мы изначально призваны природой, когда нам в кайф сам процесс его делания и когда мы не думаем болезненно о результате, который всегда приходит неожиданно и поэтому застаёт нас врасплох: но обескураженность эта нам в радость и в удовольствие. Вот это и есть подлинный успех, который всегда только лечит и никогда не калечит.
Делать что-то одно, не отвлекаясь ни на что другое, это значит быть тотально погружённым в то, что делаешь, отдавая этому всё своё внимание. Это действие сдачи себя бытию на поруки — и оно наделит тебя истинным могуществом.
Приятие того, что есть, ведёт тебя на более глубокий уровень существования, где твоё внутреннее состояние и самоощущение не зависит более от суждений ума с его делением на «хорошо» и «плохо».
Мысленно говоря «да» таковости жизни, принимаешь настоящий момент таким, как он есть, — внутри тебя будто распахивается некий простор, глубоко мирное и благодатное пространство.
И при этом на поверхности ты можешь быть весел в ясный, солнечный день и печален, когда холодно и льёт беспросветный дождь. Но ни счастье, ни несчастье уже всерьёз и глубоко, как прежде, затронуть тебя не могут. Твой внутренний покой (подобный бездонной чаше, наполненной водою всклень) потревожить уже невозможно. Разве что лёгкая рябь пробежит иногда по поверхности твоего безгранично-блаженного единства со всем и вся.
Ты остаёшься тем же живым человеком со всеми ему присущими проявлениями, однако всецелое приятие того, что ЕСТЬ («и ни в зуб ногой!»), открывает в тебе то вольготное измерение, что вовсе не зависит от каких бы то ни было внешних и/или внутренних условий и обстоятельств, от прихотливых эмоций и мыслей.
Для осознания бренности и преходящести всего, что существует в окружающей жизни, всякий уважающий себя йог практикует, например, помимо прочего, созерцание разлагающихся трупов людей и животных, а также глядя на обычного живого человека, должен всегда помнить о его неприглядных внутренностях и естественных нечистотах, какие обычно принято скрывать одеждой, гримом, благовониями, ароматизаторами, духами. Обычное своё тело, своё лицолюди не принимают в их натуральном виде, а стараются как-то дополнительно приукрасить и приблизить к тем глянцевым стереотипам, что диктуют обществу модные в этом сезоне нормативы (тренды) внешнего «успеха» (что, как мы уже выяснили, с неизбежностью порождают конфликты и стрессы, ибо воюют с самим естеством, самой природой и извечным божественным единством всего и вся, каковое никому нельзя победить по определению).
Сдавшись Настоящему, становишься текучим и пластичным, ибо в мире царствует лишь один неизменный закон, гласящий о том, что «всё течёт, всё изменяется» и что «нельзя дважды войти в одну и ту же реку» (закон великого Гераклита). Поэтому регулярная переоценка всех и всяческих ценностей — такая же естественная гигиеническая процедура, как утреннее омовение и чистка зубов, как периодическое отправление естественных надобностей. Мы не хозяева в собственном доме, в собственном мире, в собственном теле — и дом, и мир, и тело непрерывно умирают и снова рождаются, умирают и рождаются, умирают и рождаются… Ни за них, ни за какие-то свои привычки, привязанности и принципы цепляться в высшей степени бессмысленно. Разумнее всего сдаться преходящести, текучести всего и вся, что означает играть со всем этим, став отстранённым игроком-соглядатаем. Всё при этом будет идти как будто по-прежнему — работа, повседневные заботы, встречи и разборки с семьёй, друзьями и сослуживцами и т.д., — но уже без ублажения желаний своего ненасытного эго и без потворства прежним страхам, ибо ты сдал себя на поруки текущему бытию и никому ничего не должен, а за тебя предстательствует и отвечает вся природа целиком, вся вселенная, к которой ты вернулся, как к себе домой, с которой слился и от которой не хочешь (а скорее даже, не можешь) больше отпадать.
Ты принял и заведомо простил себя — вот таким уж ты уродился на свет! Ты принял и заведомо простил своего небезгрешного коллегу по работе — ну что с ним поделать, таким уж он уродился на свет! Ты принял и заведомо простил своих неидеальных родителей, что оказались нелучшими педагогами и воспитывали тебя не по Ушинскому, не по Корчаку и не по Споку, а как придётся, а потому твои на них обиды так естественны, так понятны, но теперь, простив родителей, ты можешь и эти свои обиды даже уже не прощать, а оставить в покое, отпустить их на волю и не хвататься за них то и дело при всяком удобном (выгодном) для твоего эго случае… Все мы явились в сей мир такими, какими уж явились и у каждого из нас своя Карма, и уровни нашего природного развития и призвания далеко неравноценны, а вдобавок ведь ещё и текучи, изменчивы — по-разному текучи, по-разному изменчивы. Все мы по-своему несовершенны и друг с другом несовместимы — в той или иной степени. И можем быть лишь теми, кто мы есть — не больше. Будешь с этой реальностью воевать — получишь своим же бумерангом по башке. Гармония придёт, но лишь тогда, когда примешь таковостьсуществующего порядка вещей и не будешь больше предъявлять миру неосуществимых требований. Как посмотришь, так и увидишь. С внутренним примирением на тебя сойдёт тишина и покой, ясная бдительность и осознанность, что всегда смотрит на всё ( и на тебя самого) как бы немного со стороны, ибо не зависит от эго, заселившее центр твоего существа (полностью вытравить его невозможно, да и не нужно, так как оно необходимо нам для определённых чисто технических телесных реакций).
