Жила-была себе заскорузлая деревянная табуретка, стояла себе во чистом поле и чего-то ждала. Проходили годы и десятилетия, а она всё стояла, всё ждала. Дождь её поливал, снег её засыпал, ветер её обдувал, солнце её палило, а она всё ждала и ждала.
И вот — дождалась. В эту осень проливной дождь лил подряд много дней и ночей — реки и моря вышли из своих берегов, и — начался Всемирный Потоп. И почернело небо, и не стало больше земли под ногами, и понесло бедную табуретку неведомо куда по воле бушующих волн — и сверкали молнии, и грохотали громы…
Дрожащий заяц взгромоздился кое-как на неустойчивую, летящую вдаль табуретку и думал, что он спасён, да не тут-то было: страшная молния ударила — нет, не в табуретку, а рядом, совсем рядом с ней, но этого хватило, чтобы бедного зайца сразить наповал, — его, уже мёртвое, тельце опрокинулось в воду и камнем пошло к неведомым, невидимым глубинам…
Чудеснейший писатель вступил к нам в Союз литераторов — Дан Маркович! Чудесную книжку принёс — «Здравствуй, муха!»
Он ещё и биофизик, и биохимик, и врач, и художник замечательный. Мастер детали и короткого рассказа.
Летописец и воспеватель приватной, заурядной, казалось бы, но вместе с тем и прекрасной человеческой жизни. Простых житейских вещей, обретающих под его пером онтологическую глубину и необходимость.
Да здравствует Дан Маркович, сказавший: «Всё самое лучшее прозрачно и не скрывается«.
Н.О.Лосский, излагая учение Лейбница о перевоплощении, пишет: «Смерть есть не что иное, как отделение центральной монады от всех или большей части подчинённых её монад». Всего-то…
То есть — вычленение моего «я» из собственной суетливо-случайной шкуры, освобождение от мишуры того-сего-сякого, опутавшей его («я») вдоль и поперёк.
Ну да, ясно: душа вылетает крохотной птичкой на волю, а тяжкое тело, чуть ли уже не ухмыляясь, со всей мощью космической гравитации случайной лепёшкою вдавлено в гроб — хлоп!..
Впрочем, всякий желающий (и могущий!) вправе докопаться до последних несказуемых истин: и знать про себя что там к чему, и помалкивать в тряпочку, ибо сказано — «Молчи, скрывайся и таи!» Истинное знание — на кончике иглы. Можно лишь научиться слышать его и дышать им неслышно. А сказать — нельзя (слишком грубо): посему — Silemtium. Древнейшее табу, дошедшее до наших дней: чем сильнее чего-нибудь жаждешь, тем глубже это от себя скрываешь…
Вот и старина Фрейд о том же: о чём мы треплем языками — то показуха, а не суть. Опосредованное отражение хитроумно запрятанных глубинныхпроцессов…
Сяк ли, sic?..
Иисус Христос — как посредник, адаптер, толмач — говорит иудеям: Я вынужден говорить с вами такими образами, чтобы вы хоть что-нибудь смогли сейчас понять; Я мог бы сказать и больше, да вы не поймёте, а если и поймёте, то потом, когда свершится нечто; а сейчас вы должны готовиться к приёму нового знания и нового понимания, которые придут к вам потом, когда будете готовы… Забудьте всё, чему вас учили, прежние знания и законы, они были хороши в своё время и сделали вас больше похожими на людей, они научили вас мыслить, анализировать, уважать и соблюдать благие заветы праотцов ваших, содержать себя и дом свой, и общину свою в чистоте и достатке, не гадить мимо унитаза…
Не цепляйтесь за то, что и без того уже въелось в вас навсегда, за то, что было вам когда-то родным и животрепещущим, а стало привычным и каменным; забудьте всё и идите за Мной, Я открою вам истину, которая сделает вас свободными, потому что никто из вас никогда не умрёт, но все вы изменитесь до полной неузнаваемости, fiat*!
Усомнившихся во Христе иудеев очень даже можно понять. Ни с того, ни с сего Он беспардонно пытался оторвать их от надёжных вековых (шестивековых) устоев, хотя вовсе не был в их глазах легитимным царём-помазанником, которого они давно ждали, чтобы тот пришёл и в согласии с Законом и пророками установил на их земле справедливый порядок, лад и всеобщее благоденствие. Но видно было по всему, что блюсти Закон Иисус вовсе не стремился, по крайней мере демонстрировал это своим поведением (правда, говорил, что пришёл не нарушить его, а исполнить, что, мол, Закон останется, пока не прейдут небо и земля, хотя мы-то теперь понимаем, что Он пришёл вычленить из Закона его размытый и скрытый за практическими, земными вполне установленьями духовный потенциал, очистить его от местнических, этнических,фольклорных, исторических, социальных наслоений и придать ему динамику такой силы, простоты и идейной концентрации, какой ещё не бывало на Земле) — валандался с мытарями, разбойниками, грязными нищими, падшими женщинами, калеками и уродами, рук не мыл перед едой, гнал родную мать с порога, пил вино, ел некошерную пищу, нарушал шаббат, призывал любить врагов своих, забыть ради Него дом свой и всех своих близких, осуждал свято чтящих Закон книжников и фарисеев и т.д.
