(20-18) Прана есть универсальная основополагающая энергия (тонкая эфирная, астральная энергия), которая присутствует везде и во всём, но особенно она необходима для жизни: если в камне, например, её может быть совсем немного и в нём она мало и медленно тратится, то в животных и людях она расходуется очень быстро и потому требует регулярной принудительной подкачки, и прежде всего это нагнетание осуществляется посредством дыхания (осмыслению и улучшению которого весьма способствует Пранаяма).
Ключевым узлом (и развязкой), где сходятся (и расходятся) все пранические (a priori тонкие, астральные) каналы человека (нади, коих многие тысячи, но основных четырнадцать, а самых главных три), является солнечное сплетение (Манипура), где прана образуется в наиболее мощном и концентрированном виде (и поэтому эта чакра самое чистое место в нашем организме, так как прана своим огнём выжигает там всю заразу), и чем больше мы сумеем её туда набрать (упаковать), тем больше жизненной силы будет пульсировать в нашем теле…
В этой-то как раз чакре у меня, видимо, и происходит решающая эволюция, что отражается на задней проекции Манипуры в позвоночнике. Продолжительная и неизбывная боль в этом его месте можно даже, пожалуй, отнести к так называемым «священным болям» (о которых писала Е.И.Рерих), напрямую связанным с кардинальной перенастройкой ведущих центров на более высокий вибрационный уровень.
Тут главное, как я понял из многочисленных советов Урусвати (духовное имя Е.И.Рерих), не забывать держать спину предельно ровной не только во время медитаций и налаживания тонкой связи, но и во всё остальное время, ибо и астральная связь по более прямым энергетическим каналам (нади) налаживается значительно легче, и боль не будет такой уж изнуряющей.
Ничего не поделаешь, «священные боли» — это пожизненный крест ступивших на путь утончения вибраций (ещё бывают «священные» проблемы с ногами и руками, где в каждом суставе есть свои чакры, помимо семи общеизвестных)…
Всё тотально связано со всем, и поэтому наши определения чего бы то ни было волей-неволей искажают и само определяемое, и всё, что его окружает. Когда мы что-то оПРЕДЕЛяем, судим, идентифицируем, сличая с неким условным алгоритмом, некоей матрицей, мы ведь, по сути, вырываем предмет из контекста, из мирового континуума, навешиваем на него свой ярлык, а также заодно и дробим неделимую реальность на бессмысленные куски и как таковые не существующие, мёртвые фрагменты.
С другой стороны, это наше аналитическое разбирание игрушек, доставшихся нам судьбой, на отдельные винтики и шпунтики тоже ведь входит в общемировое единство, как одна из насущных функций бытия (ибо ненасущных функций у него, по определению, нет), ибо всё что есть зачем-нибудь да надобно вселенной и иным, чем оно есть, быть не может. Но мы до сих пор вкушаем запретные плоды с Древа познания добра и зла, спеша судить и карать не окружающую нас реальность, а своё о ней заведомо превратное представление.
Нам не дано предугадать, какую роль в общемировых процессах может сыграть та или иная безделица, что значит то или иное событие в космической тотальности бытия. Но раз оно произошло, нам приходится признать его неизбежность и необходимость в целокупном контексте мирового единства.
Стоит догадаться, что ты есть то, что есть весь этот неделимый мир (раз уж он неделим) и что ты сам, как богоравный мировой пан, выбрал всё, что сейчас с тобой происходит, выбрал не выбирая, ибо то, что случилось — не могло не случиться, и Бог такой же хозяин этой жизни, как и ты, и наше светило, наше солнце светит, в принципе, как хочет, и в этом смысле, когда стирается всякая разница между свободой и несвободой, ты такой же Бог, как и всё остальное бытие, раз вы с ним единое и неделимое целое, и зачем тебе ещё чего-то хотеть и, соответственно, страдать понапрасну, зачем проецировать свои комплексные проекции в какое-то надуманное, уже сдохшее прошлое или в фантастическое, мифическое будущее, бутафорское хранилище нашего призрачного, кукольного счастья.
