Ноябрь 5

Богоборчество как благо [13.08.1999 (479-487)] — НОВАЯ ЖИЗНЬ

трезубец
alopuhin

Богоборчество как благо

На примере Н.В.Гоголя и Л.Н.Толстого мы отчётливо видим, насколько вредны художнику голое умозрение и трезво размеренное благоразумие, освобождённые от творческого, бессознательно-интуитивного произвола, который есть не что иное, как богоборчество.

Богоборчество — это вовсе не атеизм и не борьба с Богом, а тем более с верой как таковой: это есть культурная, аксиологическая работа в контексте божественной иерархии по омоложению-освежению составляющих её ценностей, по их очищению от одряхлелых и омертвелых культурных тканей и напластований. Окружая божественные, а значит метакультурные, ценности своими железобетонными дамбами, культура поначалу помогает эти ценности воспринимать и обживать, но в итоге окончательно их собой замуровывает — погребает… И тогда приходят богоборцы… Иисус Христос был таким богоборцем. И «антихристианин» Фридрих Ницше. И неистовый Джироламо Савонарола. И антиклерикал Мартин Лютер. И антиклерикал Лев Толстой. И въедливо-язвительный Серён Киркегор. И громокипяще-апокалиптичный Лев Шестов.

Религия есть не какое бы то ни было учение, не философия, не этика, не право. Церковь есть не клуб, не школа, не социальный, не государственный институт, не учреждение по регистрации рождений, браков, смертей, излечению больных и отпущению грехов… Религия и Церковь как невеста Христова в первую голову озабочены движением и взрастанием духа в человеке — в стороне от всех мирских и социальных процессов. Поэтому в убийце, например, религию и церковь заботит (должно заботить) не то, что заботит в нём органы государства и права…

А Божья Благодать не за благие деяния может снизойти на того или иного человека, а за то духовное преображение в нём, что способствовало свершению сих деяний. В божественном измерении и слово, и мысль (даже самые будто бы случайные и мимолётные) — уже, а то и прежде всего — дело, деяние души или духа.

Благие, в эссенциально-божественном смысле, намерения иногда поневоле приводят и к недобрым, в экзистенциально-житейском смысле, деяниям. «Пути Господни неисповедимы…»

В каждом существе бесчисленное множество лазеек есть, через которые оно может, в принципе, улететь куда угодно в любое время дня и ночи, ежели только захочет. Другое дело, что существо сие не ведает как ему — откуда и куда — захотеть: взять вот так и внепространственно-вневременно захотеть… Впрочем, человеку как субстанциальному сверхпространственно-сверхвременному деятелю это, в общем-то, вполне по силам…

Время твоё — в твоих руках, ты можешь сделать с ним всё, что захочешь. Ты можешь секунду свою раздвинуть до размеров вечности (где время и пространство тождественны и взаимозаменяемы). Другое дело, что ты не ведаешь, где и как сия секунда дрожит, с чем и с кем она дружит, где-как и чем-кем со-держится это твоё-не твоё внепространственно-вневременное могу-щество и хочу-щество…

Человек, в принципе, совершенно свободен (благодаря тому, что, в отличие от всех прочих животных, обладает чрезвычайно центрированной самостью, то есть богатейшим арсеналом обратных связей культурно репродуцирующего себя самосознания), но он (чем дальше, тем больше) вольно или невольно, сознательно или бессознательно эту свою свободу ограничивает — в соответствии с той иерархией ценностей, которую опять же он сам и выстроил в себе собственной культурно-духовной или культурно-бездуховной работой (вся беда в том, что чаще всего он скор на выстраиванье надуманных, скоропортящихся «ценностей» и бессилен или попросту ленив для приоткрытия подлинных — алетейных — ценностей, которых на самом деле очень и очень немного).

Бог слишком непосредственно и слишком детально не помогает человеку отделять его зёрна от плевел: человек должен делать это сам, но если он, наделённый «образом и подобием Божиим» (центрированной самостью), делает это в виду Бога, культурно-опосредованно определяющего надличную вертикаль человеческого духа, ему будет легче (яснее) делать своё дело, если оно не служит абсолютному злу (Сатане), и труднее (смутнее), если оно не служит абсолютному добру (Провидению).

Бог — не участник наших дел, Он как бы наш внепространственно-вневременной Соглядатай, не видящий вдобавок всех наших конкретностей так, как видим их мы. Потому зачастую и кажется, что Его как будто бы и нет. Вот так Он и есть, что как бы Его и нет (и даже более того): в этом и проблема. От этого и вопрошания, и недоумения, и сомнения… Однако Он, Творец и Соглядатай, вынуждает-таки человека себя культурно раздвигать и поднимать, себя корректно объективировать, дабы видеть, познавать себя с Его стороны и подвергать себя Его надличному суду.

