Наденька-6

Время цветистопространных словоплетений м.б. уже прошло. Хлебушек чёрный уже 200 рэ. «Прима» («явская») — 160 (это у нас в Луховицах, в Москве д.б. чуть дешевле). Телек, слава Богу, не работает (совсем доломался). Газет не получаю. Приёмник есть, но слушаю теперь в основном аполитичное Авторадио. Читаю Мартина Хайдеггера, ирландские саги, обериутов, Джона Фаулза («Волхв»), Джидду Кришнамурти, Ляксея Михалыча Ремизова, Уильяма Фолкнера («Когда я умирала»), Ветхий завет, «Моби Дика» Германа Мелвилла, «Большие надежды» Чарза Диккенса, «Хроники Харона» Александра Лаврина, что-то ещё… Морокую (от слова «морок», «мрак») над романом. Пописываю — промежду делом — III часть «Структуры таракана» (прежнее название «Промежду прочим»)…

Избываю последнюю свою любовишку (примчался на сессию, три дня подряд звонил Наденьке, пытался назначить встречу, но она не захотела, ну и ладно, думаю, не хочешь, не надо).

«И нашёл я, что горче смерти женщина, потому что она — сеть, и сердце её — силки, руки её — оковы; добрый пред Богом спасётся от неё, а грешник уловлен будет ею» (Ек.,7:26).

Ищу (нехотя) работу некаждодневную, но покуда не нашёл (всё разобрали пенсионеры и алкаши); надобно искать быстрее: у мамочки стыдно уже денюжки брати… t (за окном)=-2; небольшой снежочек возлежит.

                                                                                                                                                      31.10.93 (13-05)

Музыка и нежность, нежность и музыка — они не посягают на твою свободу, человек, и без твоей словесной патетики и лукавой велеречивости обходятся без труда. «…и любовь — музыка»… Кому повем печаль свою и нежность… Бутылке горькой русской водки, кое-как примиряющей с общажным сирым бытом и комендантским часом, хранящим оскал черноты заоконной уже привычными чёрными дулами ловких калашниковых и бронежилетами деловитых спецназовцев и омоновцев?.. Поманив игривым пальчиком, меня отвергли, щёлкнули по носу, ах-ах… Конечно, я такого не прощаю никому — ни чёрту, ни Богу. Ну и ладно. Чего уж… Вот так и пробухали всю сессию с Женей Тюриным. Хавать не хавали — пили… В минуты просветлений трепались о литературе, о нынешнем её состоянии и о том, «куда ж нам плыть», потому и пью, говорит Женя, что плыть-то некуда, по большому то есть счёту, вот, говорит Женя, ходили мы с корешом к Евгению Юрьевичу Сидорову (ректор до С.Есина), отпусти, говорим, в Париж по обмену, на Россию, говорит, надобно взглянуть со стороны, как вот Гоголь заглянул в своё время, но нет, и разговаривать не стал, выгнал взашей из кабинета…

                                                                                                                                                       31.10.93 (16-00)

Рядом с общагой литинститута громоздилось солидное здание управления внутренних дел, оцепленное бэтээрами и вооружёнными до зубов омоновцами, под прицел которых Жека Тюрин попал однажды ночью во время комендантского часа, когда пошёл за бутылкой в одно секретное местечко неподалёку. «Эй, мужик, стой! Стрелять будем!» — омоновцы кричали ему в спину, но Жека героически продолжал движение, и вся прошлая жизнь почему-то вовсе даже и не пробегала перед его глазами… «Эй, мужик!» — орали омоновцы с эдакой, свойственной вооружённым людям, ленцой и с клацаньем перёдёргивали затворы… Но Жека не имел таких сил, чтобы побежать, и, может быть, это его и спасло (при сопротивлении и побеге омоновцы имели право стрелять на поражение) — кто его знает, может он просто глухой… Несколько дней перед этим вооружённые омоновцы в бронежилетах и масках врывались в наши общажные комнаты, переворачивали всё вверх дном — искали якобы оружие и наркотики… Жека утверждает, что искусство — это дьявольское дело, дело смерти… Это он, конечно, перегнул, собака, но Томас Вульф с ним отчасти согласен: «…труд художника взрастает не только на семенах жизни, но и на семенах смерти; я понял и то, что созидательная сила, которая поддерживает нас, может нас и разрушить, подобно проказе, если только мы позволим ей задеть наши жизненно важные органы«.