Конечно, страдания дали тебе ощущение экзистенциальных глубин бытия и научили тебя сопереживать тем человеческим бедам, горестям и страстям, какие мы в огромных количествах видим вокруг на планете Земля. Они учат нас стыдиться своего эгоизма и заставляют думать, как можно помочь этим многочисленным страждущим.
Но почему в самых бедных, в самых нищих странах люди улыбаются и радуются жизни намного больше, чем в относительно благополучных странах? А самый большой уровень самоубийств на планете в процентном отношении наблюдается сегодня в самых, по сути, благополучных странах мира — странах Скандинавии. Дело в том, что иногда, может быть, пострадать и полезно, но лишь до тех самых пор, когда вдруг поймёшь, что страдание не только бессмысленно и не нужно, но и пагубно — тлетворно и зловредно, ибо является ключевой причиной всех несчастий и бед на земле, всех преступлений, убийств, войн и прочих насильственных и бесчеловечных акций.
Миф о несчастной жизни сотворяется реакционными историями о прошлом и будущем, куда проецируются все, по определению, убогие и ограниченные опредения, утверждения и ярлыки. Эти истории развёртываются во времени, в диахронической плоскости, грубо вырванной из бытийной целокупности, но именно так моделируются все эти выдуманные сказки о горестной судьбе и несчастной жизни. Выбив из-под ног аляповатого мешка с человеческими несчастьями табуретку этих темпоральных проекций, мы избавляемся от обузы надуманных представлений о реальности и лицом к лицу оказываемся перед неопределимой таковостью настоящего.
Убрав болевые — а по сути, искусственно продлевающие боль — проекции, отпустив ситуацию на бессловесный простор мировой целокупности и просто позволяя быть всему, что есть, таким, каково оно есть, мы расширяем «миг между прошлым и будущим», отпускаем пружину настоящего, отчего оно расслабляется и заполняет собою всё, каким оно ведь, по-настоящему, и является.
Нас могут сделать несчастными только наши собственные мысли. Наши интерпретации. Оценки. Рамки. Ярлыки. Именования. Определения. Сам культурно-цивилизаторский, аналитический способ нашего мышления. Поверяющий алгеброй гармонию неопределимого и неделимого целого. По сути наше мышление есть вербальный нарратив, темпоральная знаковая последовательность, довольно искусственная конструкция которой обречена на диахроническое мультиплицирование логического пути из условной точки А в условную точку Б, вторичная, многажды отражённая от самой себя виртуальная история развёртываемой во времени истории наших нескончаемых претерпеваний всего и вся. В таком — мультипроекционном — аспекте взятая история наших действий и поступков обречена на пере-переживание, пере-пересказ, на нескончаемое умножение и пролонгирование тягостных страданий. Как историки и простые люди по многу тысяч раз пересказывают на разные лады ключевые события того или иного государства, так и каждый из нас по многу раз перевоссоздаёт внутри себя легенду собственной жизни, свой персональный идентификационный сюжет, свою персонажную биографию в свете своих общеупотребимых социальных ролевых функций («мальчик», «девочка», «сын», «дочь», «отец», «мать», «специалист», «водитель», «рабочий», «бедный», «богатый», «прилежный», «нерадивый», «хороший», «плохой», «успешный», «неуспешный», «уважаемый», «неуважаемый» и т.д.). Но мы вовсе не то, что мы о себе (в этом плане) думаем.
Мы автоматически, бессознательно отождествляем себя со своим (оказывается, оно не наше) мышлением и как раз поэтому неизбежно становимся несчастными. Чтобы перестать себя с ним отождествлять, достаточно себе периодически напоминать, что мысли, которые сами собой продуцируются в данный момент у нас в голове, делают нас несчастными, ибо они есть безжизненный продукт нашего мозгового компьютера, нашего рационально-логического эго-ума, а эго-ум — это просто такая словомолотилка, такой словесно-поносный робот у нас в голове, который комментирует и оценивает всё, что мы слышим, всё, что мы видим, всё, что мы чувствуем и т.д. с точки зрения нашего прежнего знания, то есть сравнивая, сличая всё новое со всем старым, что записано на его жёстком диске, в архивах-заначках его памяти, его опыта, его комплексов и фобий.