Отпустив внутреннее сопротивление, как правило, обнаруживаешь, что и внешняя ситуация изменилась к лучшему.
Незачем принуждать себя к наслаждению Настоящим, а тем более к тотальному счастью — оно придёт, когда придёт его время. Достаточно просто позволить таковости момента Настоящего быть, просто быть такой, какая она есть. Не надо ничего из себя выкаблучивать, не надо стараться, пыжиться, стремиться. Ненарочитость и спонтанность — те качества, что присущи животным, заведомо не потерявшим единства с природой — их мы снова должны в себе обнаружить, вспомнить то, что оказалось в нас наглухо забито вездесущей цивилизацией и социальной муштрой.
Не размышляй, а бери и сдавайся текущему и текучему мгновению со всеми своими потрохами — плыви по течению жизненной реки, спонтанно лавируя меж островками, брёвнами и прочими препятствиями, что будут попадаться тебе на пути, слегка отклоняйся от них то влево, то вправо — по обстоятельствам: то есть решай проблемы по мере их поступления, не забивай себе голову дурацкими опасениями, на придумываение коих так горазд наш повседневный ум, норовящий царствовать над нами целиком и полностью (но негоже, чтобы нами правил какой-то тупорылый калькулятор).
В тот сокровенный миг, когда ты, споткнувшись на ровном месте или оказавшись на больничной койке, потеряв близкого человека или потеряв деньги, перестанешь наконец уныло вопрошать: «Почему всё это происходит со мной и за что мне такие напасти?!» — в тот самый миг ты отпустишь своё внутреннее сопротивление, свою душевную войну на вольные хлеба, на свободу согласия и примирения, и в этот самый миг ты сдашься естественному ходу жизни на поруки и начнёшь догадываться, что даже в самых неблагоприятных ситуациях таится глубинное добро и урок. Каждое несчастье чревато просветом откровения.
Приятие неприемлемого — величайший источник благодати в этом мире.
Надо научиться жить с тем, чего ты не знаешь и не понимаешь. Принять своё «я не знаю», «я не умею», «я не могу». «Я — неидеален». Пусть энергия космоса течёт через тебя — вместе с ней через тебя будет течь и высшее знание. Когда ты расслаблен и бдительно спонтанен, когда не заморочен проблемами, не зажат необходимостью их решения, ответ на любой вопрос обязательно будет тебе подарен свыше — по каналом, свободным от пробок и шлаков эго-ума. Отпусти свою проблему погулять — сдай и её, и себя вместе с ней на поруки вселенной всецелой, с лёгким сердцем препоручи ей ворох всех твоих «хвостов» и долженствований, всех своих неувязок, разочарований и несбыточных мечт, сбрось с плеч своих долой все эти свои застарелые мешки и баулы притязаний и надежд, комплексов и фобий, стань лёгкой пушинкой и вечным ребёнком, «ибо их есть Царствие Небесное»...
Недавно в супермаркете «Пятёрочка», что рядом с моим домом, я подивился буддовой невозмутимости большой чёрно-белой кошки, что дремала на ковролине прямо в самом центре прохода между входом в магазин и кассами, не обращая, казалось бы, никакого внимания на снующие мимо неё ноги многочисленных покупателей, что запросто могли ведь её потревожить, но вместо этого замедляли движение, бережно обходили это препятствие в виде бдительно спящей кошки и дружно умилялись сей житейской её неприхотливостью и нерасчётливостью, какой не всякий бомж и не всякий конченный алкаш достичь способны в своём пофигизме по отношению к окружающему их обществу. За эту кошку отвечает вся природа — бессознательно догадываясь об этом, покупатели на животное, что явно мешало их свободному проходу, нисколько не обижались, как обиделись бы, если бы на месте кошки был бы, допустим, солидный мужчина в цивильном костюме.