В своих «Хрониках Харона» Александр Лаврин попытался, может быть, чуть ли не закрыть тему смерти (к счастью, это невозможно) и разбередил во мне старый мой замысел: десять лет назад я тоже пытался варганить некую штуковину о смерти… Но потом мы с Изосимом начали выпускать наш самиздатский журнал «Ракурс», за нас крепко взялись кагэбисты, и роман мой в зародыше издох…

После событий 3-5 октября Стас К. (наш сокурсник), как заядлый журналист (он работал в одной липецкой газете), был в Склифе, Минздраве и Главном медуправлении и выяснил, что официальная цифра погибших относительно реальной занижена, по меньшей мере, втрое: большая политика сеет большую смерть…

                                                                                                                                                        31.10.93 (19-49)

Зуб мудрости

Выдёргивал сегодня свой очередной приватный зуб (остаток зуба) — четвёртый-верхний-левый.

Новая примета — помимо зубных страдальцев в стоматологическом зале ожидания томилось несколько цивильно прикинутых молодых людей с повреждёнными челюстями (коммерсанты): оборотная сторона коммерциализации времён очередной российской депрессии.

                                                                                                                                            23.10.93 (01-48)

Усохшие остатки мозолей на моих отвыкших от физического труда ладонях уже сошли: закопали в земельку то, что от тётеньки Вали осталось. Поминки же послужили поводом для встречи с давно не видевшими друг друга родственниками (иных десятки лет не видел). Количество и разнообразие яств на этой тризне меня почему-то смущало…

                                                                                                                                             23.10.93 (02-06)

Уж который день за хлипкой дверью моей каморки истошно орёт (мяукает) микроскопический котёнок, уязвляя совесть мою и высокомерное моё уединение — отъединение от внешних, бушующих за дверью трагедий… Но что я могу предложить ему — не воду же из моего специального отстойного ведра?..

Из приёмника — сладкие, неизбывные звуки Гаэтано Доницетти…

«И все они умерли, умерли, умерли»…

24.10.93 (14-35)

Вот оно, началось: за окном — первая настоящая позёмка метёт по крышам и недоумённо стынущей бледнокоричневой земле… Из щелей дряхлой, прогнившей оконной рамы тянет холодрыгой, стремящейся к супротивным щелям кургузой и хилой двери. Но сей сквозняк спасает меня от дымовой завесы, беспрестанно изрыгаемой моими чёрными курительными лёгкими.

Да, конечно, время — категория чрезвычайно относительная и во многом человеческая. Какое время у тараканов?..

Детишки чёрных тараканов (согласно БСЭ) взрастают в течение аж четырёх лет (с ума сойти!).

24.10.93 (14-52)

Юрий Карлыч: «Писать можно начиная ни с чего… Всё, что написано — интересно, если человеку есть что сказать,  если человек что-то когда-то заметил».

А Виктор Борисыч: «Надо писать лишнее».

То бишь — дело своё надобно делать без нарочитого пережима, но в то же время и без недожима, то бишь — в собственную силу, меру, как тянет, манит, блазнит, аки чутьё ведёт непреднамеренное. Хотя… стоит ли тут мудрить? Бросаешься в омут — и всё: чем сильнее, чем безнадёжней затянет, тем лучше.

«Утром сей семя твоё, и вечером не давай отдыха руке твоей, потому что ты не знаешь, то или другое будет удачнее, или то и другое равно хорошо будет» (Ек., 11:6).