И ещё: надо ведь учесть, что в пику литературной традиции, развиваемой учёными мужами того времени, Иисус дал новое развитие традиции устной коммуникации, которая имела ещё более древние корни и требовала предельной лапидарности и концентрированной, густой образности, каковые для передачи всей небывалой доселе семантической глубины и идейной новизны Иисусовой мысли, а главное, Христова духа должны были отличаться особой наглядностью, яркостью, сочностью, афористичностью, стиховой ритмичностью и эллиптичностью, необычным диалектическим сочетанием разножанровых и динамически контрастирующих элементов (проповедь, заповедь, молитва, заклинание, песнь, притча, поучение, наставление, судебная речь, диалог, полемика, театрально-игровые реплики, загадка, сакрализованная, затемнённая речь жрецов, оракулов и пророков, речь народных вождей, риторические фигуры, книжная речь).
Сложив эти факторы воедино, мы с неизбежностью вынуждены констатировать, что в основной своей массе тот народ, к которому обращал Свою Весть Иисус, не только не мог, но и не должен был понять Его хотя бы в той степени понимания, каковая бы дала Ему реальный шанс снискать хотя бы снисходительное уважение пасхальной толпы и избежать тем самым крестной муки. Однако Он всё решил про Себя ещё в самом начале Своего пути, который уже тогда был для Него крестным.
Короче — Он Сам нарывался на боль и муку, на смерть, а стало быть и на последующее Воскресение…
Хоть Бога вроде бы и нет, но без Него ни слова не появляется на свет и ничего святого. А свято всё, что в мире есть, и даже Чикатило: зачем такую мразь — Бог весть — вселенная взрастила. Для благолепия, видать, гармонии, баланса, чтоб нам, дебилам, показать глубины окаянства. Чтоб мы хоть с Богом, хоть и без решить смогли бы сами — взрастать ли духом до небес, иль гнить под небесами.
Мы все умрём, закончивши работу, попытку докопаться до глубин… Полжизни спим, но в дни солнцеворота нас будит лёд полуденных вершин. Мы смотрим на роскошные деревья, в чьих кронах грай, пернатых разгуляй, на небосвод, чья истина издревле нам намекает вроде бы на рай… А может, ни на что не намекает нам этот мир полуденный, каким мы заклинаем боль свою, какая есть наш обычный, будничный экстрим. А может, всё, что мы в наивном раже глазурью вечности пытаемся облечь, украсить лакированною лажей, — самой текучести живой прямая речь!..
Вергилий ведёт Алигьери всё глубже и глубже по уровням круглым до хладного центра Земли, где озеро плача Коцит леденеет, где нужно святым покаяниемгрешную душу излить. Мы сами старались, чтоб души свои исковеркать, враньём и подлянками прочими были грешны… Но ужасы Данте нам после двадцатого века нисколько, увы, не ужасны и даже смешны. Когда-то тираны считали погибших на сотни, а наша погрешность при счёте убитых идёт на 10, на 20, на 30 мильонов Господних рабов, что пожрал наш верховный грузин—идиот. Статистика эта риторикой кажется нынче, Бог умер и вправду, коль так нечувствительны мы к страданьямсобратьев земных и коль так половинчат наш modusvivendi по части свободы от тьмы. Гнобили нас долго маньяки — цари, коммунисты, вампиры, захватчики новых и новых земель, ещё не загаженных плебсом, нетронутых, чистых и не разорённых отчаяньем русских емель. Нам с вами, прожжённым ублюдкам, не нужен Вергилий, смешной буколический дед… Мы стояли у врат театра таких человекообразных рептилий, каких не вместит никакой, даже дантовский, ад.
Имею тело — трепетный снаряд, какой терзал я три часа подряд сначала хатха-йогой корневой, а после
alopuhin
тренировкой силовой — с расчётом, чтоб важнейшие узлы и группы мышц всё это бы снесли и обрели нешуточный заряд, достойный жизнетворческих наград… Я сам себе и тренер, и спортсмен — творю энергетический обмен с космической кромешной глубиной, которая соседствует со мной: мне с нею бы желательно дружить — она ведь лучше знает, как мне жить…
Скурвилось время, ускорилось, — неспешная глубина занемогла и скукожилась и на свету не видна. В технологической одури, в сияньи электроогней мышцы души нашей, лодыри, стали слабее, бедней. Мощные, хитрые, ловкие цивилизации костыли размягчили нам наши головки до состояния пастилы. Мы — за дерьма частоколами, но перемены грядут, когда мы останемся голыми, освободимся от пут промышленного окормления, технических чудо-устройств и в лоно вольёмся безмерное своих изначальных свойств. И тогда, избавляясь от наглости, пред лицом неподкупных небес мы увидим с последней наглядностью — где Господь, а где суетный бес!
То, что слишком очевидно, что бросается в глаза, то издохнет: да, обидно, но без этого нельзя. И цепляться бесполезно нам за фалды бытия, ведь само оно — безбрежно и открыто для битья. Золотая сердцевина — есть она всегда и днесь в некой вечности невинной у всего что ни на есть. Есть извечная сермяга в той секретной глубине, что лишь тем открыта магам, что несуетны вполне. Медитирующим годы на отшибе тишины достаётся ключ к отходу от рутины и фигни. Аутсайдерам доступны измерения, где нас поджидает путь беспутный и бездонное «сейчас«…