Кошка спит — но она, как часть чистого пространства сознания, сознания, не отождествляющего себя с формой эмоций и мыслей, реакций и суждений, внеположна ситуации своего лежания в центре прохода, внеположна проблеме, что мешает покупателям после рабочего дня затовариться товарами народного потребления, внеположна, в конце концов, собственной конкретной самости…
Всё, что бы ты ни принял целиком и полностью, даст тебе свободу и безмятежный покой. Даже приятие своего неприятия, своего настырного сопротивления (уж таким ты уродился на свет!).
Звери, птицы, деревья и цветы на самом деле имён, в нашем понимании, не имеют и далеки от наших сопоставлений и градаций. Они не воюют с текущей жизнью, а спонтанно к ней приноравливаются, действуя по обстоятельствам. Они не сеют и не жнут, а живут сегодняшним днём и питаются чем Бог послал.
Позволь же жизни быть свободной от твоих назойливых уподоблений и сравнений — и она окажется несравненной и безмерной.
Закрой глаза и прислушайся к себе самому: там нет времени, а есть лишь вечная беспредельность — это и есть твоя главная суть. Окунись в неё со всеми своими потрохами и осознай себя ею — ты и есть эта вечность и эта бескрайность раздольная. Нет твоего привычного окружения — всех этих твоих сослуживцев, соседей, прохожих, родных и знакомых, и незнакомых, и всей твоей повседневной жизни — ничего этого больше нет, а есть лишь бессмертная и бескрайняя вселенная! И вот ты в неё вливаешься — и заполняешь всю её безграничность собой: ты становишься всё больше и больше, ты раздуваешься, подобно воздушному шарику, заполняешь собой всю твою комнату, весь твой дом, всю улицу, весь твой город, всю твою область, всю твою страну, всю планету Земля, всю Солнечную систему, ты растёшь и вширь, и ввысь — всё дальше и дальше, всё выше и выше, выше деревьев, выше облаков, выше звёзд, дальше галактик и звёздных туманностей. Ты можешь запросто летать между облаками и звёздами, совершать невероятные эволюции, пируэты, развороты и мёртвые петли, ты можешь играть теми же облаками и звёздами, планетами и галактиками, а можешь даже и сам стать облаком, звездой, планетой, астероидом или галактикой или громадной таинственной тёмной материей, или же всеядною чёрной дырой, а потом вдруг снова вернуться в своё прежнее, уже полузабытое тело былое — ты можешь всё, что только захочешь! Веселись, хулигань, танцуй, летай, вертись, крутись, перевоплощайся, как только тебе заблагорассудится! И при этом ты растёшь и своевольничаешь всё больше и наглее — и вот уже всё небо, все планеты, все звёзды — внутри тебя самого! Ты одновременно тот же, чем ты был, и ты же — вся вселенная, что, выверувшись наизнанку, вся поместилась у тебя внутри, как и ты, тоже вывернувшись задом наперёд, объял собою всю вселенную! Ура! Ты стал вместительным таким и всемогущим, что буйство радости теперь — твоя стезя! Тебя обуревает космический восторг! Если хочешь, пой, вопи, пляши, да делай, что угодно, хоть плачь, хоть смейся, ты заслужил эту безмерную радость — ведь ты овладел целой вселенной, как и она овладела когда-то тобой, когда вынесла твою душу из тьмы бессмысленной на свет вселенского театра! Теперь ты вернулся к себе домой — в мир беспредельности пространства-времени, в родное естество своей вселенной, где ты такой же сильный, как она!.. Постепенно начинай возвращаться восвояси, заканчивай эту медитацию и выходи из неё преображённым — спокойным, расслабленным, блаженным, начисто забывшим все свои прежние страхи и надуманные тяготы жизни…
Чем талантливей — тем отдельней, чем бездарнее — тем кучнее… Это в смысле — нашего искЮЙсства людишки. Мелькание в нужное время, в нужном, опять же, месте. Новое, опять же, словечко объявилось — раскрутка, промоушн.