                                                                                                                                                  27.10.93 (10-06)

Неторопкие, каждый звук смакующие баллады и простоватенькие, но зато первозданно фольклористичные (кантристичные) блюзы — это да-а, это моё, этим готов дышать и жить до самого смертного часу, здесь моя чёрная кровь изгоя и расстебая чувствует себя в своей тарелке… Новые формы? — ерунда. В жёстких рамках стародавне простенькой формы, в летучих её кандалах заварганить пружину свободы и воли — ухх! — вот оно, то самое… Все формы давно открыты, ибо они суть архетипы (или их комбинации), вписывай в них себя, и вся недолга! Надобно только отыскать клетушку по себе, чтоб было уютно, найти свою онтологию, органику… А чтобы найти — здесь нужен нюх, чутьё, каковые первозданны и досознательны, а потому — подлинны (архетипичны).

Вот я унюхал, учуял уже свою камеру-каморку, начал уже в ней устраиваться, подстелил соломки в уголочке, свет в окошке подпотолочном углядел, вымерил шагами расстояние от стены до стены, то, сё… Уже нашёл, но не совсем ещё понял что именно… и куда…

                                                                                                                                     9.09.93 (23-56)

Человеческие отношения, не оттенённые (а точнее, не осветлённые) игрой, поэзией и красотой (о любви я уж и не говорю) — такие отношения скучны и тягомотны ( и без толку)… На крайний случай сгодится и взаимная деловая заинтересованность…

Но ведь рано или поздно иссякают и игра, и поэзия, и красота (о любви я уж и не говорю)… И отношения становятся экзекуцией. Какой же выход? Только один — искать, взращивать, плодить, творить, культивировать всё ту же игру, поэзию, красоту — из воздуха, из дыма, из ничего…

                                                                                                                                       10.09.93 (00-45)

Мэрилин… Её обаяние… Нынче таких звёзд нет.

Она воплощает мужской идеал Женщины, женского начала в природе. Подлинность, непридуманность, естественность, природность её чрезмерно-томной женственности убеждают, обезоруживают любого мужика и буквально кладут его на лопатки.

Ведь её не назовёшь ни жеманной, ни уж тем более пошловатой и вульгарной (чем как раз и грешит Мадонна, её эпигонша).

Мужик любит глазами (и одураченной подкоркой) — поэтому он может полюбить самую что ни на есть распорочную женщину, если облик её наружный покажется ему непорочным (и при этом он вполне может догадываться об истинной подоплёке), — он рад (и горазд) обманываться, а то даже и так: наиболее сладка бывает женщина, лукаво бликующая меж пороком и святостью, когда всякий волен домыслить, подогнать её по мерке собственных иллюзий (Кармен, Манон Леско)…

Есть некая скупая мера (формула) совершенства, что единовременно — стихийна и строга, безмерна и проста, таинственна и очевидна, свята и порочна…

                                                                                                                                         10.09.93 (01-22)

Нет, на чужих ошибках, на чужой мудрости никогда ничему не научишься: если до чего и дойдёшь, то только через собственную хребтину…

Идёшь-бредёшь дурак дураком под проливным радиоактивным дождём и, задрав башку, хохочешь в грозовые небеса, хохочешь и идёшь, идёшь и хохочешь, сам хохочешь, и сам же — идёшь, ни на кого не киваешь, хоть сам дурак дураком, но сам же, сам же идёшь, сам-сусам…

                                                                                                                                           10.09.93 (01-35)

Уличная афёра

Один из новых способов облапошивания, процветающий нынче на главной улице Москвы. Припася жертву у пункта обмена валюты, развесёлый чувак в розовом артистическом пиджаке идёт за ней, например, вниз, к Центральному Телеграфу, потом как будто невзначай догоняет, артистически нагибается, показывает жертве пачку долларов и рублей, перевязанную чёрной аптекарской резинкой, делится неподдельным удивлением по случаю этой якобы счастливой находки, тут же деланно и поспешно маскирует, конспирирует эту свою нарочитую радость, вот, дескать, случалось, говорит, терять, а вот находить не приходилось, надо же, дескать, как повезло, давай, говорит, никому не скажем, давай пополам, пойдём потихлоньку за угол, чтобы, дескать, никто ничего не заметил…

