Больше всего табуретка, а точнее деревянная табуретка, ассоциируется у меня с армейской казармой. И не мудрено, ведь солдатская жизнь связана с предельной — экзистенциальной — скудостью быта. Если бы я сидел в тюрьме, я, может быть, вспомнил бы и тюрьму. В таких вот скудных местах в людях настойчиво пробивается тяга к творчеству, к поэзии. Зажиревший, зажравшийся человек к небывалому созиданию не способен. А посему да здравствует весёлая — табуреточная — бедность!

А посему русский человек, спознавший сей скудости в избытке, есть человек творческий, поэтический, роскоши и богатства издревле стыдящийся. Посему у русских бедность — не порок, а способ духовного просветления. Посему нищие, бродяги всегда окружались в России особым — религиозным — уважением. Посему так понятны нам народные истоки пролетарской революции в России. Посему российские богачи и аристократы издавна ездили демонстрировать своё богатство и свой аристократизм в заграничную Европу, где всё это могли оценить, где всё это есть достоинство, а не порочный признак безбожного высокомерия и гордыни.

Бредущий в поле с котомкой за плечами русофил Ицхак Айнштайн увидел вдруг на перепутье трёх дорог одиноко стоящую табуретку. А подошедши, стал столбом и задумался. А потом спросил в воздух: «А к чему всё это?»

«А ни к чему», — ответила весёлая табуретка.

В том-то и дело, что и вправду ни к чему.

В этой никчемности — творчество и свобода.

                                                                                                                                                    3.09.96 (23-31)