Взор нашего мышления всегда обращён вспять. Если всю жизнь ему слепо верить и следовать, будешь всю жизнь безнадёжным стариком, неспособным ни к чему новому и живому. Будешь живым мертвецом. Будешь всё время всем недовольным, будешь непрерывно бурчать на те обстоятельства, о которых всегда спешит нам напомнить наше мышление, обожающее носиться с им же вовремя придуманными (надуманными) несчастьями.
Боже, ну что за погода за окном — опять дождь!.. Ну что это за погода такая — опять солнце жарит и палит до невозможности, такая сушь, аж дышать нечем!.. Опять безветрие сплошное, духота и штиль!.. Это надо же — опять задувает ветродуй, продувает аж до печонок!..
Нашему эго-уму для порождения всё время негодующего и изоляционистского мышления до зареза нужны враги — хоть и в виде треклятой погоды. Эго-ум живёт в нас за железным занавесом, лелеет его и всё время наращивает и укрепляет, как делает сегодня Северная Корея или Советский Союз в прошлом. Подобным деспотиям для обозначения своей горделивой отдельности, как хлеб, необходимо изображать из себя перманентную жертву мифической угрозы извне.
Выдуманные истории эго-ума стремятся стать драмами, порождают конфликты, реагируют на окружающие события сугубо антиномически: на «белое» отвечают «чёрное», на «низкое» — «высокое», на «да» — «нет». Эго-ум — это такой как бы обиженный на весь белый свет подросток у нас в голове, что самоутверждается за счёт отталкивания от всего окружающего.
«Ах, опять это дождь!» «Мерзавец, опять он не позвонил!» «Я, как дурак, два часа её ждал, но она опять не пришла!» Если бы в нашей жизни не было этих сюжетов, жизнь была бы проста и прекрасна.
Если ты в Сейчас, ты точно не страдаешь. Если ты несчастен, медитируй, задержись в Здесь и Сейчас, и все беды и злосчастья сгорят в его молчаливом огне. Наблюдай за собой, когда не торопишься судить окружающее, а позволяешь ему просто быть, никак его для себя не определяя, не наделяя его никакими ярлыками, именами и ролями. Не реагируй на него, не рефлексируй по его поводу, отпусти его от себя и себя от него. Вам нечего делить со всей этой действительностью, ибо через вас течёт единая сила универсума, для которой не существует нашей болезненной, злобной раздвоенности. «Любите врагов ваших»: вы и они — одно. Когда ты полностью пребываешь в сознании, ты не страдаешь.
Но мы так привыкли к бесчисленным разновидностям своего повседневного, рутинного раздражения, нетерпения, гнева, возмущения, страха, крика, своей обиды, жалобы, всего того, что так удовлетворяет наше сладострастно-загребущее, до безобразия разжиревшее «Я», увязшее в собственных отходах эго… Всё чаще ловя себя за фалды этих своих привычных реакций, вы постепенно можете научиться опознавать и останавливать их в самом начале их зарождения, если скажете себе: «Прямо сейчас я создаю страдание на свою голову». Проработав в себе природу этого машинального реагирования, вы со временем сделаете открытие, что за каждой неприятностью кроется некий тайный урок и подарок, за всяким злом — добро. Как в басне итоговая мораль, добрая подсказка, расшифровка образа, драгоценного секрета притчи, следующая за смиренным приятием происходящего, как гостинец для малого ребёнка или заслуженное вознаграждение прилежному ученику.