Заходят за угол у Моссовета, только якобы собираются делить, как к ним тут же неизвестно откуда подбегают два шустрых и суетливо обеспокоенных амбала, артист в малиновом пиджаке прячет деньги в карман, а бугаи, как бы между прочим, спрашивают, не находили ли они деньги, доллары и рубли, перевязанные чёрной аптекарской резинкой, на что ответчики дружно разводят руками, какие деньги, Боже упаси, а каратисты, не теряя времени даром, уже требуют, давайте, чуваки, по-мужски, покажите, какие у вас есть деньги, нет ли наших, а бедная жертва, охваченная страхом и стыдом, мысленно благодарит Господа за спасение от грешного деяния и с торопливой готовностью демонстрирует ушлым проходимцам свою собственную кровную наличность, каковую те берут, разглядывают, а потом вдруг бац!  и — проходными переулками — молниеносно исчезают в неизвестном направлении (и сиреневый пиджак с ними), а жертва между тем впадает в ступор, хлопает глазами, а когда смекает что к чему — уже поздно, поезд ушёл, ищи-свищи…

                                                                                                                                                  7.09.93 (22-22)

Изосим — игрок по рождению (игроками не становятся, игроками рождаются): пристрастился к игровым автоматам на Казанском вокзале, особенно к одному из них, ибо норов его изучил, взнуздал и склонял уже на свою сторону, выигрывая всякий раз уже сотнями тысяч российских рубликов, чем привлёк к себе внимание воротил вокзального рэкета, которым временами слегка отстёгивал на мелкие расходы и с которыми в конце концов скорешился ввиду редкого своего таланта, вдобавок же его, Изосима, кавказские привычки и замашки («здесь тебе не тут«) сыграли здесь свою, прямо скажем, не последнюю роль.

Но особенно его, как он говорит, поразила сложная иерархическая структура закулисной вокзальной жизни. Кого там только нет!.. Семи-восьмилетние беспризорники и на редкость деловитые подростки на побегушках у своих хозяев, нищие, калеки, бомжи, алкаши, наркоманы, продавцы телефонных монет и жетонов, газет, порнографии, контрафактных алкоголя, пива, сигарет, наркотиков, шмоток, многих других товаров (вплоть до автозапчастей), мелкие воришки и респектабельные воры, спекулянты билетами и услугами, бомбилы (водители частного извоза), грузчики и прочие мелкие вокзальные служащие с их внештатными посредниками-прилипалами, содержатели подпольных притонов и гостиниц, проститутки и их дородные «мамки», с потрохами купленные менты…

И всё это сплетено в единую непотопляемую систему, которая дышит, живёт, ширится, разрастается, укрепляет день ото дня свои всё более и более сплочённые ряды…

«Фантастика… никогда бы не подумал, — говорит Изосим, — это целый огромный мир«…

                                                                                                                                   7.09.93 (20-59)

«Жалобно стонет ветер осенний«, — поёт из приёмника Изабелла Юрьева (Изабелла Даниловна), которой сегодня исполнилось некоторое количество лет (сколько именно, об этом приёмник вежливо умалчивает).

А вот теперь — «Мы странно встретились и странно разойдёмся»… Что-то про «наш роман«, который закончен, про красоты и чудеса «далёких дивных стран», а потом — «и вдаль бредёт усталый караван«… Ах, этот манящий, этот экзотический караван…

Другая песня — «Белая ночь, милая ночь, светлою мглой здесь нас укрой»…

А вот и коронный номер — «Саша»: «Саша, ты помнишь наши встречи в приморском парке на берегу, Саша, ты помнишь тёплый вечер, весенний вечер, каштан в цвету? Нет ярче красок нигде и никогда, Саша, как много в жизни ласки (? — А.Л.), как незаметно бегут года«…

Все эти слова довольно случайны, подогнаны друг к другу кое-как, наспех, но, но… Да, снова это самое непонятное «но»…

Ещё очень (даже больше, чем очень) люблю, как это делают Пётр Лещенко, Алла Баянова (год назад удалось попасть на её сногсшибательный концерт в театре эстрады)…

                                                                                                                                         7.09.93 (21-10)