С психоаналитической точки зрения, сей верховный Соглядатай — это, конечно, не Бог, а проекция нашего внутреннего бессознательного стремления иметь над собой, до себя и вокруг себя некий сверхбиологический культурный сверхсмысл, сверхсимвол папы-патриарха, через который мы могли бы рефлексивно-объективированно сублимировать свои невротически вытесняемые в тёмные подвалы бессознательного основные животные влечения (а других — в этом, психоаналитическом, ракурсе — и не бывает).

Сентябрь 22

Quid est ego (141) — НОВАЯ ЖИЗНЬ

alopuhin

Quid est ego

Чтобы подняться, надо упасть. Чтобы обрести себя, надо себя потерять. Но обрести — значит познать и понять, а как это можно сделать не имея, т.е. уже потеряв, себя? И есть ли нам на самом деле что терять? Вот в том-то и дело, что мы себя изначально не имеем в собственном владении, а только лишь даны и даже заданы себе на подержание. Внешнее, другое и даже чужое и чуждое понятнее нам и виднее по всей своей контурной, организованной и о-граниченной наружной проявленности, чем наша собственная ничем не ограниченная и никакому, в том числе и нашему, «Я» неподвластная, и всякий раз непредсказуемая самость, — она ничья! Но если наша самость не наша, а ничья, то и самость Другого тоже ничья, хотя и выказывает нам со стороны свою, выходит, иллюзорную принадлежность: она, эта самость Другого, нами себя опосредует и в таком обновлённом этим опосредованием виде возвращается к своему носителю, своему ядру — «Я», которое только после этого, то есть после энного числа подобных «возвращений», обнаруживает, что оно, оказывается, «не единственный хозяин в доме» (по выражению К.Г.Юнга). Через такие «выходы», «уходы», отражения обнаруживает и делает себя всякая самость — делает совершенно спонтанно и свободно, всегда и везде. Удел самости — свобода, удел «Я» — необходимость.

Самость и существует лишь этими своими развёртываниями, со-отнесениями и улётами. Наше «Я» всегда с нами, а самости не до него — она себя трансгрессирует, раз-носит, хотя и вбирает, обнимает собой щедро это жалкое, крохотное «Я», подобно тому как электронная «шуба» обнимает, окутывает собой атомное ядро, нуклон.

Если бы у «Я» не было его самости, из которой оно, изловчившись, может зачерпнуть всё что угодно, цена бы ему была — копейка. Индивидуальность не есть заслуга сознания, духа — ею обладают и животные, и растения, и даже бездушные машины. Она ставится порой кому-то в заслугу, но лишь постольку, поскольку посредством самости заступает за собственные пределы и становится служебной частью Другого, его предикатом.

Самобытный поэт пишет неповторимые стихи, которые, пройдя стадию экспозиции, презентации, приватизируются потом их слушателями и читателями. Отсюда — эффект остранения, объективации, испытываемый автором после выхода своей книги, которую он снова и снова перелистывает и когда вдруг обнаруживает, что смотрит на конкретный предметный продукт своей хоть и самобытной, но конкретно не локализованной, живой, безразмерной личности уже не её, этой личности, глазами, а глазами своих читателей; и автор тогда спрашивает себя: а я ли это написал?! — и понимает, что это его (трансгрессированное им и его издателями) произведение ему уже не принадлежит, ибо претерпело трансмутацию, то есть опыт переоформления правообладания: оно приобрело форму Другого.

Ещё более наглядно этот эффект проявляется на театре или в любом публичном представлении (перформансе): произнося любой текст в пустом зале, отчётливо чувствуешь, что главную роль в этом процессе играет твоё собственное «Я» (в пустоте оно вообще более заметно, идентифицируемо и свободно), но стоит появиться зрителям, «Я» отступает на задний план, забивается куда-то в уголок сознания, а в дело вступает уже твоя-не твоя самость, когда этот текст произносишь уже не столько ты сам, один, индивид, сколько вся твоя аудитория заглатывает, заправляет, изменяет, коннотирует его невольно (непроизвольно, спонтанно) своим полиморфным контекстом — метатекстом.

Июль 2

Иисус Христос как воплощение антиномий бытия [27.04.1999 (121-130)] — НОВАЯ ЖИЗНЬ

alopuhin

Человек, лишённый системы духовных координат, пребывает в смуте, не отдаёт отчёта в собственных — некоординированных — побуждениях и действиях и мечется меж тысячью осколков своей вдребезги расколотой и разбросанной самости.

Да, на сверхчеловеческую ледяную вершину божественной полноты восходят единицы отважных героев («мало избранных«); да, дерзающие восходить вслед за ними рискуют сорваться; но те, кому не дано увидеть ни этой сияющей вершины, ни восторга весёлых небес, обстающих ея, тот обречён прожить всю жизнь, уткнувшись носом в пыль земную. Впрочем, юродивые, шуты, скоморохи и множество иных (инаких) своеобычных старателей Духа, не брезгуя и в пыли избарахтаться, свои пути к Нему находят; да и Сам Спаситель был не брезглив, и явился Он к людям не в царском величьи, а в умалении и простоте.