Привнеси это приятие в своё неприятие. Сдайся своей настырной неуступчивости. С улыбкой прими своё раздражение, неверие, свою зависть и обиду. Прими наконец тот безутешный факт, что ты не в силах ничего принять! Вселенная (и ты внутри неё) неделима и существует всем своим куском! Её-то хоть ты не отвергаешь? А если ты принимаешь вселенную такой, как она есть, то и себя со всем, что есть в тебе, тебе приходится принять, как дружное вселенское единство, где всё всему равновелико и не делится на своих и чужих…
Лучший учитель — боль. Чем больше ей противишься, тем тебе же хуже. Прими её, и она незаметно от тебя отделится. Хотя бы чуть-чуть, да отделится. Да, ты по-прежнему будешь страдать от этой боли, но ты осознанно приносишь её в жертву неделимой вселенной или, другими словами, Богу, ведь всё, что есть, — некий урок от Него, а значит какой смысл сопротивляться неизбежному, Богу, вселенной?
«Христос на кресте улыбался и даже смеялся почти«: когда Он сдал себя на поруки Всевышнему, груз тяжкой ответственности, непосильный жертвенный крест упал с Его плеч. И Христос стал настолько лёгким, что вознёсся на небеса. «Да будет не Моя воля, но Твоя».
Так боль и страдание, страх и отчаяние через осознанное приятие, примирение, отпускание и расслабление, через медитацию и сдачу себя на поруки Всевышнему неожиданно оказываются вратами в сакральное, трансцендентное измерение бытия.
В эпоху ледникового периода многие животные вымерли от неожиданного холода. А те, что пока ещё жили, старались как-нибудь приспособиться к изменившимся климатическим условиям. В том числе и древние иглокожие свиньи. Днём они бродили по округе в поисках пропитания, а по ночам, когда становилось намного холоднее и жуткий мороз гнал их к своим соплеменникам, они сбивались в небольшие группки и устраивались на ночлег в каких-нибудь более или менее укромных местах. Жизнь заставляла их объединяться друг с другом, «чтоб не пропасть поодиночке«, да только острые иглы, растущие на поверхности тела этих реликтовых свиней, невольно ранили кожу каждой близлежащей свиньи и мешали их взаимному обмену жалкими остатками своего драгоценного тепла. Уколовшись о товарища, каждая из свиней поначалу с визгом отшатывалась в сторону, но при этом быстро снова замерзала так, что вынуждена была снова придвинуться к своему не менее колкому соседу, чем она сама.
Судьба предоставила им парадоксальный, но неизбежный выбор: либо погибнуть, замёрзнув, как уже замёрзли сотни видов животных на обледеневшей планете Земля, либо, с болью, но и надеждой претерпевая тернии ближних своих, всё-таки попробовать как-нибудь выжить. Им пришлось выбрать второе и научиться молча выносить боль от никогда не заживающих ран, чтобы не дать в себе угаснуть драгоценному дару жизни, какой свиньи-собратья передавали друг другу слабым теплом собственных тел, покрытых острейшими иголками, какими Господь наградил их для защиты от коварных врагов, по иронии судьбы, уже исчезнувших с лица Земли. И случилось чудо — иглокожие свиньи выжили.
Мораль сей басни такова: выживают лишь те взаимоотношения, при которых каждый снисходит к природным недостаткам ближнего своего и в ответ ожидает того же, когда у каждого в приоритете взаимное друг к другу уважение, надежда и терпение. Бог терпел — и нам велел.
Учитель отдыхал у водоёма, когда увидел, как скорпион упал в воду и старается выбраться, но у него ничего не получалось и он стал тонуть. Учителю захотелось спасти скорпиона, он протянул руку, чтобы вытащить его, но, когда почти вытащил, скорпион его укусил.
Реагируя на боль, Учитель разжал пальцы, и скорпион опять упал в воду и стал тонуть. Учитель во второй раз попытался вытащить скорпиона, и во второй раз скорпион укусил спасающую его руку.
