Смысл Покаяния в том, чтобы, ища и выстраивая своё место в системе иерархически соподчинённых сил, отчитаться (опамятоваться) перед божеским в себе началом за неисполнение (или же недоисполнение) задания (долга) по осуществлению (отбору, выявлению, селекции, составлению, становлению, творческому созиданию) себя изнутри вовне, из хаоса и небытия в существенное и неотменимое — отцентрированное — целое, что с неизбежностью приводит к ограничению себя не только от наносного и чуждого, но и от своих необязательно-случайных поползновений и соблазнов, отвлекающих, размазывающих породившую их самость от её неслучайной и подлинной сути, — к жертве частью себя, чтобы собою стать, чтобы воскреснуть для себя в Боге и для Бога в себе.

Бытиё есть (здесь бы надо было поставить точку) творчество в чистом виде, которому позарез нужен Творец и Соглядатай, нужен до тех пор, пока мы в силах что-нибудь творить и говорить, иначе надо замолчать (по мудрому совету Л.Витгенштейна) и бытиё закрыть… Но бытиё — это ведь и есть предмыслимое молчание, закрытая открытость — всегда (вневременно) предварительное эдак ждуще-дышащее предвсестояние за пазухой у Бога, Который не который, ибо Он не существует, а пред-стоит бытию, не бытийствует, а просто — как завсегдашне-никогдашняя всейная творческая сопряжённость — ЕСТЬ, и ни в зуб ногой: однако есть Он вовсе не в бытии-как-таковом, а как его виртуально-творческое основание, как безразмерный люфт его непредсказуемой (и несказуемой) свободы, каковая — для нас — никак от бытийного предопределения неотличима.

Ветхий Завет поставил над людьми Закон — нормативно-этические заповеди. А когда сии последние уже утвердились в иудейском обществе и начали понемногу окаменевать, пришёл Христос и решительно сместил акценты (хотя и предупредил, что Он пришёл не нарушить Закон, но его исполнить) с суровых моральных увещаний на тех живых и далеко не героических «труждающих и обременённых» людей, которые под этими грозными этическими изваяниями, находящимися под охраной ретивых и рьяных законников, уподобились мелкой и забитой мошкаре и с этим своим положением, положением жалкой толпы, которую надобно держать в ежовых рукавицах, давно уже свыклись.

Важнейший завет Христа — требование сердечной искренности, открытости, простодушия, наивности и детской доверчивости. Лицемеров и двурушников Он на дух не переносит.

«И последние станут первыми«, ибо сии «последние» — это те убогие и калеки, те незаметные простые люди, что страданьями своими уже послужили Богу, и те так называемые отбросы общества, которым уже нечего терять и незачем стыдиться своих пороков, ведь путь их прост и прям, хоть и грешен (согрешил — покаялся, согрешил — покаялся и т.д.).

Пускай мытарь прикарманил деньги налогоплательщиков, если он сделал это, поддавшись природному своему искушению, а потом всё же искренне раскаялся в содеянном (пусть и не навсегда); пускай даже грабитель и, страшно сказать, убийца ограбил и убил, если он сделал это, а потом ужаснулся в сердце своём и вверил себя Божьему суду (пусть и не навсегда); пускай блудница согрешила, пускай она продавала своё тело не один раз, и не два, если потом она опомнилась и попыталась вернуть себя на путь истинный (пусть и не навсегда); пускай даже малый ребёнок будет в будущем своём великим грешником, но сегодня он чист и безгрешен, и сегодня (здесь и сейчас) уже он спасён (у Бога Свои времена).

Нечистые на руку мытари, грабители и убийцы, блудницы и невинные дети, они всегда были, есть и будут, пока не прейдёт род человеческий на Земле, но если они обезоружили свои сердца пред Господом — там ли, здесь ли, так ли, сяк ли, — Христос их принимает со всеми потрохами.