«Дары различны, но Дух один и тот же; и служения различны, а Господь один и тот же, и действия различны, а Бог один и тот же, производящий всё во всех» (IКор., 12:4-6).

Хоть восходящий к невозможному и вечному и сбрасывает (обрезает) с себя балласт возможного и преходящего, он за своё высоко-мерие удостоится ещё от Господа высшей меры наказания: кого Бог любит, того и наказывает; кому много дадено, с того много спросится.

Таковы некоторые антиномии христианства; собственно, это антиномии не христианства как такового, а самого бытия, в котором христианство онтологически себя реализует.

Такие роскошно великие кощунники и еретики, как Ф.Ницше, Дж.Джойс, Г.Миллер, взращены на густом и щедром бульоне того, ещё не оскоплённого лукавым гуманизмом, христианства, основы которого они в результате не только не расшатали, а наоборот — укрепили и углубили.

Полярные противоположности онтологически оправданы друг в друге. Христианство даёт миру ультимативную координацию и размерность во Христе: «всё из Него, Им и к Нему» (Рим., 11:36).

Гуманизм не выдержал испытания временем. Начинается новый передел, пересмотр мира — новый варваризм.

Христос принёс не мир, но меч разделения (нового разделения) на живущих по вере и живущих по греху; а за сим разделением с неизбежностью следуют новая-старая ненависть, злоба, вражда и скрежет зубовный.

Примирить разнонаправленные поползновения исконно несовершенных людей призвана Церковь Христа на земле, основания которой (прагматические основания) заложили самоотверженные апостолы Иисуса, поэтому в их Посланиях необходимо различать аутентичную передачу деяний и слов Самого Христа от сглаженной, адаптированной переинтерпретации их в целях укрепления первых, ещё во многом неустоявшихся, христианских общин.

Времени у Него было в обрез (и Он это знал), растолковывать всё в подробностях Он не мог: поэтому вынужден был антиномически обострять и архетипически, образно закреплять положения Нового Завета, чтобы впечатать, вдолбить их намертво в память учеников, а если, мол, чего не поняли, поймёте потом, потом, а сейчас времени нет...

Времени — нет.

Даже Христос вынужден был компромиссно упрощать Свои представления о Том, Чего нельзя передать человеческими словами. Чего уж об апостолах говорить: но — без них мы не узнали бы Его…

Воцерковление есть заземление. Кто не в силах дотянуться до небес возьмёт на земле.

Христос принёс то, чего ещё — в действии — не было на земле никогда (было лишь в свёрнутом, потенциальном виде); Он — увеличил человека и развязал ему руки; оторвал (начал отрывать) от патриархальной привязанности к земле, освободил (начал освобождать) от племенного и расового изоляционизма.

Оттого все эти наши жуткие мировые войны, проблемы и немыслимые доселе злодеяния, что их онтологическим противовесом явился полюс наших же грандиозных взлётов, глубочайших откровений и небывалых достижений.

Иисус Христос, хотел Он того или нет, оказался главным революционером нашей эпохи, эсхатологическое держание которой продолжается уже две тысячи лет…

Времени нет...

Всякое добро уравновешено равновеликим злом: изобрели компьютер (PC) — появился СПИД (AIDS). Хотя — кто знает? — может, и компьютер окажется злом: как говорится, будем посмотреть

Жизнь вообще есть не столько функционально-биохимическое взаимодействие нуклеопротеидов и полинуклеотидов (белков и нуклеиновых кислот), сколько судорожный обмен собственно информацией, лавинообразный процесс структурного усложнения которой переводит его в новое, более высокое, иерархическое качество: вот почему колонии друг от друга рождённых микроорганизмов биологи называют культурами (колония связанных родственными узами организмов сама по себе есть уже организм, но другой, более развитый и сложный, чем те организмы, из которых он состоит).

Здесь-бытие — это свобода к смерти (М.Хайдеггер). Свобода к смерти — это свобода индивидуализации, свобода быть самим собой, свобода быть уникальным, а значит и смертным.

Иисус Христос — это здесь-Бог.

Бытие к человеку — это здесь-бытие и свобода к смерти (М.Хайдеггер).

Бог во Христе осуществил Своё здесь-бытие свободой к смерти, чем актуализировал здесь-бытие человека в Себе и здесь-Себя в человеке.

Смерть — это трансмутация языка (текста): один (старый) язык умирает, перерождаясь в другой (новый) язык, который выражает свою новизну через переформулирование того, что было сформулировано прежним языком. Всякая новизна тем самым не несёт с собой ничего когда-нибудь не бывшего, а представляет собой актуализацию тех или иных, развёртываемых в истории, потенций.