Наблюдавший за происходящим путник подошёл к Учителю со словами:
— Извините, но вы упрямы! Не понимаете, что вякий раз, как будете стараться вытащить его из воды, он будет вас кусать?
На это Учитель спокойно ответил:
— В природе скорпиона — кусать, нападает он или защищается. Но это не изменит моей природы — помогать.
Произнося эти слова, он подобрал с земли опавший лист и помог себе подцепить им скорпиона, вытащил его из воды и отпустил.
Не изменяй своей природе, только предпринимай меры предосторожности, если кто-то причиняет тебе боль (может, в нём говорит страх, или он защищается). Некоторые всю жизнь бегут за счастьем, другие же его создают.
После окончания Второй мировой войны доктор Элизабет Кабблер Росс ухаживала за еврейскими детьми, спасёнными из нацистских концентрационных лагерей. Когда она в первый раз вошла в барак, где они лежали, она заметила один и тот же выцарапанный на деревянных кроватях рисунок, который затем находила и в других лагерях, где страдали дети. Рисунок всегда представлял одинаковый простой сюжет: бабочку.
Сначала доктор подумала о некоем братстве, образовавшемся между избиваемыми и голодными детьми. Она решила, что дети, при помощи бабочки, нашли свой способ выразить принадлежность к группе, как некогда первые христиане сделали своим символом рыбу.
Она спрашивала многих детей о значении рисунка, но они отказывались отвечать. В конце концов семилетний мальчуган объяснил доктору смысл изображения: «Эти бабочки похожи на нас. Мы все знаем, что наше страдающее тело — тело всего лишь промежуточное. Мы — гусеницы, и однажды наши души улетят прочь от этой грязи и боли. Рисуя бабочек, мы напоминаем об этом друг другу. Мы — бабочки. И мы скоро улетим».
Прикрой глаза и стань текучим, тягучим и мягким, как молодой мёд. Все твои мышцы, все твои кости, вся кожа, все клетки, все твои мысли и представления расплавляются и тают, будто прошлогодний снег. И вот ты уже не мёд, а просто вода, жиденькая — ни в чём не твёрдая — водичка, ты становишься жидким, текучим, подвижно-разболтанным потоком, где ты полностью, до полной неразличимости растворён — ты попросту в нём пропал, исчез с головой и руками-ногами. Все твои думы, беспокойства, желания, намерения, боли, страхи и страдания, вера и надежда, страсти и пристрастия, клятвы и обещания, всё твоё беспокойное «я», твоё общественное положение, твои социальные роли, твои заслуги или проступки в обществе, клане, семье смыло этим потоком в никуда. Всему этому, всей твоей привычной, прежней жизни пришёл конец, кирдык, ты умер для неё — вся она исчезла в этом неудержимом струении всеочищающего потока, смывающего всё, что встречается на его пути!
Отпусти себя полностью, до конца — ведь тебя уже больше нет и не о чем беспокоиться, а есть только этот великолепно играющий на солнце, бурлящий, искрящийся, вольный и дикий поток! Будь спонтанным, вольным, диким и беспардонно непреднамеренным игралищем буйных стихий! Всё старое и закосневшее, всё родное тебе и привычное унесёт сим потоком в беспредельную даль, и ты обновишься и станешь младенцем, смотрящим на мир с широко открытыми, наивными глазами!
Исчезло тело, ум исчез, и всё исчезло без следа! Всё, что когда-то казалось зело важным и нужным, стало неважным и ненужным! Незачем тебе больше строить из себя важную персону, изображать из себя серьёзного, авторитетного члена человеческой иерархии. Теперь ты до мозга костей — пофигист! Тебе на всё, абсолютно на всё наплевать! Ты так расслаблен и текуч, что не знаешь уже, что от себя ожидать. Делай, что вдруг тебе захочется сделать в данный момент: хочешь качаться из стороны в сторону — качайся! хочешь упасть — падай! Хочешь орать — ори! Хочешь радоваться — радуйся! Хочешь рыдать — рыдай! хочешь просто посидеть в тишине, ощущая внутри всю полноту охватившего тебя блаженства, — посиди и покайфуй!