Литераторы и прочие художники вникают в законы бизнеса: первым делом находишь свою особливую нишу, некое своё клеймо, фирменный знак, бренд, некий собственный выпендрёж (ничего общего не имеющий с природным «лица необщим выраженьем», с несуетными движениями камнерезчика, изо дня в день преодолевающего естественное сопротивление материала — да, естественное, в том-то всё и дело). Потом — рекламная кампания, для успеха которой все средства хороши. К примеру: группа юных художников своими телами выкладывают на Красной площади матерное слово из трёх букв; другая группа, разрисовав так и сяк собственные, опять же, тела, голышом вышагивает по улицам весенней столицы; сравнительно известный и вечно моложавый поэт прилюдно сжигает часть тиража собственной книги, позаботившись о том, чтобы информация об этом событии просочилась в средства массовой информации…
Прихлебателей у власти вечно было большинство, что за лакомые сласти продавали естество. Ведь в 68-ом на площадь понесли протеста глас шесть всего лишь среди прочих и Лариса Богораз. Эти шесть — Литвинов Павел и Бабицкий Костя, далее — Делонэ, Дремлюга, Файнберг, Горбаневская Наталья. Правда, был у Горбаневской бессловесный грудничок — голос будушего веский… А про прочее — молчок…
Из ласточкиных гнёздышек у меня под крышей — воробьёвчириканье, их семейный гвалт: эти горлохваты, эти нувориши дарят нам восторженно природный свой азарт. Ласточки давно уж улетели в страны, где тепло и сытно и даль небес видней, где нынче обитают приверженцы Корана, сменившие ценителей целительных огней. Да и мы — домищ своих каменных, надёжных неужель хозяева до скончанья лет? Разве гарантировать будущее можно и судьбу планировать собственную? — нет. Мы босыми пятками, как сказано поэтом, ходим, балансируя, по лезвию ножа... И коли наша песенка заведомо не спета, каждая секундочка предельно нам важна… Воробью и ласточке — каждый день, как первый, первый и последний на родной земле: некогда им думать о себе, наверно, о правах и долге,о добре и зле. Всё для них естественно, насущно и священно, всё для них едино, единственно и столь непредусмотрительно, спонтанно, откровенно, как любовь и музыка —до-ре-ми-фа-соль…
Полоний из шекспировского «Гамлета» настолько виртуозно овладел искусством сохранять верность самому себе, то бишь верность тупорылой своей твердолобости, что в итоге был принят за обыковенную крысу и пронзён шпагоюпринца вместе с ковром, за которым имел неосторожность укрыться.
Жить в конфликтесо всем миром — дело совсем нехитрое. Куда труднее самому додуматься и довести до совершенства искусствобыть несчастным наедине с собой, независимо от окружающего человечества. Мы всегда можем упрекнуть партнёра в недостатке любви, подозревать своё начальство в преднамеренной злокозненности или валить на премерзкую погодувину за своё дурное настроение, и с этим с лёгкостью справится каждый из нас. Однако заявленная нами задача — суметь обойтись в этом деле без всякой посторонней помощи. Как же, в таком случае, стать самому себе злейшим врагом?
Народная мудрость на первых порах послужит нам надужным путеводителем в этом благородном деле. Главное, не обращать внимание на то, что всякая пословица в анналах фольклора имеет параллельное изречение с прямо противоположным смыслом. Взять хотя бы такие поговорки, как «Бережёного Бог бережёт«: обратный смысл имеет пословица «Волков бояться, в лес не ходить«; «Поспешишь, людей насмешишь«: этому высказыванию противостоит «Куй железо, пока горячо«. Поэтому надлежит раз и навсегда выбрать для повседневного руководства охранительные пословицы, которые советуют выбирать в жизни наиболее экономные пути и варианты, позволяющие нам в суровых условиях северной страны сохранять небогатые энергетические резервы в целости и сохранности, ибо в любой момент очередной государственной стихией всё у нас может перевернуться с ног на голову, и мало ли к чему нам надо быть тогда готовыми — то ли к повальному дефициту товаров первой необходимости, то ли к принудительному переселению в места не столь отдалённые…
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью! Будем тверды в том, чему нас научили в нашей горячей молодости, когда мы на парсобраниях, где прорабатывались белые вороны, посмевшие заикнуться о новых, неведомых путях и дорогах, клялись в верности раз и навсегда избранному уставу. Мы ещё помним призывы Маркса и Ленина. Одно мы знаем точно, что в арсенале наших премудростей нет места подобным древнеримским изречениям, которые высмеивают таких, как нас, всеми силами сопротивляющихся естественному ходу вещей, которые говорят о том, что «судьба желающего ведёт, а нежелающего тащит«!..
Мы твёрдо заявляем, что не можем поступиться принципами! Родители приучили нас внимать их мудрым советам и не идти на поводу у ветреной молодёжи. Верю, ибо абсурдно, — сказал Тертуллиан. На том стою и не могу иначе! — заявил Мартин Лютер.
Подлинный гений собственного несчастья — это тот, кто в верности собственным идеям способен героически отвергнуть даже то решение, которое кажется разумным ему самому, наплевав даже на доводы собственного рассудка. Так алхимическая змея, изловчившись и поймав себя за собственный хвост, не успокаивается на этом,а начинает пожирать самоё себя, дабы воплотить в жизнь апофеоз собственного безумия!
Ясное дело, не каждому в жизни дано достичь столь полного и безысходного отчаяния, но никто не говорил, что стать несчастным — это очень просто… Нам с вами предстоят долгие месяцы и годы упорных тренировок, чтобы достичь только первого уровня-дана, на каком мы заслужим право называться настоящими горемыками. Но не стоит печалиться — будем надеяться и верить, что и эта высота когда-нибудь нам покорится…