Май 1

Вера в технократический рай [24.04.1999 (90)]

Христос
alopuhin

Культура, религия, искусство в развитии всех цивилизаций были поначалу столь же насущны и онтологически адекватны, как вода и хлеб, земля и солнце, как сама жизнь. Нынче же, когда технизация и автоматизация средств, облегчающих тяготы подённой жизни, достигли уже некоторого предела, эта жизнь сама поневоле прониклась всей этой роботно-многорукой мертвечиной (секуляризацией в широком смысле), всеми этими служебными культурными продуктами, а они, в свою очередь, начинают понемногу заступать место самой жизни, становятся уже не только объектами языческого культа, но, «видя» замешательство человека, ненасытно жаждущего всё больших удобств и горизонтальных удовольствий (каковые ему с поклоном подносит нынешняя массовая культура), «берут» на себя и некоторые функции субъекта — и как иначе, если человек в этом цивилизаторском пинг-понге согласен оскопиться (оскотиниться) до состояния предмета, вещи, но уже не «вещи-в-себе«, а вещи-без-себя: неуправляемая, рассупоненная самость в таком человеке пожирает собственное «я», отчего это «я» становится ещё больше и ненасытней, а человек начинает судорожно метаться, искать какого-нибудь решающего выхода — выбрасывается из окна, ударяется в пьянство или наркоманство, удаляется в круиз или монастырь, забывается в новой работе, страсти, в новомодном культе, -изме и т.д., ублажает себя приобретением всё новых и новых вещей
Культура, религия, искусство «ушли» из жизни, из её насущных первооснов, став жалким и убогим орнаментально-служебным довеском к не на шутку разыгравшейся технической революции, которая из знающей своё место служанки превратилась в огромное «чудовище, не убив которое, человек не может жить«(Мартин Лютер).
Вера в технократический рай в полной мере олицетворяет собой человеческую гордыню.

Апрель 8

Потеря приватного зуба (I. 42)

Сегодня мне выдернули мой очередной — приватный — зуб, и вот, стало меня меньше ещё на один зуб…

Успел зафиксировать своё внутреннее движение сразу после выдёргивания — щипцы благородного экзекутора устремились в сторону плевательницы, а я почти уже потянулся за ними, дабы разглядеть получше стиснутый ими кусочек моей почти первозданной самости и, быть может, даже получить его в отдельную собственность, на долгую память, как, помнится, в детстве бывало, но — вовремя одумался: надо держать себя в руках, я же ведь вроде бы уже не ребёнок — с бородой на морде умудрённой, со сложной схемой бессонного самоконтроля и самоидентификации в окоченелых мозгах

                                                                                                                                29.03.93 (22-41)

Март 18

В чём смысл Покаяния [18.04.1999 (49)]

Христос
alopuhin

Смысл Покаяния в том, чтобы, ища и выстраивая своё место в системе иерархически соподчинённых сил, отчитаться (опамятоваться) перед божеским в себе началом за неисполнение (или же недоисполнение) задания (долга) по осуществлению (отбору, выявлению, селекции, составлению, становлению, творческому созиданию) себя изнутри вовне, из хаоса и небытия в существенное и неотменимое — отцентрированное — целое, что с неизбежностью приводит к ограничению себя не только от наносного и чуждого, но и от своих необязательно-случайных поползновений и соблазнов, отвлекающих, размазывающих породившую их самость от её неслучайной и подлинной сути, — к жертве частью себя, чтобы собою стать, чтобы воскреснуть для себя в Боге и для Бога в себе.

Март 5

Иисус как человек и Иисус как Христос [15.04.1999 (42)]

Христос
alopuhin

У Иисуса-как-человека есть самость, эго-самость, а у Иисуса-как-Христа (Бога) самости нет. Поэтому Иисус-как-человек должен был ощущать в себе Иисуса-как-Христа как некую неумолимую, могучую, но необычайно тонко и точно направляющую энергию, которая служила непосредственным сопряжением Бога с обыкновенным и реальным человеком по имени Иисус.

Иисус-как-Иисус — человек.

Иисус-как-Христос — непосредственный По-средник меж человеком и Богом. Иисус Христос — Богочеловек.

Каждый из нас тоже богочеловек, но низшего, чем Иисус Христос, порядка, потому что мы имеем в себе только опосредствованное сопряжение Бога с нами, сопряжение значительно меньшей валентности. Посему все мы в той или иной степени дети Божьи, как и прочие живые существа, которые однако знать об этом не могут, а мы можем, ибо имеем абсолютно ценрированную относительно своего эго самость, напоминающую некое подобие протоплазмы живой клетки, ядро которой — эго.

Иисус пожертвовал собой как Иисусом ради Себя как Христа.