Медитация — это беззащитное самоустранение перед тем, что ЕСТЬ Здесь и Сейчас. Это своего рода — смерть. Смерть для всего, что было и что будет, для всего, что нас обременяет и насилует нашу природу.
Мы все гоняемся за удовольствием, каким бы оно ни было, — чувственным, интеллектуальным, культурным; удовольствием от пищи, удовольствием воспитывать и поучать, удовольствием думать и сочинять, удовольствием проводить социальные реформы, удовольствием от занятий спортом, любовью, наукой, поэзией, прозой, удовольствием от бизнеса и чего ещё угодно, удовольствием делать зло, удовольствием делать добро, удовольсвием от собственной мудрости, собственной значимости, собственной неполноценности, собственной бедности, собственного богатства, собственной щедрости, собственной бережливости, удовольствием от своего атеизма, от своей истовой веры в Бога…
Вся общественная структура заточена под то, чтобы так или иначе взаимодействовать с группами людей, объединённых стремлением к тем или иным доминирующим удовольствиям. Без удовольствий жизнь обычного современного человека теряет всякий свой смысл. Несмотря на то, что жизнь ради удовольствий всегда ведёт к страданию и печали.
Однако же не стоит сразу бросаться на все свои удовольствия с огнём и мечом правоверной аскезы. Умнее будет взять их структуру, их природу — от верхушек до корней — и понять. Понять — бесстрастно, без восхвалений и осуждений (понять — значит простить). Если уж мы гонимся за удовольствиями, давайте делать это с открытыми глазами, видя и вторую сторону всякого удовольствия — страдание (как бы мы ни тщились его избежать).
Так что же такое удовольствие и откуда оно берётся?
Удовольствие начинается с восприятия, переходит в реактивное ощущение, которое провоцирует появление контакта (реального или мысленно-виртуального), который, в свою очередь, приводит к зарождению желания. Вижу я, например, дорогой роскошный автомобиль. Когда я на него смотрю, у меня возникает реакция, ощущение, после чего я прикасаюсь к этому автомобилю или представляю, что прикасаюсь, представляю, как я в нём сижу, а потом во мне рождается закономерное желание им обладать и на нём разъезжать, куда и когда я только захочу.
А если, например, я созерцаю божественный восход солнца, просыпающуюся природу, изящные шарики росы на траве, слушаю птичьи переклики, стрёкот кузнечиков и даже вдруг — лицом к лицу — встречаю на полевой тропинке длинноухого зайца (такое со мной случалось, и не раз), я начисто забываю о себе, перед этим всеобъемлющим чудом меня со всеми моими житейскими треволнениями просто нет, а есть одно восторженное явление всей мировой природы здесь и сейчас, одна лишь небесная любовь и красота, абсолютно бескорыстная и бесполезная, которую я (раз меня нет) никак не определяю, не оцениваю и не формулирую и которую я вскоре забуду без всякой задней мысли. И в этом случае это без-умное удовольствие не завершится желанием и не породит поэтому ничего негативного. Проблемы возникают, когда в это безадресно-бесполезное восприятие вмешивается наш суетно-прагматичный (по определению) ум, что начинает всё увиденное именовать, определять, формулировать, описывать, олитературивать: ах, мол, как же всё это прекрасно, наблюдать такие красивые картины природы весьма приятственно и не мешало бы-де как-нибудь продолжить столь увлекательное утоление сенсорного голода — например, посредством туристических поездок. Неуёмная мысль, получив мельчайшую зацепку, уже на автомате раскручивает все эти грёзы, порождая всё новые и новые модификации этого желания (куда поехать, когда, каким способом). Это, впрочем, вполне естественная реакция — так уж все мы с вами устроены. Поэтому большинство людей так и живёт, так реагирует. Ум (довольно, по космопланетарным меркам, надавнее изобретение земной эволюции) оформляет, усиливает, продлевает переживание удовольствия, что от повторения этой оформляющей процедуры всё более формализуется, автоматизируется и притупляется, становится всё более и более механистичным.
Естественная реакция желания на окружающую реальность искажается посредническим вмешательством пристрастной, необъективной мысли. Мысль консервирует эту реакцию в виде памятного ярлыка, компактного паттерна воспоминания, который потом питает новыми деталями и ассоциациями, связями и гиперссылками.
Без памяти жизнь наша была бы невозможна, до определённого уровня её инструментальная деятельность помогает нам решать наши повседневные задачи (так же, как это делает память компьютера), например, не забыть пойти на работу, а до этого подняться с постели, умыться, позавтракать, почистить зубы (у кого они ещё есть, у меня их практически уже не осталось), должным образом одеться, запереть дверь, успеть на автобус, для чего надо помнить нужную нам часть расписания его движения по маршруту, на работе нам понадобится припомнить навыки, которые мы когда-то приобрели, чтобы успешно с этой работой справляться и чтобы получить потом за неё от работодателя заработанные деньги, что бывают разных номиналов, каковые нам тоже необходимо помнить, чтобы знать, как их тратить и т.д.
Но мысль, по определению, целиком и полностью исходит из прошлого, отжившего, старого, стереотипного, из-за чего (помимо очевидной утилитарной пользы) приносит много вреда, ограничивая нашу свободу и творческую независимость. Всё новое, свежее есть небывалое и незнаемое, что рождается и существует только здесь и сейчас, в ничтожный миг между прошлым и будущим. Его нельзя сохранить, законсервировать на будущее без серьёзных потерь.
Стремление хоть как-то сохранить и повторить удовольствие так или иначе всегда обращает его в страдание. Повторение порождает сравнение с предудыщими модификациями удовольствия, что оказывается не в пользу последующих повторений, отчего возникает разочарование, боль. А если кто-то или что-то и восе откажет вам в повторении? Тогда негативные эмоции нахлынут на вас такой огромной волной, что последствия могут быть самые что ни на есть неприятными, если не трагическими. Не получив желаемого, вы становитесь завистливым, встревоженным, ненавидящим всё и вся. На этой почве совершаются тысячи бытовых преступлений. Жена отказала вам в удовольствии, в каком прежде никогда не отказывала, и вот вы уже её ревнуете, вы её ненавидите, вы вступаете с ней в перебранку, слово за слово, и вот уже кухонный нож оказывается у вас в руке, и только потом, когда она, окровавленная, падает на пол, вы догадываетесь, что поневоле совершили непоправимое… Это так просто.
Ещё вчера вы были уважаемым депутатом в парламенте, председателем его финансово-экономического комитета, вы привыкли к привилегиям власть предержащих, богачи, лидеры списка «Форбс», подобострастно искали с вами встречи и готовы были исполнить любое ваше желание, стоило вам только им на него намекнуть, а сегодня закончились очередные выборы и вам не повезло — вас на этот раз не переизбрали, хотя, по всем расчётам, должны были бы переизбрать… И вот вы совсем один, никто из прежних знакомых и «уважаемых» людей вас уже будто не замечает. Вы опустошены и разбиты, полностью выбиты из своей тарелки, жизнь, отданная во власть удовлетворения всё более и более ненасытных желаний, грохнула вас с лучезарных небес на бедную матушку-землю. Вам больно и страшно, и этот страх будет вас донимать до тех пор, пока вы не найдёте другие виды и формы удовольствий, пригодных для изменившихся обстоятельтв вашей теперешней жизни.
Там, где жизнь подчинена погоне за удовольствием, она в итоге оказывается сплошным страданием, и если вас такая жизнь устраивает, пожалуйста, следуйте этим путём и дальше (вольному — воля). Если же вы хотите покончить с удовольствием, а стало быть и со страданием, вы должны не избавляться от него насильственной аскезой (как это пытаются делать монахи) , а должны стать просто намного более сознательным человеком по сравнению с тем, каким вы являетесь в данный момент времени, вы должны освоить медитативную психотехнику существования в здесь и сейчас, должны понять комплексную структуру удовольствия (восприятие-ощущение-контакт-желание) и просто бесстрастно наблюдать за работой его механизма. Только и всего. Неусыпно следить за собой, за своими реакциями — вот задача. Каждый день уменьшать сферу своего бессознального за счёт увеличения сферы сознательного, пока вы и во сне не будете осознавать, что вы спите (это индикатор обретения полного, совершенного осознания).
Научившись помещать свою жизнь на кончике этой иглы — в здесь и сейчас, в нулевой миг между прошлым и будущим, — вы обретёте громадную радость и счастье непосредственного, бездумно-безумного восприятия абсолютно актуальной и необусловленной реальности, которую называют то Богом, то Абсолютом, то Атманом, то Брахманом, то Брахмой, то Высшим Разумом…
Американский антрополог Маргарет Мид спрашивает: «В чём разница между русским и американцем?» И тут же отвечает: «Американец, чтобы уклониться от неприятных обязанностей, сделает вид, будто у него и вправду заболела голова. А русский обязательно добьётся того, что она у него и вправду заболит».
Согласитесь, русский вариант решения проблемы куда надёжнее и убедительнее американского. Солгавший американец будет мучиться нечистой совестью и пойдёт, вероятно, к психоаналитику, дабы возлечь на его кушетку и излить подоплёку своей двуличности. А русский, последовавший, по Станиславскому, методу «театра переживания», будет с чистым сердцем рассказывать каждому встречному о своих невыдуманных страданиях, будет искренне бить себя в грудь (вспомним героев Ф.Достоевского!)… Вера русского человека в предлагаемые обстоятельства была и до МХТ, но Станиславский тонко уловил эту архетипическую черту нашего национального характера и пустил её в дело…
Американец будет тяжко страдать от чувства ответственности за лживую причину его отказа, ибо доминантой его существования является рациональное, позитивистское мышление и протестанская этика. Русский же через минуту-другую забудет о том, что в чём-то отказал кому-то, безбожно солгав, ибо он текуч и спонтанен, как сама природа, а у нас, у русских есть, в этом смысле, показательная пословица: «То, что естественно, то не безобразно!» То есть у нас, выражаясь метафорически, правая рука не ведает, что делает левая.
Мы все умрём, закончивши работу, попытку докопаться до глубин… Полжизни спим, но в дни солнцеворота нас будит лёд полуденных вершин. Мы смотрим на роскошные деревья, в чьих кронах грай, пернатых разгуляй, на небосвод, чья истина издревле нам намекает вроде бы на рай… А может, ни на что не намекает нам этот мир полуденный, каким мы заклинаем боль свою, какая есть наш обычный, будничный экстрим. А может, всё, что мы в наивном раже глазурью вечности пытаемся облечь, украсить лакированною лажей, — самой текучести живой прямая речь!..
Харуки Мураками за совесть, не за страх штурмует марафоны — и я бы тоже смог, коль не сломал бы ногу аж сразу в трёх местах… (Мой голос еле слышен и дар весьма убог.) Я в молодости бегал, потом я закурил, пока в две тыщи третьем не бросил, но всерьёз я за здоровье взялся опять по мере сил через 4 года, как остеопороз подвёл меня жестоко под самый монастырь: я оступился как-то, сломал голеностоп, потом на год, примерно, мой исказился мир — я-прежний будто сгинул, загнулся и усоп. Купил я борзый велик, взял лыжи у отца и стал крутить педали и по снежку скользить, хотя вернулась к здравию нога не до конца, срослась неидеально, и на неё ступить по сию пору больно, и бегать я не мог, но я себя заставил и через боль и пот недавно начал бегать, как спал пожарищ смог, и в этом дух мой сирый нашёл себе оплот.
